— Оставьте, — сказал я. — Терпеть не могу браслетов.

— Можно и без браслета. Вот, на ремешке из крокодиловой кожи, настоящий «Зенит». Можно и «Омегу».

Пришлось снова заверить его, что мне абсолютно ничего не требуется.

— Где же вы добываете товар?

— Секрет фирмы, — пробурчал он.

— Надо понимать: краденый?

— За кого вы меня принимаете?

Его физиономия выражала смесь чистоты и грусти, причем не только в данную минуту. Это бледное, словно никогда не видевшее солнца лицо с темными усталыми глазами говорило скорее о мягкой скорби поэта, чем об алчной расчетливости торгаша.

— Не хочу обижать вас, но если вещь предлагается за бесценок, то она либо низкого качества, либо краденая.

— Ни то, ни другое, — посетитель отрицательно помотал головой.

И, доверительно нагнувшись ко мне, шепнул:

— Контрабанда.

— Тоже не слишком почтенное занятие,

— Почему же? Государство установило разбойничьи пошлины. А мы освобождаем клиента от этих пошлин. Что, по-вашему, менее почтенно — то, что делаем мы, или то, что делает государство?

Через несколько дней, выходя из посольства, я снова столкнулся с этим человеком, назовем его Жаком.

— Могу предложить вам фотоаппараты, кинокамеры и прочее в этом роде, новейшие модели…

— Я же сказал вам, контрабандный товар меня не интересует.

— А это не контрабанда. Ничего противозаконного. Вы получаете аппарат по оптовой цене, я получаю небольшие комиссионные, все по закону.

Я не успел сказать ни да, ни нет, как он уже подозвал такси.

Магазин, к которому мы подъехали, на довольно пустынной улице возле площади Республики, тоже казался пустым, чтобы не сказать «пустующим». В витрине приютилось несколько допотопных фотоаппаратов, а внутри было почти совсем темно. Жак ввел меня в магазин, небрежно кивнул человеку, находившемуся в глубине помещения, и приподнял вделанную в пол крышку люка:

— Сюда! Осторожнее!..

В том, что касается качества и обилия товара, подвал оказался полной противоположностью магазину. Тут были собраны всевозможные ультрасовременные модели оптики и фототехники, главным образом западногерманского производства.

— Выбирайте, — произнес Жак, сопровождая свои слова царственным жестом.

Я походил, посмотрел, делая вид, будто выбираю, потом капризно произнес:

— Не вижу «Лайки».

— Зачем вам «Лайка»? Есть «Контарекс», «Роллейфлекс», «Линхоф»…

— Да, но мне нужна «Лайка».

Никакая «Лайка» не была мне нужна, но этот подвал был явно складом контрабанды, и я не имел никакого желания лезть в эту кашу.

— Хорошо, будет у вас «Лайка», — без тени раздражения ответил Жак.

— Какой же доход дает вам контрабанда? — спросил я, когда мы вышли из магазина и двинулись вверх по тихой улочке.

— Я занимаюсь только сбытом.

— И сколько вам платят за риск?

— Достаточно, — уклонился он от ответа. И, помолчав, добавил:

— Остальное я добираю за карточным столом.

— Если надо «добирать», значит — недостаточно.

— Для меня одного — достаточно… Но у меня в Тель-Авиве дочка. Надо регулярно ей сколько-то посылать. И, главное, надо откладывать, чтобы потом взять ее сюда, ко мне.

Он вынул из бумажника несколько карточек, выбрал одну и протянул мне:

— Вот, последний снимок. Позавчера получил. Девочке уже десять…

Девочка была вылитой копией отца. Но у ребенка выражение чистоты и даже грусти не удивительны, в особенности, когда он живет без родителей.

— А где же ее мать?

— Откуда я знаю? Уехала куда-то, еще раньше меня. Хорошо, что мои старики еще живы.

Месяц или два спустя я вновь увидал его. Вернее, он увидал меня и остановил машину у тротуара. Потому что на сей раз он сидел в машине, и не один, а с дамой — новехонькое белое «рено» и не столь уж новехонькая дама, тоже белая, с напудренным лицом и вытравленными перекисью волосами. Сам Жак являл собою верх элегантности в стиле ночных кварталов: бежевый костюм в широкую полоску, шоколадного цвета рубаха и светлый галстук.

— Салют! — он царственно вскинул руку.

— Карты или что другое? — поинтересовался я.

— Конечно, карты. Куда вас подбросить?

— Поехали на Елисейские…

— Отлично. И мне туда же. Знаете, у меня есть симпатичные приятели в одном этаком доме…

— Карты или что другое? — снова полюбопытствовал я.

— Конечно, карты.

— Да ведь игорные дома запрещены?

— А это не игорный дом! — обиженным тоном возразил Жак. — Поедем — сами увидите. Считайте себя приглашенным.

Дама на протяжении всего разговора сидела с каменной физиономией, похожая на большую белую куклу. Я решил бы, что она неживая, если бы, когда нас друг другу представили, она не осчастливила меня короткой заученной улыбкой.

— Значит, говорите, не игорный?

— Конечно, нет! Ничего похожего.

«Конечно, нет!» на деле означало «конечно, да». Заведение помещалось на четвертом этаже весьма импозантного здания с мраморной лестницей. Дама, которая открыла дверь, отозвавшись на четыре звонка — два длинных и два коротких, — была в изысканнейшем туалете, на лице — радушное выражение именинницы, встречающей дорогих гостей. Жак явно был ей достаточно хорошо знаком, поэтому она не проявила никакого интереса к моей особе, проводила нас в гостиную и предоставила самим себе. Гостиная и примыкающие к ней комнаты были обставлены так, как подобает богатому, респектабельному дому, с той лишь разницей, что стояло чересчур много столиков, а над ними виднелось чересчур много рук — мужских и женских — с известным всем веером из пяти карт.

— Одна партия, а? — предложил Жак.

— Этого не будет. Я же вам сказал…

— Ну, а я с вашего позволения включусь… — И он направился в соседнюю комнату.

Я остался в гостиной, спрашивая себя, что я рассчитывал увидеть сверх того, что увидел. Извечное дурацкое стремление всюду совать свой нос. В это мгновение до меня дошло, что рядом стоит дамочка Жака, по-прежнему неподвижная, как кукла. Мне показалось, что если легонько ткнуть пальцем под ее тощую грудь, то раздастся обычное «Ма-ма». Но раздалось другое:

— Этот идиот не успокоится, пока не спустит все, что заработал…

— Почему же вы его не удержите?

— Удержать его? Его даже матерь божья не удержит. Все просадит, помяните мое слово.

Крашеная кукла не ошиблась. Через несколько дней Жак явился в посольство уже не на машине и даже не в бежевом костюме.

— Костюм тоже? — спросил я.

— Костюм тоже… — печально кивнул он. — И часы. И золотую зажигалку…

— И дамочку…

— Ну, насчет дамочки ясно само собой.

На этот раз он принялся соблазнять нашего начальника общего отдела обещанием раздобыть со скидкой канцелярские принадлежности. Речь шла не о контрабанде, а о вполне законном товаре знакомой фирмы. Оказавшись на мели, Жак шел даже на честные сделки. Но только тогда, когда садился на мель.

Несколько раз довелось мне быть свидетелем его взлетов и крушений. В один из таких периодов обнищания он затащил меня в другой игорный притон, довольно жалкий, но совершенно легальный. Помещался он в простор-ном, неуютном кафе около площади Клиши. Две-три дюжины дам и господ сидели за столами с неизменными веерами из пяти карт в руках. Деньги не выкладывались в открытую, однако все, включая уличных полицейских, знали, что тут идет игра на деньги, ибо в покер на щелчки не играют.

Мы заказали кофе, но его еще не успели принести, как мой Жак уже включился в игру. Я выпил свой кофе, без особого любопытства рассматривая публику. Ничего примечательного. Мне казалось, что я, как в былые времена, сижу в одном из кафе прежней Софии, в «Пальме» или «Опере», где собирались наши картежники. В самом деле, странно. Все на свете окрашено местным колоритом — любовные нравы, шутки, юмор, песни, даже пьянство. Все, кроме картежной игры. Игроки одинаковы во всем мире: так же медленно и словно бы неохотно раскрываются карты, так же свисает сигарета в уголке рта, так же сощурены глаза от табачного дыма и напряженной работы мысли. Эта безличная и безродная страсть лишает человека индивидуальности.