Лисичка порывисто встал, задрал плоский матрац на ближайшей кровати, сбросил одеяло и показал серую простыню Шатрову:

— Вот, полюбуйся, на чем спят люди. Гольная грязь! Матрацы — блин блином. Одеяла рваные. Половина лотошников спит на топчанах. Пол по неделям не моется.

Глаз Лисички сердито сверкал. Горняки снова зашумели. Отовсюду посыпалось:

— Дров не хватает, а бараки — как решето.

— Посуды нет, в банках щи варим.

— Газет, журналов в глаза по месяцу не видим.

— Танцев не бывает...— откуда-то из угла, пискливо.

— Танцуй с моей Жучкой! — густой бас.— Молчал бы, коли бог разума не дал.

— Я вчера в хлебе таракана нашел.

— Эка невидаль! — веселый голос.— Хороший пекарь и блоху запечет. Другое скажи-—иной раз такой сырец испекут, только окна замазывать.

— Да будет вам, ребята! Как не совестно! Начальник о деле спрашивает, а вы сцепились...

Шатров сидел, оглушенный шумом. Теперь в общежитии не осталось равнодушных. Проснулись все. Рабочие сидели на кроватях в одном белье, босые. Многие, сунув ноги в валенки, столпились вокруг стола, жестикулируя, стараясь перекричать друг друга.

Лисичка дотронулся до руки Шатрова, пригнулся к его уху:

— Разошлись ребятки! Душу отводят... Это ты хорошо надумал, складно—в барак зайти, с народом потолковать. Но только навряд что сделаешь. Изверились мы. Рыба-то с головы гниет... Тут надо сверху ломать.

Шатров встал, поднял обе руки в знак того, что хочет говорить. Все замолчали. Слышно стало, как звонко капает вода в углу, в рукомойнике.

— Правильно вы тут говорили, товарищи! Правильно. Надо требовать от руководства улучшения вашего быта. Так оставлять нельзя. И как хотите, а я не верю, чтобы Крутов, партийная организация не отозвались сами и не взяли в шоры вашего завхоза. Но есть у меня и вопрос к вам. Вы не дети. А что получается? Вон дружок лежит на постели прямо в валенках...

Головы рабочих, как по команде, повернулись туда, куда указывал Шатров. Парень в валенках, смущенный общим вниманием, суетливо вскочил с кровати, оправил одеяло.

— Может быть, и правда, уборщица неряха, сменить ее надо,— продолжал Шатров.— Но ведь если вы сами не будете за чистотой следить, тут и батальон уборщиц не справится. Матрацы... Летом вокруг прииска море травы. Почему ж вы дядю ждали, не набили себе матрацы? О дровах я не говорю. Для них транспорт нужен. На себе из тайги, хоть и близко, не принесешь. И кастрюли сам не сделаешь. И хлеб не выпечешь. Но вот, к примеру, кое-где щели можно было б осенью самим замазать, верно? Как видно, немножечко и вы виноваты. Так давайте и условимся — будем сообща быт налаживать. А к начальству я, само собой, пойду.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ПЕРВЫЕ ШАГИ

1

В управлении Восточного горного округа и райкоме партии издавна сложилось хорошее мнение о начальнике прииска «Крайний». Считалось общепризнанным, что хотя Игнат Петрович Крутов не инженер, а практик, звезд с неба не хватает, грубоват, тем не менее вполне соответствует своей должности. В Атарене не забыли военных лет, когда «Крайний» не раз выручал весь округ сдачей сверхпланового золота. Отлично было известно руководителям округа и то, с какими трудностями сталкивается часто Крутов, когда на отдаленный прииск не успевают завезти до распутицы нужное количество взрывчатки, горючего, горного оборудования, автомобильных шин, троса и многого другого, необходимого для жизни прииска.

Известен был и нелегкий путь, пройденный Игнатом Петровичем. Сын артельной стряпухи и алданского старателя, потомственный золотоискатель, он в молодости, до революции, хлебнул горького до слез. Саночником в шахте, лотошником на безымянных таежных ключах, притоках Алдана, Витима, Олекмы, шурфовщиком в Забайкалье— кем только не был Игнашка Крутов!

Случалось ему ползти, задыхаясь, по каменистому штреку шахты. Брезентовые лямки санок в лохмотья раздирали кожу на плечах, узлом скручивались мускулы. Не раз погружал он свой лоток в быстрые горные ручьи. Таежный гнус столбом стоял над головой, лез в уши, глаза, остервенело жалил потную спину, доводил до исступления. Не слаще приходилось в глубоких шурфах. Ноги по колено уходили в ледяную грязь. Вверху кружочком голубело небо. Но не для шурфовщика грело солнце, веял теплый живительный ветерок. Как слепой крот, как одержимый, шурфовщик ожесточенно долбил землю, уходя в нее все глубже и глубже...

Зато мало насчитывалось во всем округе начальников приисков, которые могли бы потягаться с Крутовым в знании тонкостей горного дела. Лотошники, шурфовщики, начальники шахт и промывочных приборов даже нс пытались хитрить с Крутовым.

В этом году «Крайний» лихорадило. Кривая выполнения плана металась вверх и вниз. Но кто же на прииске и в округе не знал, что лучшие, самые богатые золотом шахты и полигоны «Крайнего» были отработаны в годы войны! Потускнели надежды на случай, «фарт», «бешеный сундучок». Все больше приходилось опираться на технику: экскаваторы, бульдозеры, бурильные станки, вести счет на тысячи кубометров перевернутой земли.

Об этом и размышлял Крутов, шагая вместе с Арсла-нидзе по дороге, накатанной до синевы приисковыми автомобилями. Недавний мороз исчез. Пушистые хлопья снега лениво сеялись на землю, затягивая окрестности дрожащей сеткой. Серое пухлое небо устало опустилось на щетинистые сопки. Белые куропатки большой стаей перепархивали неподалеку, совершенно сливаясь со снегом. Только лапки да темные бисеринки глаз выдавали птиц.

— Эх, ружьишко не захватил. Пальнуть бы сейчас по ним! — завистливо вздохнул Крутов.— Никак не выберусь на охоту. Замотался как пес... Так кого поставим на рекорд?

— Опять рекорд? — свел брови Арсланидзе.— К чему он?

— Вот это здорово живешь! — изумился Крутов.— «К чему?» А к тому. На носу праздник, годовщина Октября. Добрые люди уже в Атарен рапортовали о рекордах, а мы здесь всё в затылке чешем, примеряемся.

— Да ведь сила-то не в рекордах,— возразил Арсланидзе.— Лучше к празднику всем прииском выполнить октябрьский план, а мы его заваливаем.

— По-твоему, выходит, если прииск отстает, то незачем ему и передовиков иметь? Так, что ли? А на кого тогда людям равняться? У кого учиться?

Арсланидзе хотел что-то еще возразить, но раздумал и махнул рукой.

— Лучше Черепахина для этого не найти. Пойдемте к нему, Игнат Петрович.

На отвале Крутов и Арсланидзе постояли, любуясь работой Черепахина.

Стальной ковш «Воткинца» стремглав несся вниз, но у самой земли замедлял падение и без толчка ложился на нее. Сейчас же струнами натягивались тросы, зубья ковша вонзались в грунт, и ковш с неодолимой силой полз к экскаватору, доверху заполняясь песком и камнями. Экскаватор трубно пыхтел, как рассерженный слон. Не успевал полный ковш взлететь вверх, как с неожиданной легкостью поворачивался весь железный домик на гусеницах— кабина экскаватора — и длинная стрела плавно несла ковш к отвалу. Лязгали цепи, ковш опрокидывался. К подножию отвала еще катились глыбы земли и камни, а ковш в это время уже снова падал вниз. Ни секунды задержки, ни одной заминки. Вверх — влево, вправо — вниз! Арсланидзе положил на ладонь карманные часы, засек время.

— Двадцать две секунды, Игнат Петрович. Каково? Полный цикл экскавации за двадцать две секунды!

— Старого закала мастер! — одобрительно отозвался Крутов.— Хоть вы, молодые, ни в грош нас не ставите, но мы, старая гвардия, еще послужим! Пошли к машине.

Черепахин спрыгнул на землю, расстегнул черный полушубок, поднял уши меховой шапки. Весь еще переполненный энергией могучего ритмичного движения экскаватора, машинист не мог оставаться неподвижным: он притрагивался к шапке, переступал с ноги на ногу, шевелил плечами.

— Чего топчешься, Никита, как стоялый конь? — добродушно засмеялся Крутов, с симпатией разглядывая худощавое оживленное лицо старого машиниста.— Ходу просишь?

Маленькие глаза Черепахина весело и доверчиво взглянули на Крутова.

— Да вот немного сдвинулись, Игнат Петрович, а то заели нас было простои, начисто заели. То дров нет, то воды, то взорванного грунта, то трос лопнет... Ну просто сил никаких не стало! Верьте слову, Игнат Петрович, у всей бригады руки чешутся поработать. Дайте только разворот настоящий, чтоб от людей совестно не было.