Где те счастливые дни, когда я впервые вышел на охотничью тропу в дорогих моему сердцу местах Между Парижем и Шартром?

С тех пор я объехал весь белый свет. Я пересек пески Марокко, я продирался сквозь заросли мастиковых деревьев, я бродил по джунглям Сенегала с дикарями из племени иоло, я жил в девственных лесах Гвианы вместе с индейцами, вооруженными огромными духовыми трубками, так называемыми сарбаканами, что стреляют стрелами, смазанными ядом кураре…[60] И везде я охотился…

Я осмелился атаковать ягуара, я убил тапира[61] и большого муравьеда[62], моей добычей были обезьяны, я изрешетил огромную змею, я подстрелил множество самых разных птиц: попугаев, гокко[63], туканов[64], трубачей[65], фламинго, пеликанов и других. Находясь наедине с дикой природой в бескрайних дебрях Амазонки, я мог удовлетворить мою страсть охотника (разумеется, я не стремился устраивать настоящую гекатомбу[66], а действовал лишь для удовлетворения насущных потребностей своего маленького отряда). Я не признаю убийства ради убийства. Да, я жил охотой, но не более того. И все же сегодня, когда я пишу эти строки, я смотрю на многочисленные трофеи, привезенные из тех долгих и опасных странствий, и бессознательно повторяю: «О, где тот день 1 сентября 1864 года, когда моя славная Флора принесла мне моего первого зайца, сраженного первым выстрелом из шомпольного ружья?»

Но мы немного отклонились от темы нашего разговора. Вернемся же к французскому браку. Обычно это собака средних размеров, крепкая, даже мощная на вид, с более густой и длинной шерстью, чем у пойнтера, а вот конечности у нее несколько короче. Мускулистая, с массивными костями, с хорошо развитой и красиво посаженной головой, с довольно длинными и висячими ушами, широкими ноздрями чуть курносого носа, с длинным прямым хвостом, французский брак выглядит одновременно элегантно и мощно.

Об окраске сказать что-либо определенное трудно. Больше всего почему-то ценят темно-коричневых браков, хотя и среди белых, тигровых, бело-рыжих и прочих встречаются превосходные особи.

Мимоходом замечу, что есть еще так называемые «голубые» собаки, коих именуют так из-за того, что шерсть у них наполовину черная, наполовину белая и имеет очень редкий голубоватый оттенок. Чаще всего их можно встретить в Оверни[67] и в Центральной Франции. У большинства из них нос большой и курносый, как у бенгальских браков.

Французский брак выслеживает дичь спокойно, неторопливо, он идет размеренным шагом, с высоким поставом головы, а потому замечает дичь с большого расстояния, делает стойку и замирает на месте как изваяние. Он неутомим, хорошо переносит жару, и его нюх не утрачивает остроты даже в разгар летнего зноя. Наконец, французский брак не изнежен, он неприхотлив в еде и довольствуется малым, иногда даже может охотиться и на пустой желудок, наподобие старого французского солдата, который зачастую сражался, опрокинув котелок в огонь, если того требовали обстоятельства.

Если французский брак и не обладает многими блестящими достоинствами пойнтера, то у того нет кое-каких качеств брака… Если продолжить сравнение, то пойнтера ведь тоже можно уподобить солдату гордого Альбиона, который совершает или не совершает подвиги в зависимости от наличия или отсутствия ростбифа…

Утверждают (на мой взгляд, совершенно зря), что у французского брака тяжелый характер, а некоторые пессимисты даже уверяют, что это злобная, очень неуживчивая собака. Нет, вы только подумайте! Злобная собака! Злая собака! И это про нашего милого щенка! Про нашу национальную гордость! Какая несправедливость!

Я охотно признаю, что он очень не любит получать удары и частенько показывает зубы тому, кто незаслуженно или слишком сильно наказывает его. Увы, охотник иногда сам бывает виноват в случившемся… Да, неудачник на охоте часто вымещает свою досаду на бессловесном спутнике, хотя тот ни в чем не виноват. За грубыми окриками следуют ничем не оправданные побои, а собака сначала выражает протест против несправедливого наказания глухим ворчанием, жалобным воем, но в конце концов решается на открытый бунт.

Сознаюсь, и я однажды, всего лишь однажды в жизни, совершил сей варварский акт. Ах, какой абсурдный, нелепый поступок! Мне было семнадцать лет, и я ничего не знал ни об охоте, ни о собаках — в этом мое единственное оправдание. Мне показалось, что моя славная Флора слишком рано стала травить зайца, а я из-за этого промазал. И я принялся хлестать бедняжку плеткой, не помня себя от злости и не зная никакого удержу. Я хотел во что бы то ни стало взять верх над бедным животным, и мне это удалось…

Потом мы, правда, помирились над тушкой следующего зайца и жили, как говорится, душа в душу на протяжении двенадцати лет так, что никакое облачко не омрачило нашей дружбы, но все же я до сих пор испытываю угрызения совести…

Прежде чем закончить рассказ о нашем достойном соотечественнике, я хотел бы в свой черед возвысить голос вместе со многими писателями — знатоками собак против глупой привычки уродовать наших верных друзей. Как вы, наверное, уже догадались, речь идет о моде на купирование хвостов у легавых собак.

Итак, я осмелился откровенно высказать свое несогласие с Эльзеаром Бладом, который горячо и настоятельно рекомендует производить эту варварскую операцию, но что же прикажете делать? Кстати сказать, причины, по которым надо так глумиться над бедными животными, приводимые старым охотником, столь смехотворны и странны, что все преимущество в споре будет, несомненно, на моей стороне. Извольте удостовериться, я вам процитирую: «Если хвост длинен, собака, охотясь в полях, засеянных люцерной и коноплей, будет слишком сильно шуметь. Хвост все время находится в движении, а потому он повредит урожаю (вот это да!), вспугнет дичь, и собака не сделает стойку. А ежели собака и сделает стойку, охотник по положению хвоста не определит, какая дичь находится у собаки перед носом…»

Комментарии излишни, не правда ли? Ведь этот хвост, способный повредить урожаю, превратиться в пугало или в семафор, есть нечто необычное, прямо-таки эпическое!

Итак, давайте ограничим хирургическое вмешательство, в случае необходимости, удалением лишнего пальца, который обнаруживается у некоторых собак на задних лапах, ибо он совершенно бесполезен, а иногда и мешает животному, так что его и в самом деле лучше удалить.

Для собак этой породы, чье название напоминает нам о ее испанских кровях, характерна длинная шелковистая шерсть, слегка кудрявящаяся на лапах и ушах, а на хвосте образующая широкий пышный султан. Она может быть черно-белого, коричнево-белого, рыже-белого окраса.

Спаниель легко поддается дрессировке, он мягок, спокоен и очень послушен, отличается большой осторожностью и великой преданностью хозяину. Он прекрасно вспугивает дичь, бесстрашно лезет в воду, плавает как утка и превосходно приносит дичь.

Недостатком спаниеля является отсутствие столь же тонкого нюха, как у брака, а также и то, что он не столь вынослив и неутомим, как брак. Жара изматывает спаниеля, и ему очень трудно охотиться, если он не имеет возможности время от времени полакать водички.

Но все эти недостатки, от которых, кстати, можно до известной степени избавиться при хорошем воспитании и тренировках, с лихвой компенсируются наличием у спаниеля особых достоинств, что делает его незаменимым помощником на болотах, лугах и даже в густых зарослях кустарника.

В отличие от пойнтера и брака, спаниель ищет дичь буквально под дулом ружья. Он не убегает далеко, а рыщет то вправо, то влево в нескольких шагах от хозяина, весело помахивая хвостом.