Второй вопрос – кормление девочки – решился сам собой. Сразу же после ухода милиционера в дверь тихонько постучали, девочка сказала голосом старухи Валентины Ивановны: - Войдите! – и на пороге появилась мать горбуна. В руках ее была десертная тарелка с дюжиной сырников, обильно залитых густой сметаной. Женщина была подслеповатой, быстро теряла память, и потому, ничему на свете не удивлялась, в том числе и тому, что в квартире Валентины Ивановны хозяйски обитали незнакомые люди, а самой ее не было нигде.

- Я вам сырников принесла! – радостно сообщила она Хиггсу, заинтересованно разглядывавшему ее комплекцию на предмет содержания килограммов живого веса.

- Спасибо, спасибо! – ответил тот. – К сожалению, желудок мой не принимает жирной пищи, но Валентина Ивановна сырники просто обожает.

Когда он завершил свою вежливую фразу, лицо девочки было уже обмазано сметаной, как косметической маской, а сырников на тарелке, осталось всего три.

- Какие вкусные! - сказала девочка Валентина Ивановна. – Никогда таких не ела! А как вас зовут, милая моя благодетельница?

- Серафима Аркадьевна, - ответила женщина, припоминая, сколько сотен сырников со сметаной за 40 лет их знакомства с соседкой перекочевало с общей кухни в эту комнату.

- А сына вашего как величают?

- Виктор Степанович…

- А вы не хотите его вылечить от искривления позвоночника и заодно омолодить? Скажем, за тридцать три тарелки сырников, 7 дюжин котлет разных, включая «Киевские» и 7 тортов «Кутузовский»? – девочка Валентина была настырной, как все москвички.

- Вы хотите все сразу?!! - расширились глаза Серафимы Аркадьевны?

- Да нет, конечно. И вообще, я шучу. Просто подкармливайте меня, пока мы будем заниматься излечением Виктора Степановича.

- А лечение ваше ему не повредит? – забеспокоилась за сына Серафима Аркадьевна.

- 100% гарантии, - сказал уже Хиггс. - Я могу начать через неделю, еще девять дней уйдет на нашу общую с ним реабилитацию. Так что сыночка, прямого как тростинка, вы получите на руки ровно через шестнадцать дней.

- Я согласна, - стала по стойке «смирно» Серафима Аркадьевна.

- А Виктор Степанович согласится?

- Конечно. Он – хороший мальчик и делает все, что я скажу.

- В таком случае, ровно через неделю,  в полночь, помойте его и тщательно выбрейте все волосы. Вы поняли, все! На голове, спине, груди, лобке, ногах!

- Поняла. Выбрить так, чтобы на нем не осталось ни одного волоска.

- Еще один вопрос: у вас есть молоток и наковальня? Чтобы дробить кости?

- Есть! – обрадовалась Серафима Аркадьевна. – В чулане лежат с тех пор как девочкой еще была, все время о них спотыкаюсь.

- Можно их сюда принести? – спросил Хиггс, перебирая одну за другой детали  предстоящей операции и выискивая возможные непредвиденные обстоятельства.

- Витя сегодня же принесет. Кстати, как я могу вас называть?

- Иваном Ивановичем-с. Да, скажите сыну, чтобы с сегодняшнего дня сел на строжайшую диету. Чем меньше он будет весить, тем лучше для меня.

- Хорошо. Сегодня же перестану готовить ему сладкое и жирное.

Хиггс несколько секунд изучающее смотрел в глаза соседки, потом сказал:

- Знаете, что мне в этом деле не нравится?

-Что?

- Вы совершенно не боитесь за своего сыночка. Вы отдаете его мне как отдают кота на кастрацию.

- Я бы точно боялась, если бы ни эта девочка. Она так похожа на Валентину Ивановну. И я сердцем чувствую, что она и есть пролеченная вами Валентина Сорокина…

Хиггс не стал ничего ей объяснять, не просит объяснений ну и ладно. Попрощавшись с Серафимой Аркадьевной, он подошел к окну и стал рассматривать переулочек, ведший прямехонько к пивному бару «Жигули» в котором он когда-то любил посидеть с друзьями.

- А как ты  съешь аспиранта с его семьей? – спросила его сзади девочка, сидя за столом что-то изображавшая цветными карандашами (карандаши появились у Валентины Ивановны после того, как врачи порекомендовали ей для укрепления памяти побольше рисовать).

- Да,  аспиранта будет съесть сложно, - покивал Хиггс. - Но кое-какие детали решения этого вопроса в моей голове прорисовываются. Во-первых, жена его не любит. Он, видите ли, пишет диссертацию, а она, чтобы не жить в своем селе под Полтавой и не работать там счетоводом, вынуждена подрабатывать в семейный котел, то есть работать в продуктовом магазине уборщицей. В общем, она возражать не будет, даже, возможно, поможет...

- Поможет, чтобы отправиться восвояси да еще незамужней в сельскую булочную?

- Ты что такое говоришь? Я же ее тоже съем. Кстати, познакомься с их сыном, узнай, стоит  ли его есть, а то, честно говоря, не в мочь  мне по шесть человек в неделю перерабатывать.

Хиггсу так хотелось посидеть в «Жигулях», выпить пару-тройку кружечек с креветками и воблой. Но ему, подагрику, было нельзя – врачи запретили пиво, а креветки в особенности, ведь в них – холестерин.

3.

Через неделю Виктор Степанович был почти готов, то есть похудел на шесть килограммов. К двум часам ночи следующего дня он был готов полностью, то есть побрит с ног до головы. Хиггс ел его долго. Хотя мясо горбуна было не таким жестким, как у старушки Валентины Ивановны, кости были крепки, крошить их  приходилось с трудом. Девочка все это время спала на кровати старухи, которую облюбовала с первой же ночи. Иногда она просыпалась от громкого звука, приподнимала головку и смотрела, что там делает дядя, из которого она вышла. Дядя либо мерно жевал очередной кусок мяса, либо обсасывал сахарную косточку Виктора Степановича. Долго она на это не смотрела – сон клонил ее головку к подушке, она засыпала и видела себя в деревне, выгоняющей корову Пеструшку на дорогу, по которой тянулись к пастбищам другие коровы и быки. Пастух Федька, если проходил в это время мимо, всегда улыбался ей и подмигивал. Затем ей снился трамвай, она в нем, пассажиры. Они молчат, разговаривают, смеются, ругаются, ловят карманников. И вдруг все смолкают, смотрят на нее недоуменно. - Я забыла ноги в моче попарить! Теперь весь день болеть будут! – вспомнила девочка, в полусне поднялась в постели, стала выискивать глазами таз. Нашла. Хиггс как раз зачерпывал очередную кружку своего коктейля - на этот раз он добавил в него мангового сока, и было вкусно. Он уже съел торс, руки и голову Виктора Степановича, остальное выглядело не очень аппетитно, и было решено перекурить, но не у окна, в котором был задние дворы, по которым можно было пройти к «Жигулям», а на лестничной площадке. Выйдя в коридор, в котором под потолком висели велосипеды производства 30-х годов, он услышал звуки, раздававшиеся из комнаты аспиранта – тот насиловал спящую свою супругу. – Вот сволочь! – подумал Хиггс. – С ней спят, а она дрыхнет! Все женщины такие.

Решив ее съесть с большим удовольствием, он  вышел на лестничную площадку, взял с подоконника банку с окурками, сел на холодную ступеньку, закурил «Яву-явскую». Было хорошо. А доест ноги будет еще лучше. Хиггс представил, как все съев и выпив он укладывается на диван ровно на девять дней, а съеденный Виктор Степанович в виде хорошо пережеванной массы, перебирается из одного его желудка в другой и там постепенно становится маленьким безгорбым человечком, которому придется заново прожить жизнь. Прожить, став честным членом общества, что сомнительно, ведь честным человек вырастает от воспитания, а его у нас стране маловато, а экспортировать нельзя. А девочка Валентина Ивановна хороша! Она не станет переживать заново жизнь старухи Валентины Ивановны. Точно, не будет. Потому что старой Москвы уже нет, арбатская трамвайная линия, на которой она начинала свою трудовую биографию, срыта еще в 34-ом году…

Тут Хиггса привлек шорох, раздавшийся сзади. Оглянувшись, он увидел голову Серафимы Аркадьевны, выглядывавшую из квартиры.

- Там ноги Вити  на столе…