Помолчав, он снова обратился к жене:

— Разве с Гойей было не то же самое?

Поглощенная счетами, она не удостоила его ответом.

— Совершенно то же самое, — продолжал он. — Было время, когда никто не хотел покупать «Капричос», потому что там изображены уроды и чудища. О «Бедствиях войны» и говорить нечего — они годами пылились в папках. А теперь те же самые олухи, которые прежде слышать не хотели о Гойе, дерутся на аукционах из-за любого его офорта.

Месье Мишель и его сыновья тоже питали страсть к хорошей гравюре и тоже обладали хорошей коллекцией, но у них долгие беседы велись реже, потому что магазинчик почти всегда был набит туристами с набережной, и хозяин частенько пускал меня во внутреннее помещение, предоставляя управляться с папками самому. Здесь, в этой уединенной комнате, работать было спокойнее, но в передней части магазина — забавнее, там была возможность коллекционировать не только гравюры, но и разнообразнейшие курьезы снобизма и невежества.

Помню, однажды не слишком молодая, но сверхэлегантная дама вошла быстрым, деловым шагом и столь же быстро и деловито сообщила месье Мишелю:

— У меня есть два Миро. Муж повесил их в столовой два месяца назад, но они мне надоели. Вы бы купили их?

— Вероятно… — ответил он.

— За сколько?

— Ну, прежде я должен взглянуть на работы…

— Две большие литографии. Цветные…

— Да, но мне нужно на них взглянуть.

— А что вы посоветуете мне повесить на их место? Не могу же я оставить голые стены.

— Это дело вкуса, мадам…

— Вы, например, что бы повесили?

— Может быть, Пикассо, если вам хочется что-нибудь более современное.

— Я тоже первым делом подумала о Пикассо, но у моей сестры висит Пикассо, и она решит, что я обезьянничаю.

— Тогда возьмите Шагала, — терпеливо предложил месье Мишель.

— Вы думаете, он подойдет?

— Не знаю, право. Во всяком случае, на Шагала большой спрос.

— Тогда покажите, пожалуйста.

Месье Мишель достал большую папку, раскрыл ее на пюпитре и хотел вернуться к прилавку, где он раскладывал какие-то гравюры. Но дама торопливо полистала литографии и сказала:

— Не такое безумное, как Миро, но все же… Что это за осел со скрипкой и Эйфелева башня вверх ногами?

— Вам следовало бы спросить Шагала, а не меня… — с легкой улыбкой ответил старик. — Если вам не нравятся современные художники, зачем вы их покупаете?

— О боже, да потому, что у меня в столовой современная мебель! Согласитесь, что я не могу повесить там какого-нибудь Микеланджело!..

Она не могла бы повесить Микеланджело, в частности и потому, что он никогда не занимался гравюрой, но у месье Мишеля не было времени просвещать ее. Он усадил покупательницу и показал ей одну за другой несколько папок, где «модернисты» были разложены в алфавитном порядке. Дама стремительно переворачивала листы своей тонкой, нервной рукой с кроваво-красным маникюром. И вдруг воскликнула:

— О! Вот то, что нужно!

Неумело, едва не помяв, извлекла абстрактную литографию Полякова и торжествующе помахала ею:

— Золотисто-желтое!.. В точности, как моя обивка…

— Очень рад, — буркнул месье Мишель.

— Но мне нужно еще одну.

— Тоже такую, в желтых тонах?

— Конечно.

— И тоже Полякова?

— Конечно. Я ведь повешу их по обе стороны камина.

— Боюсь, что второй в той же гамме не найдется, — с сомнением покачал головой месье Мишель. — Вы ведь знаете художников: то им вздумается работать в желтой гамме, то в зеленой…

— Тогда предложите мне что-нибудь другого автора.

Не теряя самообладания, торговец принес следующую папку и вынул одну из великолепнейших цветных литографий Вюйара «Сад Тюильри».

Сощурившись с видом знатока, дама изрекла:

— Недурно… Хотя желтый цвет тут другой… Вы думаете, он подойдет к Полякову?

— Боюсь, что нет, — признался месье Мишель.

— Но по общему колориту они примерно схожи?

— По колориту — да.

— Сколько же это стоит?

— Триста тысяч.

— Триста тысяч?! — накрашенные губки сложились в алое возмущенное «О». — Это уж чересчур!

— Это Вюйар, мадам.

— Ну и что? Не стану же я разоряться ради какой-то литографии!

— Я вам ее не навязываю,

— Да, вы правы… — неохотно согласилась дама.

Чтобы подготовить пути к отступлению, она придала физиономии задумчивое выражение и сказала:

— Придется мне приехать вместе с мужем.

— Милости прошу… — с неизменной любезностью ответил месье Мишель.

В те годы я имел привычку записывать увиденное и услышанное, в том числе идиотские разговоры такого рода, так что ничто из приводимого тут не приукрашено мною, а лишь сокращено. В действительности дамочка капризничала более получаса, чему способствовало, быть может, то обстоятельство, что в магазине, кроме нее и меня, других покупателей не было, а я был, так сказать, на самообслуживании.

— Вы истинный стоик, — сказал я, когда дама наконец удалилась.

— Привычка… Я, знаете ли, начал свою карьеру там, напротив.

Месье Мишель указал через витрину на книжные развалы вдоль набережной. И добавил:

— Конечно, не слишком приятно обслуживать человека, который сам не знает, чего он хочет. Но это клиент.

— Клиент? Держу пари, что она больше у вас не появится.

Однако, когда я через неделю опять заглянул к месье Мишелю с набережной Сен-Мишель, старик сказал:

— Помните ту даму, которая заявила, что не станет разоряться ради какого-то Вюйара? Представьте, вчера приехала вдвоем с супругом, приобрела два Вюйара за шестьсот тысяч и удалилась предовольная. «Это, — говорит, — дороже и выглядит благороднее, чем Пикассо моей сестрицы».

— Жаль отличных литографий, — проговорил старший сын месье Мишеля. — Сердце щемит, когда видишь, какие прекрасные вещи достаются людям, которые лишены чувства прекрасного.

Это и впрямь один из величайших абсурдов в этой необычной торговле: самые стоящие вещи часто достаются людям, которым они совершенно не нужны, даже для коммерции.

Когда Коро в свое время помог Домье сохранить за собой домик в Вальмондуа, тот в благодарность послал другу — за неимением другого — одну небольшую композицию, из серии странных, почти призрачных изображений адвокатов, вырисовывающихся в холодном свете зала суда. Престарелый и уже больной Коро повесил полотно напротив кровати, чтобы всегда иметь его перед глазами. И незадолго до смерти признался Жоффруа-Дешому: «От этой картины мне делается лучше!»

«От этой картины мне делается лучше!» — вот единственное достойное побуждение, чтобы приобрести произведение искусства. Все прочее — собственнический инстинкт, или снобизм, или собирательство.

На курьезы невежества чаще всего можно было наткнуться у Руссо на улице Шатодюн. Там имелось небольшое количество работ XIX века и ни одной — XX. Специализировался он на Ватто, Буше, Фрагонаре и других мастерах XVIII века. Они пользовались большим спросом, и цены на них стояли высокие, потому что большинство состоятельных парижан обставляет свои жилища преимущественно старинной мебелью, что требует и старинных гравюр. Поэтому клиенты месье Руссо обычно формулировали свои пожелания следующим образом:

«Мне нужны четыре гравюры для гостиной в стиле регентства».

«Я бы хотел гравюры с цветами, Редуте или что-нибудь в этом роде».

«У меня мебель английская… Думаю, что несколько литографий с лошадьми будут неплохо смотреться…» И т. д. и т. п.

Подбирал гравюры обычно сам месье Руссо или его помощница. Клиенты ограничивались тем, что соглашались, отклоняли или же выражали некоторые сомнения:

«Не великоваты?»

«Не маловаты?»

«Мне надо, чтобы они были в длину, а не в ширину… Там как раз место такое…»

И так далее — будто не гравюры покупали, а пустые рамы или зеркала. Правда, бывало, хоть и редко, что клиент принимал во внимание и сюжет. Помню одну молодую, элегантную пару, они проявили большую взыскательность в этом отношении. Муж с порога устремился к английским, вручную раскрашенным литографиям, где были изображены сцены охоты.