Абигайль села в автобус и поехала домой, на Кромвель-роуд, в маленькую квартирку на последнем этаже, которую они сняли, когда отец умер и Абигайль начала учиться на медсестру. Открывая дверь квартиры, она услышала, как Боллингер хлопочет на кухне. Он выглянул в коридор и мягко сказал:

— А вот и вы, мисс Абигайль! Чайник на плите, и сейчас мы будем есть сдобные лепешки. Ничто на свете не сравнится с вкусной горячей лепешкой. — Он вернулся к плите. — Ну, как дела?

— Я нашла работу, Болли, — двадцать фунтов в неделю, в Амстердаме, ухаживать за больной американкой.

Выехать должна завтра. Какая же это удача, что у меня остался паспорт от нашей поездки в Остенде! Так что все складывается замечательно. — Она бросила пальто и шляпу на спинку одного из деревянных стульев, стоящих вокруг стола, и пошла за заварным чайником к буфету. — А как ты — нашел что-нибудь?

— Нашел. Помните ту женщину в магазине канцтоваров? У нее есть дочь, у которой дом, прямо здесь, за углом. Я могу снять комнату и столоваться вместе с ней и ее мужем. И все за четыре фунта пятьдесят пенсов — у меня еще останется куча денег, так что вы не забивайте свою хорошенькую головку заботами обо мне, Абигайль посмотрела на него с нежностью, признательная за его бодрую ложь. Ему почти семьдесят, он убирал их квартиру с тех пор, как они въехали сюда, ходил за покупками, стряпал, делал мелкий ремонт — в общем, старался услужить ей и ее матери чем только мог. Отплатить ему за все было, конечно, невозможно, но, по крайней мере, долг Абигайль вернуть старику ту сумму, что они задолжали, и, кроме того, она должна обеспечить ему хотя бы небольшую еженедельную пенсию, чтобы он смог найти себе приличное жилье, а не какую-то каморку, где старику конечно же будет очень одиноко. Много лет назад он служил у них садовником, а также выполнял всякую другую работу по дому, а когда отец Абигайль умер, он остался с ними. Абигайль так никогда и не узнала, как он уговорил мать оставить его служить в доме на таком смехотворном жалованье.

Она приготовила чай, и они сели за стол, поставив посередине тарелку с лепешками.

— Я рада, что тебе есть куда пойти, — начала Абигайль и открыла сумочку. — Мне дали пять фунтов в счет моего жалованья, — солгала она. — У меня денег больше, чем потребуется, а тебе они на первых порах пригодятся. Каждую неделю, когда мне будут выплачивать жалованье, я буду посылать тебе деньги. Боллингер начал возражать, но она остановила его:

— Нет, милый Болли, ты же мой друг, был другом моей мамы и отца… Я смогу выплатить тебе жалованье, и ждать осталось недолго. Уверяю тебя, питание и комната мне ничего не будут стоить, а через некоторое время я снова вернусь на работу в больницу, мы снимем небольшую квартирку, и ты будешь заниматься хозяйством, пока я буду на работе.

Абигайль улыбнулась, пытаясь не думать о том, что он уже очень стар и едва ли сможет долго работать. Она подлила чаю и бодро продолжала:

— Дядя Седжели был вчера такой забавный! Интересно, что бы они с тетей Мириам стали делать, если бы я приняла их приглашение поехать в Гор-парк и жить у них? Они так не любили папу, им не нравилось, что он был пастором методистской церкви, что он так непрактичен, и их не было… — Она осеклась, не в силах говорить о похоронах. — Тетя Мириам сказала, что мне повезло, что у меня есть профессия. Можно подумать, что я дала обет безбрачия.

— Да вы обязательно выйдете замуж, мисс Абби, — сказал изумленный Боллингер.

— Спасибо на добром слове, Болли, но я, если честно говорить, боюсь, что тетя Мириам может оказаться права. Мне уже двадцать четыре года, и мне еще ни разу не делали предложение выйти замуж, за мной не ухаживал ни один молодой человек. Все относятся ко мне только как к медсестре. Я знаю, что некрасива.

— Глупости, мисс Абби, — возразил Боллингер. — Просто вы еще не встретили своего мужчину, вот и все. Он появится, не волнуйтесь.

— Да? Хорошо, но я не выйду замуж, пока этот человек не поможет тебе, — твердо сказала она старику. — А теперь пойдем посмотрим твою комнату, а потом сходим в кино.

Это предложение ввергло бы дядю Седжели в состояние шока: как — идти в кино через неделю после похорон матери?! Немыслимо! Она вообразила себе его реакцию, но какая разница, что дядя подумает по этому поводу; мама не осудила бы ее. Жизнь продолжается, и от того, что вы сидите в зрительном зале и смотрите на экран невидящими глазами, никто не уходит из вашего сердца и из вашей памяти; по крайней мере, вы сидите в тепле, и это несравненно лучше, чем находиться в маленькой квартирке и постоянно вспоминать только прошлое — вот этого она действительно ни за что бы не вынесла.

На следующее утро Абигайль попрощалась с Боллин-гером и отправилась в аэропорт. Билет на самолет она заказала сразу после разговора с неулыбчивой особой из агентства, точно следуя ее распоряжениям. Дома она уложила в чемодан вещи, которые, по ее мнению, могут ей понадобиться. Разумеется, форменное платье, шапочки и передники, которыми ее в свое время заставили обзавестись. И вот она в самолете и, открыв блокнот снова, подсчитывает предстоящие расходы. Если повезет, то придется потратить не больше нескольких шиллингов, разумеется в эквиваленте; марки для писем Боллингеру, свои мелкие расходы. Она надеялась, что ее пациентка задержит ее не на две недели, а больше — на три или даже на четыре; при жалованье в двадцать фунтов в неделю к концу месяца это составило бы кругленькую сумму, кроме того, ей обещали оплатить проезд. Абигайль убрала блокнот, взяла предложенную стюардессой газету.

Ей удалось отвлечься от своих тревожных мыслей. Вынырнувший откуда-то из-под облаков плоский ландшафт Голландии явился для нее полной неожиданностью.

Обслуживающий персонал аэропорта Скипол знал свое дело. Вместе с другими пассажирами ее провели по коридору к большому аэропортовскому автобусу, который повез их в город. Десять миль до Амстердама они проехали с такой скоростью, что Абигайль толком не успела ничего рассмотреть и, очутившись на конечной остановке автобуса, с трудом осознала, что она уже в Голландии. Ей казалось, что совсем недавно она простилась с Боллингером, да, собственно, так оно и было. Вспомнив о полученных инструкциях, Абигайль взяла такси, чтобы доехать по указанному адресу в район Аполлолаан. Таксист сказал, что этот район находится довольно далеко от центра города. Они миновали оживленную старую часть центра, затем новые кварталы, застроенные многоэтажными домами и магазинами, и, немного не доехав до указанного адреса, такси остановилось. Абигайль вышла из машины, заплатила шоферу и, перейдя через тротуар, направилась к внушительному зданию, на которое ей указал таксист. Свои первые впечатления о доме она вынесла из его значительных размеров, припаркованных перед ним машин, явно принадлежащих состоятельным людям, из фойе, пол которого был покрыт дорогим ковром, и швейцара в наглаженной ливрее. Он вежливо поздоровался и, узнав ее имя, помог отнести ей чемодан сначала до лифта, а затем и на пятый этаж к апартаментам номер двадцать один, занимаемым, если верить надписи на табличке, мистером и миссис Е. Голдберг. Абигайль перевела дыхание и позвонила.

Дверь открыла горничная. Абигайль назвала свое имя, и она пригласила ее войти, предложила стул и удалилась. Абигайль скептически оглядела изящный стул на тонких ножках — он явно не был рассчитан на ее вес — и осталась стоять, с любопытством разглядывая комнату. Холл устилал ковер, еще более роскошный, чем в фойе; стены были оклеены тиснеными обоями с позолотой — ужасно безвкусными, подумала Абигайль. Кроме тонконогого стула, не внушившего ей доверия, в комнате находилось канапе, обтянутое красным бархатом, и еще один стул с жесткой спинкой и плетеным сиденьем, с виду весьма неудобный. Стена между двумя дверями была занята мраморным столиком с позолотой, на котором красовались французские часы и две парные вазы. Абигайль, отличавшаяся тонким вкусом, внутренне содрогнулась и пожалела, что с ней нет матери, которая, несомненно, разделила бы ее чувства. На секунду она перестала замечать всю эту роскошь и мысленно увидела свою квартирку на Кромвель-роуд, но тут же усилием воли запретила себе думать об этом; когда начинаешь себя жалеть, становится еще хуже, твердо сказала она себе и обернулась, услышав, что с противоположной стороны кто-то вошел в холл.