Много других переживаний в дальнейшем внесли свой вклад в оценку вопроса смерти, в том числе два случая с Махарадж-джи, которые очень сильно на меня подействовали.

Однажды Махарадж-джи гулял с одним своим многолетним последователем и вдруг взглянул вверх и сказал: в... Ма только что умерла". Она жила в далеком городе и было очевидно, что он увидел это на ином плане. Тут он стал смеяться. Смеялся и смеялся. Его последователь был поражен и назвал Махарадж-джи "жестоким", за то что тот смеется при смерти такой прекрасной и чистой женщины. Махарадж-джи обернулся и говорит: "А что ты от меня хотел, чтобы я действовал, как какая-нибудь кукла?".

В другой раз, когда Махарадж-джи сидел с группой последователей, он вдруг оглянулся и сказал: "Кто-то идет", но никого не было видно. Через несколько минут прибыл слуга одного из последователей Махарадж-джи. Прежде чем он что-либо сказал, Махарадж-джи воскликнула "Да, я знаю, что он умирает, но я не пойду". Человек был потрясен этими словами, потому что у его хозяина всего несколько минут назад случился сильный сердечный приступ, и он послал этого человека сбегать за Махарадж-джи и привести его. Но как ни уговаривали слуга и другие Махарадж-джи, он идти отказался. Наконец Махарадж-джи взял банан, дал его слуге и сказал: "Вот, отнеси ему. Все будет в порядке". Конечно, человек этот кинулся обратно с бананом, а заботливая семья очистила его и накормила больного. Как только он покончил с бананом, он умер.

Здесь, в Америке мне однажды звонит Вейви Грейви и говорит: "Тут один парень умирает и хотел бы, чтобы ты его навестил. Он в доме Тома Вольфа". А я в то время был в доме Бейкера РАЕЙ в центре Дзэн в Сан-Франциско. Я был один, поскольку Бейкеры были в Японии, и в довольно унылом состоянии. Однако я не мог отказать и поехал. Парню было лет двадцать, он был чрезвычайно худой, в джинсах, куртке и ботинках. Я присел с ним рядом и сказал: "Я слыхал, ты собираешься скоро умирать." - "Ага", - ответил он. Тогда я спросил его, не хочет ли он поговорить об этом, и он сказал хорошо. Тут мы стали разговаривать и минут через двадцать, когда он взял сигарету, я заметил, что рука у него дрожит, а раньше этого не было. От страха, сопровождавшего мое унылое состояние, я подумала "Ой-ой-ой - что я наделал. Какое я имею право к нему приставать? Он же умирает". Я сказал ему: "Слушай, парень, ты меня извини. Я не намерен приставать к тебе, я оставлю тебя. Я не собираюсь тебя пугать". А он говорит: "О нет, вы не пугаете! Я нервничаю оттого, что я так возбужден тем, что с вами. Я искал в себе силы умереть, а вы - первый человек, с которым я соприкасаюсь, кто не усугубляет этого тем, что так этого страшится". Он придал мне убежденность в правильности моих действий, которой у меня самого не было, и сказал: "Делайте то, что вы делаете, это отлично".

Так что мы стали бывать вместе и однажды я нанял машину, и мы отправились в поездку по первому шоссе в округ Марии, и очень опасную дорогу вдоль побережья. Мы остановились заправиться и он говорит: "Ничего, если я поведу? Может это в последний раз". Так вот это весьма романтичный образ, если вы знаете, - как относятся двадцатитрехлетние к вождению машины, и я сказал: "Конечно". Он повел машину, но очень скоро стало ясно, что он слишком слаб, чтобы крутить рулевое колесо. Мы ехали всего миль двадцать в час, но он объезжал кривую, где был спуск к океану футов в триста, а я держал руль и крутил его, стараясь сделать это ненавязчиво, чтобы не было промаха в смысле отношения; мне не хотелось его волновать. Как бы оттого, что положение в данный момент было неважное, он попытался закурить сигарету. "Ого", - подумал я, - "он не только собирается уйти, но и меня намерен прихватить с собой". Только я увидел, что вступил с ним в заговор, я сплотился с ним, чтобы уверить его, что он иной, чем он есть, чтобы защитить его образ себя как этакого мужественного двадцатитрехлетнего юноши. "Я знаю", - сказал я ему, - "ты вовлек меня в заговор, потому что ты явно не можешь повернуть руль, продолжая в то же время курить. Я поведу машину. Мы должны быть в том, что есть, а не в том, как мы хотели бы, чтобы это было. Теперь это так, давай здесь и будем". Отсюда у нас пошел диалог, гораздо более возбужденный, и мы просто все более и более жили в настоящем моменте. Оказывается, единственная подготовка к смерти - это жизненный процесс момент к моменту. Когда живешь в настоящем теперь, потом в этом настоящем, а потом в этом, то когда наступает момент смерти, ты не живешь ни в будущем, ни в прошлом. Самое капризное в смерти - это преждевременный страх. Но вы никому не прикажете жить в настоящем моменте, если сами не живете в нем.

Позднее меня пригласили поработать с одним юристом, у которого был рак, а я сказал: "Я работаю с людоми, только если они желают работать со мной". - "О, да", - уверили меня - "он желает с вами поработать". Тогда я выехал в его места, а это был очень шикарный дом у океана. Он сидел там в кругу своей семьи и друзей, и все они пили. Он заправлял всей этой сценой твердой рукой, потому что он был умирающий. Я вошел, мне предложили выпить и я немного посидел, глядя на океан. Я улавливал истерию в беседе, в том, как все смеялись слишком громко. Наконец я обратился к нему и сказал: "Насколько я понял, вы должны скоро умереть". Если бы он меня не пригласил поработать со смертью, я бы не имел права сказать такое. Нельзя заявиться к кому-то и сказать: "Я слыхал, вы должны умереть". Вы не имеете никакого права взваливать на кого-либо свой путь, но он пригласил меня делать то, что я делаю, а это дело сострадания. Все сразу переменилось. Я сказал то, чего еще никто не говорил, и это сразу переменило всю атмосферу. Тут семья, друзья, и он вступили в беседу о смерти, сидя у океана в тот прекрасный день. Мы медитировали над океаном, и все стало приобретать силу непосредственности и изысканности океанического процесса умирания.

Несколько позже в Лос-Анжелесе умирала очень близкая мне подруга, и я поехал навестить ее. Она была человек очень тонкий, интеллектуальный, благородный, чуткий. В первый раз, когда я ее увидел, она была на таком этапе, где ее интересовала смерть и ей хотелось о ней поговорить. Когда я говорил, я уловил, что та интеллектуальная сторона в ней, которая не имела никакого опыта в связи с перевоплощением, заявляет: "Я об этом слыхала, но это мура". Я видел, что слова мои просто не оказывают воздействия. В другой раз, когда я поехал ее навестить, она была настолько слаба, что я мог лишь посидеть у ее постели.

Я просто опишу вам этот момент. Она умирала от рака лимфатической системы, и была очень сильная боль внизу живота и паху. Когда я там сидел, она буквально корчилась от боли, ворочая головой и раздирая тело руками. На лице у нее было выражение мучительной боли. Я сидел рядом с ней, делая буддийскую медитацию над угасающим телом. Это обрядовая медитация, которую делают на этапах угасания человеческого тела. Я просто сидел там, широко раскрытый, не закрывая глаз и не уходя в другое место, а просто пребывая с этим, отмечая боль, все отмечая, позволяя протекать своим чувствам, но не привязываясь к ним, не держась за них и не вынося об этом никакого суждения. Просто наблюдая за проявлением мировых законов, что сделать нелегко из-за нашей эмоциональной привязанности, особенно к тому, кого мы любим лично. Сидя там и наблюдая боль и страдания, я стал испытывать великий, глубокий мир. Комната озарилась. И в этот момент, прямо в своих судорогах, она повернулась ко мне и прошептала: "Я чувствую такой покой". Хотя тело ее корчилось от боли, в этой атмосфере медитации она сумела выйти за эту боль и испытать глубокий мир. Я, или мы, создали то вибрационное пространство, в котором мы могли быть вместе. Ни она, ни я не предпочли бы быть ни в каком ином пространстве в мире в этот момент. Это было блаженство.

На семинаре о смерти и умирании, который вела Элизабет Кублер-Росс, 28-летняя нянька и мать четверых детей, умирающая от рака и перенесшая одиннадцать операций, спросила присутствующих: "Как бы вы себя чувствовали, если бы зашли в больничную палату навестить 28-летнюю мать, умирающую от рака?" В ответах, высказанных аудиторией, были: гнев, расстройство, жалость, печаль, ужас, смятение и т.п. Тогда она нас спросила: "А как бы вы чувствовали себя, если бы вы и были этой 28-летней матерью, а всякий, кто пришел бы навестить вас, испытывал такие чувства?" И тут всем нам вдруг стало очевидно, как мы окружаем такого человека своими реакциями на смерть и забываем о том, что это человек, такой же как мы, в том теле, которое нуждается в прямом контакте с кем-нибудь. Это не отличается от упомянутого прежде примера о красивой девушке, к которой никто не может относиться иначе, как к телу.