— Борь, но я ведь и тебя не люблю! — Шурочка аккуратно освободилась.

— Может, полюбишь, а? Я хороший, у меня папа начальник, все сделает.

— Я подумаю, хорошо? — Шурочка поднялась с бревна и пошла обратно к танцплощадке. Там уже разнимали драку — схлестнулись Оксанины кавалеры. Шурочка смотреть не стала и пошла на улицу, к Лизавете.

Она уже прошла с полдороги, когда услышала за собой быстрые шаги. Обернулась — Вася.

— Ты, это, ты чё одна в клуб-то ушла? — Вася подошел совсем близко, и Шурочка заметила фингал у него под глазом. Засветил ему все-таки Перец!

— Я ждала тебя, ждала, думала, не придешь сегодня. Пошла потанцевать с девчонками.

— Я видел, как ты плясала! Ты на бревне, это, с городским обжималась! — От Васи явно разило спиртным. Да что они все сегодня упились-то, сговорились, что ли!

Вась, ты что, подглядывал за мной? Ты что, не доверяешь мне? Следил? Лучше бы подошел, все бы и выяснилось! Мы же пожениться хотим, как ты можешь мне не доверять! Да и не обжималась я, он просто сел поговорить, да я и ушла почти сразу! — оправдывалась Шурочка.

— Ага, ушла сразу! Сначала с Васькой Перцем терлась, потом с этим своим студентом. Я, это, выяснил уже. Таскаешься, да? С Перцем таскаешься? Еще с кем? Не зря по деревне-то говорят, что вы, городские, — курвы все. Мы неделю всего дружим, и ты, это, начала уже!

— Вась, ты что? Ты же знаешь, ты первый у меня! У меня нет никого! И не было! Я же девушка была!

— Да притомила ты меня, девушка, — сплюнул Вася на дощатый тротуар. — То ей больно, то нельзя, то хворает, то не может. На чё ты мне сдалась-то такая? Меня, вон, это, Танька-свинарка из армии ждала. Девка — огонь. И огород вскопать, и за коровой ходить, и мужика ублажить, это, все может. А тут ты прилипла, краля городская. Хорошо, сегодня глаза-то открылись у меня. Все, не ходи за мной!

Вася опять сплюнул. Шурочка проследила, как второй плевок расположился поверх первого плевка. Меткий какой! Он развернулся и пошел обратно к клубу, а Шурочка добрела до Лизаветиного двора, уселась на лавочку и попыталась сообразить, что, собственно говоря, произошло? Все? Вася теперь на ней не женится? Или это у них первая ссора?

У забора раздалось кошачье взмуркивание. Шурочка вгляделась. Роскошный рыжий кот выводил вкрадчивые рулады, как бы обещая той, что откликнется, любовь и неземное наслаждение. «Вот дает, — подумала Шурочка, — прямо серенада. Была бы я кошкой, не устояла бы». На призыв откликнулась серая Лизаветина кошечка. Она выпрыгнула из форточки, тихонько мяукнула рыжему ловеласу и побежала в огород. Рыжий метнулся следом. Шурочка пошла спать.

— Александра, ты извини, но мне, наверное, придется ехать в район, лечь в больницу на неделю. Пацанов я маме оставлю. А ты у меня одна жить не можешь. Отдай ключи, пожалуйста. — Лизавета отводила глаза. Она явно говорила неправду. Впрочем, Шурочка не удивилась. Все логично, все ожидаемо, все к тому и шло со вчерашних злосчастных танцев.

С утра она пораньше, все еще спали, ушла в столовую. Покрутилась полдня, обдумывая в голове вчерашний вечер, а в перерыв забежала в дом — полежать, подумать. Слабость не отпускала, голова кружилась. Наверное, из-за кровотечения. А тут — Лизавета.

— Да, Лиза, я понимаю, я сама собиралась уходить. Вот, вещи пришла собрать. Что ж мне жить у тебя, если с Васей все кончено.

— Ты не держи на нас зла-то. — Лизаветин голос растерял всю решительность. — Ну, не сложилось у вас с Васькой-то, так и бог с ним. Ты вон молодая, красивая, найдешь себе городского. Что тебе наша деревня? Не приживешься ты здесь.

— Лиз, понимаешь… Я ведь теперь не девушка… Что я скажу… Как объясню…

— Шур, ты что? Боишься, что следующий мужик будет попрекать предыдущим? Да брось ты, если любит — простит! — Лизавета так уверенно это говорила, что чем-то напомнила Шуре ее маму. Та так же уверенно говорила: «Если мужчина легко добивается близости, он тебя перестает уважать. Легко к этому относятся только шалавы и проститутки». Что ж, ее Вася точно в проститутки записал. Права была мама, права.

— Шур, ты заходи в гости-то, в баньке заходи попариться, — попрощалась с ней Лизавета, и Шура побрела к клубу, сгибаясь под тяжестью собственных мыслей.

Как же жить-то теперь, Господи? Как она объяснит теперь своему принцу, отчего не девушка? Да и будет-то он теперь, принц? И простит ли, как узнает? Что теперь про нее скажут?

Может, она теперь — шалава? Шурочка вспомнила комнату девчонок на их этаже. Девчонки были курсом старше и на всю общагу славились своим развеселым поведением. Шурочка сама как-то, стряпая на кухне, слышала, как Фарид с третьего курса (взрослый парень, восстановившийся на факультете после армии. Шурочка всегда сжималась под его неприятным ощупывающим взглядом) комментировал постельное мастерство одной из этих девчонок. Мол, попробуйте, никому не отказывает. Парни курили у окна в коридоре, разговаривали громко, слышимость на кухне была отличная. Теперь, что, и про нее ТАК говорить будут? На всю общагу? Как же жить теперь?

Под свои печальные мысли Шурочка незаметно добрела до клуба, зашла в казарму-спортзал и кинула сумку под кровать. Легла, и сетка растянулась почти до полу знакомым гамачком. Вернулась. Сходила замуж. Неужели прошло чуть больше недели? Хорошо, хоть девчонкам не растрепала — не станут ни смеяться, ни жалеть.

«Что это было-то? — спросила себя Шурочка и не смогла ответить. — Любовь?» Она честно прислушалась к своим ощущениям. Любви там не было. Была обида, что ее отбросили, как надкушенное яблоко. Облегчение, что все закончилось и ей не надо выходить замуж за Васю. Подозрение, что совсем она никудышная, раз даже такой урод послал ее подальше.

— Шурка, ты чего опаздываешь-то? Макароны по-флотски на ужин, быстренько ставь воду и чисть лук!

Повариха Наталья уже нарезала тазик сырой говядины и готовила электромясорубку. Мясорубка — зверь, любое мясо пережевывала как нечего делать, поэтому Наталья не сильно морочилась — напластала куски вместе с пленками и сухожилиями.

Шурочка послушно налила воду в котел, посолила, оставила закипать.

Накидала в тазик луку и принялась снимать с крупных приплюснутых головок золотистую шелуху. Шелуха сидела плотно, последние пленки приходилось буквально соскребать, и под ножом выступали капельки сока. Лук был свежий, злой, и даже нескольких капель хватило, чтобы у Шурочки защипало в носу. Из глаз запросились слезы, и она перестала сдерживаться — заплакала, отпуская на волю и обиду, и недоумение, и страх. Она даже по-всхлипывала немножко — электромясорубка гудела, что твой пылесос, все звуки заглушала надежно.

— Ну, — сунулась к Шурочке Наталья, — почистила? Давай, резать помогу Эй, а ты чего зареванная такая?

— От лука! — ответила было Шурочка, но голос дрогнул и сорвался на всхлип.

— Так, подруга, что-то ты мне не нравишься. Лук еще и резать не начинала, а уже ревмя ревешь. С Васькой, что ли, поругалась?

— Он сказал, что я курва гулящая и что такая ему не нужна-а-а-а! — Шурочка сорвалась на рыдания. Жалко себя было чрезвычайно. Она! Ему! Отдала! Самое! Дорогое! Готова была жизнь ради него изменить, а он!

— Вот говнюк! — посочувствовала Наталья. — Радовался бы, что такая девка с ним дружит! Нюрка-то исхвасталась вся, что ее сыночек городскую девку уговорил. «Перед моим Васенькой ни одна баба не устоит! Весь в отца!» Где он, тот отец-то! Сама, небось, не знает, кто ей Ваську заделал!

— Как это? — Наталья выступала так эмоционально, что Шурочка мигом перестала реветь. Действительно, про своего отца Вася не рассказывал. Сказал, что умер. — Вася сказал, что отец у него умер! — повторила она Наталье.

Может, и умер, кто его знает, — согласилась та. — У Нюрки-то муж умер, когда Лизка еще маленькая была. Так в ее койке только ленивый не валялся. Все мужики отметились, кто не побрезговал. Ей бабы деревенские даже стекла два раза в избе били! Так Ваську и нагуляла! — рассказывая, Наталья начала резать лук на мелкие кубики.