А когда проснулась утром от звука захлопывающейся двери, видимо, Чарльз ушел или на работу, или в библиотеку, ей стало просто невыносимо больно. Остро. Боль была повсюду: в груди, в голове, в ногах, в руках, в глазах. Жак не знала, куда от неё деться, от этой боли – хоть на стену лезь. Но тут, к счастью, её отвлекли позывы к рвоте. Жаклин опять, как и в Глазго, стремглав бросилась в ванную, и, когда рвота успокоилась, из неё с такой силой начали рваться наружу рыдания, что она думала, что еще чуть-чуть – и её просто разорвёт изнутри, она лопнет, как воздушный шарик.

Девушка работала доктором и отлично знала, чем ей это грозит, но в ней в тот момент было столько боли и столько злости на… на всё: на свою жизнь; на то, что осталась рано без родителей; на то, что меняла школы как перчатки и везде ей приходилось вливаться в коллективы, приспосабливаться; что вместо весёлых подруг в детстве общалась со скучными археологами; что вышла замуж за такого же скучного, но удобного Чарльза, который оказался не очень удобен; за то, что лишена счастья разделить свою радость по поводу своего будущего материнства; что её угораздило так влюбиться в мальчишку, которому она нужна как прошлогодний снег; за то… да за всё.

Рыдала она долго, рыдания не сдерживала, давая себе волю.

«Могу я хоть в чем-то себе не отказывать? Хоть в слезах». Успокоившись, вытряхнув из себя всё, что имелось, что накипело, она впала в состояние, граничащее с анабиозом – даже если бы сейчас здесь оказался Александр или даже её покойные родители, вряд ли бы девушка смогла найти в себе должный отклик.

Она была пуста. Как вакуум. Как ноль. Ей всё равно. Но зато она успокоилась. Полностью.

Но оказалось уже поздно.

Последствия истерики не заставили себя ждать – вечером у неё заболел низ живота, и пошла кровь. А утром она села в поезд до Лондона и поехала к своему гинекологу доктору Абрамсону за приговором.

С Чарльзом Жак тогда долго не разговаривала. Наверное, дней десять. Естественно, при таких обстоятельствах они не поехали в Хелстон, к его маме, хоть миссис Рочестер и звонила еще раз, разговаривала даже с невесткой, и очень и очень приглашала. Потом еще их звали себе в гости на вечеринку Валентин Норман, коллега Чарльза, со своей женой Фридой по случаю помолвки их сына Марка. Чарльз позвонил Норману, извинился и сказал, что они с Жаклин не смогут прийти, не уточняя причины.

Помириться с женой каким-то особым способом он, кстати, тоже не пытался, хоть она и видела, что мужчина переживает. Его хватало только на что-то типа:

«Жаклин, прекрати заниматься ерундой!», «Не будь ребёнком», «Детка, ну ты сама подумай».

И «детка» думала.

Она очень много думала. Да она тогда, по сути, только этим и занималась.

Первое, что поняла Жак – что уже не будет прежней. Она повзрослела. Стала злее.

Второе – что разводиться с Чарльзом тоже не будет. Она его, конечно же, не простила, да он и не просил её об этом, но, хорошенько подумав, поняла, что не имеет полного права всю вину взваливать только на него. Она тоже не очень горела желанием иметь от него ребёнка. Да она вообще еще не горела таким желанием, так по какому же праву требовала этого от него?

Всё так остро почувствовалось ею еще и из-за влюблённости в этого прекрасного мальчика, в Александра, и из-за его равнодушия к ней. Влюблённая до сих пор нестерпимо скучала по своему любимому глазговцу и рвалась к нему всем сердцем – именно после встречи с Алексом она захотела ребёнка, пусть и только от него. Именно эта встреча разбудила в ней женщину – будущую мать, чего не смогли сделать два года совместной жизни с мужем.

Поэтому, вспоминая реакцию Чарльза, и хорошенько подумав, Жаклин узнала в нём саму себя до этой поездки в Глазго – человека, которому не дано обрадоваться своему будущему дитю, потому что он не только твой, но еще и того, в кого ты даже не влюблён.

Но.

Подумав дальше, девушка поняла, что даже не будучи влюблёнными друг в друга, как она – в Александр, они с Чарльзом довольно неплохо прожили два года. Такую любовь, как к этому юноше, она вряд ли уже испытает, да если такое и случится, то не факт, что история не повторится, и её чувства разделят. Поэтому она решила не рушить свою семью и не ждать теперь слишком многого от своего мужа. Не выискивать в нём доказательства той любви к себе, которую сама к нему не испытывает, и не давить на него, а довольствоваться его добротой к ней и их партнёрскими отношениями. И всё.

После выкидыша она опять стала принимать противозачаточные таблетки. И даже учитывая, что сексуальных контактов у неё с мужем пока не было, Жаклин не считала свои действия напрасными. К тому же её во всём этом поддерживал доктор Абрамсон, который настоятельно рекомендовал ей полностью восстановиться и физически, и, главное, морально, а потом уже продолжать половую жизнь. Так она мужу и сказала. И тот согласился.

Жаклин наблюдалась у гинеколога в Лондоне, потому как не хотела этого делать в своей больнице, где работала, даже учитывая врачебную этику. Да и к тому же у неё сложились очень хорошие, приятные отношения со старым гинекологом из пятнадцатого госпиталя в Челси, недалеко от её квартиры, доктором Адамом Абрамсоном, к которому она как-то обратилась с болями, еще будучи студенткой. Мистер Абрамсон был уже в годах, но всё шутил своей пациентке, что пойдёт на пенсию только после того, как она родит ребёнка, и он на пенсии будет нянчить её малыша.

От гинеколога она сейчас и ехала в поезде «Лондон – Оксфорд» с очередного приёма, и думала-думала-думала.

И думала она над третьим – Александр.

«Хоть он глядел нельзя прилежней

Но и следов Татьяны прежней

Не мог Онегин обрести…»

А.С.Пушкин

Так прошел сентябрь. Пришла пора занятий в Университете.

Вообще-то, новый учебный год в Оксфорде для города и его жителей приходит не очень заметно и помпезно: учеников в Университете хватает и летом. Студенты магистратуры сидят в библиотеках, ходят на консультации, иностранцы занимаются языками, абитуриенты с отвисшими челюстями и глазами навыкате от увиденного шныряют туда-сюда между колледжами и тыкаются во все входы и выходы, как слепые котята, непонятно из каких принципов и соображений из года в год упорно игнорируя многочисленные указатели расположения объектов в кампусах.

Поэтому октябрь пришел буднично, незаметно, скромно, тихим обычным осенним утром. Даже без дождя и ветра. Просто тепло, пасмурно и тихо.

«Он в городе, – только лишь открыв однажды утром глаза, подумала Жаклин. – Он здесь. Я знаю, что он уже здесь. Я это чувствую».

После того, как девушка расставила все точки и акценты в отношениях с Чарльзом и начала понемногу привыкать жить на новый лад, она еще больше затосковала по Алексу.

Жак не питала никаких иллюзий и даже надежд по поводу этого молодого красивого шотландца – он абсолютно ровно и равнодушно простился с ней в Глазго, взял номер телефона, но еще ни разу не позвонил. И как бы ей ни хотелось хоть капли взаимности, Жаклин успокоилась и смирилась. Она поняла, что её удел – довольствование тем, что он здесь, с ней в одном городе, что в лучшем случае иногда посчастливится услышать его голос по телефону и, может быть, даже сможет один раз затащить его к ним с Чарльзом в гости. На большее рассчитывать не приходилось.

Но как бы там ни было, её тянуло к этому мальчику какойто космической силой притяжения. Он просто-таки держал её на своей орбите, руководил ею и, судя по всему, даже и не думал отпускать. Просыпаясь или засыпая, она думала, проснулся ли или уже спит её Александр? Она сверяла с ним свои поступки: думая, понравилось бы ему вот это или вот то-то или нет, и что бы он сказал вот об этом или вот о том-то? Часто вспоминала их «ту самую» среду, смаковала свои воспоминания и наслаждалась ими, даже если они и причиняли боль.