– Вот что, сынок, – сказал бурый кот. – Это место моё, понятно? Давай уматывай!

– Никуда я не пойду, – с неожиданным упрямством сказал Питер.

– Ах не пойдёшь? – ласково сказал кот, хрипло заурчал и стал расти на глазах, словно его надували насосом. Питер успел пробормотать: «Да вы что, да тут места хватит…», но кот прыгнул прямо на него и первым ударом сшиб с мешков, вторым покатил по полу. Потом он вцепился ему в ухо, и они единым клубком докатились до дверей, и, вылетев на улицу, Питер ещё слышал последние угрозы. Вода, струившаяся по канавке, немного оживила бывшего мальчика, но ненадолго. Он плохо видел, ухо страшно горело, и каждая косточка болела так, словно её измолотили. Протащившись кое-как ярдов сто, Питер повалился на бок и неподвижно лежал, а потоки воды бежали мимо него.

Когда Питер открыл глаза, было светло, и он понял, что ещё жив. Кроме того, он понял, что лежит не там, где упал: рядом не было ни забора, ни столба, ни афиш, да и улицы не было – он лежал на огромной кровати, застеленной пунцовым шёлком, а на жёлтом шёлковом пологе красовалась большая буква «N», и над ней – корона. Здесь было мягко, сухо, тепло и даже хорошо, хотя всё его кошачье тельце ужасно болело.

Потолок в комнате был высокий, и почти до самого потолка громоздились какие-то странные старинные вещи, покрытые слоем пыли, из-под которого поблёскивала парчовая обивка или золочёные украшения. Между кипами мебели тянулась паутина, и пахло здесь чем-то затхлым.

Вчерашний страх накатил на Питера, и он стал было думать о том, что никогда не увидит ни маму, ни папу, ни няню, как вдруг нежный голос сказал совсем рядом:

– Слава Богу, ожил!.. Я уж и не надеялась. Да, повозилась я с тобой…

Прямо над ним, обернув хвост вокруг передних лапок, сидела пёстренькая кошка с белой грудкой, белым пятнышком на мордочке и серо-зелёными глазами в золотой оправе. Она была совсем тощая, мех да кости, но это ей шло и не лишало тонкого, нежного изящества. К тому же она была безукоризненно чистая: белая манишка сверкала, как горностай, и Питеру стало за себя стыдно. У него самого мех свалялся, даже виден не был из-под грязи, угольной пыли и запёкшейся крови, и никто бы не поверил, что ещё недавно он был снежно-белым котёнком, тем более мальчиком.

– Простите, – сказал он. – Я уйду как только смогу. Сам не знаю, почему я здесь. Я вроде бы умирал на улице.

– И умер бы, – сказала кошка, – если б я тебя не перетащила. Полежи-ка тихо, я тебя вылижу.

Собственно, ему хотелось вытянуться как следует на шелку и заснуть, но он вспомнил правила вежливости и ответил:

– Ну зачем вам беспокоиться…

Однако серая кошка мягко прервала его и заверила, что она моет очень хорошо. Придерживая Питера лапой, она тщательно вылизала ему нос, потом между ушами, затылок, спинку, бока и, наконец, щёки. А ему вдруг припомнилось, как, очень давно, мама держала его на руках. Он только учился ходить и упал и ушибся, а мама подхватила его, обняла, и он уткнулся лицом ей в шею. Она его гладила, приговаривая: «Сейчас пройдёт… вот и всё…» – и на самом деле боль ушла, сменившись покоем, уютом и радостью.

Так было и теперь, когда шершавый язык лизал его, снимая боль, как резинка стирает карандаш. Что-то заурчало и задрожало у него внутри, словно маленький мотор, и он заснул.

Оглядел он себя лишь тогда, когда проснулся. Мех был опять белый, пушистый, и воздух уже не касался царапин и ран. Кошка куда-то делась. Питер попытался встать, но не смог, лапки у него расползлись. Когда же он в последний раз ел? Вчера (или позавчера?) няня дала ему на завтрак яйцо, и салат, и варенье, и стакан молока. Он просто вспомнить об этом не смел, так он проголодался. И тут он услышал тихий, нежный, мелодичный звук – что-то вроде «Ур-ру!..», обернулся и увидел кошку. Она что-то несла в зубах. Вспрыгнув на кровать, она положила к его лапам большую мышь и произнесла:

– Она хорошая, свежая. Сейчас поймала.

– Спасибо… – забормотал Питер. – Простите, я мышей не ем…

– Почему? – удивилась кошка и даже вроде бы обиделась; а Питеру очень, очень не хотелось её обижать.

– То есть я их никогда не ел… – поправился он.

– Мышей не ел? – воскликнула кошка. – Вот это да! Уж эти мне домашние кошечки!.. Да что там, сама такой была… ничего, придётся встать на собственные лапы, и без сливок перебьёшься… Ладно, ешь.

Питер закрыл глаза и откусил кусочек. К великому его удивлению, мышь оказалась такой вкусной, что он и не заметил, как съел её целиком, и только тогда взглянул в раскаянии на торчащие сквозь мех рёбра новой знакомой.

Кошка не обиделась, она обрадовалась за него; хотя, судя по выражению глаз, что-то её тревожило. Она даже рот приоткрыла, но ничего не сказала, отвернулась и раза два лизнула себе бок. Чтобы замять не известный ему промах, Питер спросил:

– А где это я? То есть где мы?

– Да у меня, – ответила кошка. – Я не всегда тут живу, сам знаешь, какая наша жизнь… а не знаешь – узнаешь. Но я здесь давно. Это мебельный склад. Кровать уж очень хорошая…

Питер вспомнил, что в школе они учили, что означают корона и буква «N», и не смог удержаться.

– На этой кровати спал Наполеон, – сказал он. – Великий французский император.

– Да?.. – равнодушно откликнулась кошка. – Именно что великий, сколько места занимал. А кровать хорошая… и сейчас он на ней не спит, за все три месяца ни разу не был. Так что живи сколько хочешь. Тебя, наверное, выгнали. А кто тебя вчера отделал?

Питер поведал ей о встрече с бурым котом, и она сильно огорчилась:

– Ах ты Господи! Да это сам Демпси! Кто же с ним спорит? Его во всех доках знают, он самый сильный кот.

Питер решил немного покрасоваться:

– Чего там, я просто устал, много бегать пришлось, а то б я ему…

Но кошка печально улыбнулась.

– От кого ж ты бегал? – спросила она и прибавила, не дожидаясь ответа: – Ладно, сама знаю, по первому разу всего боишься. Ничего, все бегают, ты не стыдись. Кстати, как тебя зовут? Питер?.. А я – Дженни. Расскажи-ка мне про себя.

Хуже, чем он начал, Питер начать не мог. Он сказал:

– Я не кот, я – мальчик. Мне уже восемь лет.

Дженни странно заворчала, и хвост её увеличился вдвое.

– Кто? – переспросила она.

– Ну, мальчик… человек… – робко объяснил Питер.

– Ненавижу людей! – воскликнула Дженни.

– А я кошек люблю, – сказал Питер, и так ласково, что хвост у неё стал уменьшаться. – Наверное, люди тебя обидели… Ты уж прости, я – человек. Меня зовут Питер Браун, мы живем на Кэвендиш-сквер, дом № 1… То есть я там больше не живу…

– Да брось ты выдумывать! – фыркнула Дженни. – Ты самый что ни на есть кот, и с виду, и по запаху, и… М-да, ведёшь ты себя не по-кошачьи… Постой, постой… Значит, так, ты спорил с Демпси, да ещё у него на работе… – Дженни явно подсчитывала примеры, и даже казалось, что она загибает коготки. – Мышь ты не хотел есть… а потом съел всю, не подумал обо мне… Нет, нет, я не сержусь, но кошки так не делают. Да, главное забыла! Ты ел прямо здесь, где спишь, а когда поел, не умылся.

– Мы моем руки перед едой, – сказал Питер.

– А мы моемся после, – твёрдо сказала Дженни. – Это гораздо умней. Пока ешь, перепачкаешься, например усы – в молоке. Да, ты не кот… В жизни такого не слышала!..

– Хочешь, я тебе всё расскажу? – спросил Питер.

– Расскажи, пожалуйста, – сказала кошка и пристроилась поудобнее.

Теперь он начал с самого начала, описал ей свою квартиру, и скверик, где они гуляли с няней в хорошую погоду, похвастался, что папа служит то во Франции, то в Германии, то в Италии, а то и в Египте, и дома почти не бывает; пожаловался, что мама тоже почти не бывает дома, и днём это ещё ничего, а когда ляжешь – грустно, и, наконец, поведал о том, как хотелось ему завести кошку.