— Это та самая контрольная фраза, которая была сообщена Тамаре перед самой выброской. Если бы Мария Жукова знала эту фразу, фашистам удалось бы вызвать разведгруппу Брянского фронта на заранее подготовленное место, захватить и уничтожить ее. Но Жукова не знала контрольной фразы, а Тамара Дерунец не выдала ее врагам.
Сурово сдвинув брови и перебирая какие-то бумаги в «Тамариной папке», полковник рассказал нам и о судьбе предательницы Родины Марии Жуковой. После гибели Тамары Жукова была отправлена в Германию, где продолжала работать в фашистской разведке. Когда кончилась война, Жукова по подложным документам вернулась в Советский Союз, но была разоблачена и осуждена советским судом.
От Курска до районного центра Тим, неподалеку от которого расположена деревня Кировка, чуть больше семидесяти километров. Машина бежит по гладкому асфальтированному шоссе, мимо широких полей и лобастых холмов, мимо белостенных хат. Когда-то в этих местах шли кровопролитные бои — гремела артиллерийская канонада, двигались лавины танков, вгрызалась в землю пехота. Здесь — на этих полях, среди этих холмов — решалась полтора десятка лет назад судьба одного из величайших сражений Великой Отечественной войны — Курско-Орловской битвы.
Тим — небольшой городок средней полосы, с широкими заросшими лопухами улицами, вдоль которых под сенью развесистых деревьев, надежно, как солдаты в строю, стоят коренастые деревянные домишки, с мощенной крупным булыжником центральной площадью и двухэтажным зданием райкома посередине.
Над его крышей развевается красный флаг, у подъезда стоит неизменный запыленный работяга — «газик»…
— Во время войны враг придавал особое значение тимскому стратегическому узлу, — рассказывал нам первый секретарь Тимского райкома КПСС Николай Гаврилович Жихарцев, когда мы объяснили ему цель своего приезда. — За город шли кровопролитные бои, он несколько раз переходил из рук в руки. По сути дела, Тим был ключом к Курску. Так что понятно, почему фашисты любой ценой старались получить сведения о советских разведчиках, которых наши готовили к выброске в этот район.
Мы спросили у Жихарцева о Вере Яковлевой.
— Как же, знаю, — улыбнулся Николай Гаврилович, — одна из лучших колхозниц нашего района. Недавно приняли ее в партию. Таня Яковлева и Мария Осиповна тоже работают в колхозе. Да вы можете к ним подъехать, тут совсем недалеко.
И вот мы в доме Яковлевых. За столом сидят Таня, Вера и Мария Осиповна. Мы рассказываем о героической гибели Тамары. Таня и Вера, нахмурив брови, молчат, а Мария Осиповна прикладывает к глазам концы своего белого головного платка.
Вечером вместе с Таней и Верой мы пошли к урочищу Лобовому, где летом 1942 года приземлились с парашютом Тамара и Жукова. По дороге Вера Яковлева рассказывала:
— Арестовали меня осенью, приблизительно месяца через полтора после того, как Тамара с Марией у нас жили. Мария и меня немцам выдала. Привезли в Алексеевку, через Старый Оскол ехали, и сразу в подвал, в контрразведку. Тут я Тамару в последний раз видела. Истерзали они ее, проклятые, так, что узнать трудно было. Потом посадили меня в тюрьму. Первое время на допросы каждый день водили. Несколько раз так избили, что потом в камере наши женщины, что со мной сидели, еле меня выходили. Фашисты все допытывались, где Тамара шифр спрятала. А я прикинулась дурочкой: «Что вы, говорю, ни о какой Тамаре, ни о каком шифре я не знаю. Напрасно вы меня взяли, ошибка у вас вышла».
Потом новенькую к нам в камеру посадили. Катериной ее звали. Веселая была, красивая, вроде Тамары. Песни пела украинские, немцев нисколько не боялась. Прямо в глаза им говорила: «Все равно наши придут и всех вас, сволочей, в Днепре утопят». Немцам она, видно, крепко насолила. Поймали они Катерину, когда она мину под железную дорогу подкладывала. Увели ее, а потом, дня через три, меня снова на допрос вызывают. Смотрю, ведут не как всегда, по коридору, а по двору. К чему бы это, думаю? И вдруг вижу, висит наша Катерина посреди двора на перекладине, почернела уже вся, а на груди у нее дощечка, и написано на ней: «Так будет со всеми, кто молчит на допросах». Ну, думаю, пришел мой конец.
Но тут вскоре на счастье наши подошли. Домой я уже зимой вернулась. Мама мне рассказала, что ее наши военные в Ливинки возили, о Тамаре спрашивали. «Эх, — думаю, — не успела я немного. Так, видно, те военные ничего о Тамаре и не узнали».
…Вот и урочище Лобовое. Мы останавливаемся на неширокой поляне. Тихо и пустынно вокруг, только шумят на ветру сосны и березы, словно хотят поведать о событиях, свидетелями которых были они много лет назад. Мы долго бродим по урочищу. Вера и Таня показывают нам места, где приземлилась Тамара, где были закопаны оружие и снаряжение.
— Вот здесь, у ручья, — останавливается Вера, — мы однажды отдыхали с Тамарой, когда возвращались ночью с большака. Были у нас с собой берестяные кузовки — мы делали вид, будто в лесу грибы и ягоды собираем. Помню, тогда Тамара много смеялась, шутила, рассказывала мне разные веселые истории. Говорила, что после войны обязательно приедет к нам в гости и мы все вместе пойдем в Лобовое — уже по-настоящему собирать грибы и ягоды…
Прошло несколько дней. Как-то мы сидели с Верой в саду, за домом. Уже были перебраны в памяти все детали и подробности того далекого времени, когда судьба свела Тамару Дерунец в деревне Кировке с семьей Яковлевых.
— Да, чуть совсем не забыла, — неожиданно прервала разговор Вера, — хочу показать вам еще одно место, связанное с Тамарой.
Мы идем в самый дальний угол сада. Здесь, в окружений лохматых кустов бузины и рябины, растет стройная, невысокая, но очень пушистая и какая-то очень уж вызывающе зеленая и веселая елочка.
— На это место Тамара любила приходить по вечерам, — рассказывает Вера. — Ляжет на спину, руки под голову положит… Лицо у нее такое мечтательное… А мы с Танькой рядом сидим, за кусты поглядываем, караулим ее от лихого глаза. Я у нее как-то спросила: «О чем ты, Тамара, мечтаешь?» А она, как сейчас помню, отвечает тихо, медленно: «Мечтаю я, говорит, Верочка, о таком времени, когда не нужно будет прыгать с парашютом, стрелять, взрывать эшелоны, прятать рацию, когда можно будет по вечерам вот так лежать и смотреть, как на небе зажигаются звезды».
Вера вздохнула и продолжала:
— Потом мы на этом месте елку посадили. В Лобовом урочище вырыли и принесли сюда. Дочка моя за ней ухаживает — поливает, землю рыхлит, шишки собирает. Я ее сейчас приведу, познакомитесь.
Вера уходит, и минут через пять возвращается с маленькой белокурой девчушкой в пестром ситцевом платочке. Девочка застенчиво смотрит на нас большими голубыми глазенками, а потом, смутившись, прижимается к матери.
— Ты что же, глупенькая, испугалась, — смеется Вера и, обращаясь к нам, добавляет: — Тоже Тамара. В честь большой Тамары назвала я ее так…
Поезд идет в Тамбов. Мы едем к матери Тамары — Александре Семеновне Дерунец — и очень волнуемся: в Москве нас предупредили, что Александра Семеновна еще ничего не знает о судьбе дочери.
Улица Максима Горького. Одноэтажный деревянный домик за невысоким забором, старый яблоневый сад. Нас встречает седенькая старушка с добрыми лучистыми глазами. Мы смотрим на нее, и сразу оживает в памяти фотография Тамары. Да, сомнений быть не может, это Александра Семеновна Дерунец — мать Тамары.
Тяжело лишать человека веры, тем более мать — веры в то, что ее дочь, ушедшая шестнадцать лет назад на войну, все-таки вернется. Но что поделаешь — когда-то нужно сказать ей правду. Стараясь не говорить всего страшного, что удалось узнать нам, мы рассказываем о последних днях Тамары. Радостный огонек в глазах Александры Семеновны, появившийся при первом упоминании имени дочери, гаснет, опускаются плечи, дрожат губы. Александра Семеновна долго плачет. Мы растерянно молчим. Да и можно ли чем-нибудь помочь безутешному материнскому горю?
Мы выходим в сад, долго бродим между старыми яблонями и тревожно поглядываем на окна, за которыми притаилось привезенное нами горе.
Потом Александра Семеновна угощает нас чаем. Маленькая, сгорбившаяся, с заплаканными глазами, она сидит у самовара с мокрым от слез платком в руках и тихо повторяет одну и ту же фразу:
— Я все время надеялась, все время…
Она рассказывает о своей семье: муж ее, Яков Клементьевич, отец Тамары, тоже погиб на фронте. Александра Семеновна показывает, где спала Тамара, где готовила уроки, где стояли ее книги.
Мы долго рассматриваем альбом семейных фотографий. Детские и юношеские годы Тамары, известные по документам и воспоминаниям, как бы снова оживают перед нами.
В одной из комнат на стене висит гитара с большим красным бантом.
— Это ее гитара, — говорит Александра Семеновна. — Она ведь у меня певунья была. Бывало, по вечерам соберемся мы все вместе, Тамара возьмет гитару и весь вечер поет, играет, смеется, а мы ей все подтягиваем, кто как может…
…Поезд уходит из Тамбова. Медленно уплывает назад здание вокзала, вымытый недавним дождем перрон. Маленькая седоволосая женщина медленно идет рядом с нашим вагоном и задумчиво, грустно машет рукой, словно прощается с чем-то очень дорогим и близким, с тем, чего ждала она столько лет, но так и не дождалась.
Мы стоим у окна. Мимо проносятся дома, переулки и улицы Тамбова — старинного русского города. И, глядя на исчезающие вдали огни мирного города, мы невольно подумали об одном и том же. Проходят годы, забываются войны, затягиваются раны. Но неизменно благодарной остается память народа, в которой вечно живут имена героев — лучших сынов и дочерей Родины.
1957–1958 гг.
Китаин Валентин Семенович родился в 1912 году, по профессии журналист, работает заместителем ответственного секретаря редакции газеты «Известия», автор книги «Квадрат Б-52».