Ивановская улыбнулась. Она знала, что Людочка еще в Одессе была влюблена в Желябова и все другие мужчины для нее не существовали.

Поздним вечером, когда Санкт-Петербург, утихая, погружался в сон, во двор дома, где была тайная типография, вошел щеголеватый господин в цилиндре, с тросточкой, с подкрученными усами. Он прошествовал в дальний подъезд и трижды дернул ручку звонка. Ему долго не открывали, но он не спешил звонить вторично. В подъезде было тихо, очевидно, соседи уже спали. Вступала в свои права безмолвная белая ночь.

Наконец в передней послышались шаги и женский голос тихо спросил:

– Кто там?

– Федор Николаич! – негромко ответил щеголеватый господин. Дверь тотчас отворилась и Александр Михайлов, поставив в угол тросточку и бросив на столик цилиндр, горячо стал пожимать руки Ивановской, Людочке, Кибальчичу, Исаеву.

– Ну что, все ли хорошо у вас? Удалось ли начать работу? Ведь я две недели пробыл у наших людей в Москве…

– Все отлично, Александр! Печатаем первый номер, – сказал Кибальчич. – Пойдем, убедишься сам.

– Неужели? Пойдемте скорей!

Все прошли в дальнюю комнату, где стоял печатный станок, лежали кипы бумаги и пахло типографской краской.

Станок представлял собой плоскую чугунную раму с гладким цинковым дном, в которую были вставлены свинцовые полосы шрифта, стиснутые с боков зажимами так, что шрифт находился на одном уровне с краями рамы.

– Ну, как же вы печатаете? – спросил Михайлов.

– Сейчас покажем. – Исаев встал к станку и взял за ручку широкий, тяжелый каток с валом, обитым гуттаперчей и сукном. Вал передвигался по краям чугунной рамы.

Ивановская, расположившись напротив Исаева, тонким каучуковым валиком прошлась по мраморной доске, где была растерта краска, а потом по шрифту. Людочка аккуратно положила на шрифт лист белой бумаги. Исаев двумя руками прокатил по раме и бумаге тяжелый каток.

Людочка ловко отодрала от шрифта бумагу:

– Вот, пожалуйста! – и подала Михайлову.

– Недурно! Право, недурно, друзья! – Михайлов подошел к окну и стал читать вслух:

– «Агенты Исполнительного комитета выследили Жаркова и убили его у Тучкова моста на льду Малой Невки. Оглушенный кистенем, шпион упал, крича о помиловании, обещая во всем признаться. Несколько ударов кинжалом прекратили эту позорную жизнь, и через час только замерзший труп предателя свидетельствовал о совершившемся акте правосудия, доказывая собою, что в Pоссии хотя и редко, но все же торжествует справедливость и получает достойную кару предательство».

– Великолепно, друзья! Очень четко и ясно! – воскликнул Михайлов. – И… отлично написано. Пусть предатели знают, что им не уйти от возмездия.

– Александр Дмитриевич, это тот Жарков, что выдал тайную типографию «Черного передела»?

– Да, тот… А что, есть в номере о разгроме нашей типографии в Саперном?

– Да, и очень подробно, – сказала Ивановская. – Людочка, найди первые страницы.

Людочка подала несколько отпечатанных листов. Михайлов взглянул на титул:

– Хорошо! Внушительно! Это я возьму, посмотрю дома… Ну что же, друзья, все идет отлично! Благодарю вас! Продолжайте работу, а меня извините – должен поговорить с Николаем Ивановичем.

Он отвел Кибальчича в столовую…

– Так вот, дорогой друг, – закинув ногу на ногу и удобно развалясь в кресле, начал Михайлов, когда оба уединились в столовой, – помимо террористической, нам еще надлежит вести борьбу теоретическую. И эту последнюю не только с врагами, но и с друзьями… Ты помнишь, Николай, сколько у нас уцелело номеров «Народной воли» с «Программой Исполнительного комитета» после разгрома типографии в Саперном?

– Кажется, экземпляров двести.

– А между тем «Программа» имела широкое распространение в России и даже проникла во многие страны Европы.

– Да, это так, – согласился Кибальчич, – я сам читал статьи во французских и швейцарских газетах.

– Наши зарубежные друзья и эмигранты осуждают «Программу»? Ведь так?

– Да, находят ее слишком резкой.

– Еще бы! Им, живущим в странах, где давно уже нет деспотизма, многое режет слух. Ведь в «Программе» написано с железной прямотой: «… Народ находится в состоянии полного рабства… Он трудится исключительно для прокормления и содержания паразитных слоев… Народ доводится до физического вырождения, до отупелости, забитости, нищенства…»

– С этими утверждениями они, пожалуй, готовы примириться, но их пугает пункт «В», где сказано: «Мы должны поставить своей ближайшей задачей – снять с народа подавляющий его гнет современного государства, произвести политический переворот с целью передачи власти народу».

– Ну да, да, конечно, они против активной политической борьбы, – поправив волосы на высоком лбу, горячо заговорил Михайлов. – Многие считают, что нужно стремиться к экономическим улучшениям, а это можно сделать и без захвата власти.

– Нет, это невозможно, – убежденно сказал Кибальчич. – Как же можно передать землю народу, а заводы и фабрики рабочим, не обладая политической властью? Как можно, не будучи у власти, осуществить свободу совести, слова, печати, сходок? Как можно ввести всеобщее избирательное право?

– Я рад, Николай, что ты непоколебим в своих взглядах. И я прошу тебя от лица Исполнительного комитета написать статью в защиту нашей «Программы». Нужно убедить маловеров и дать отповедь тем, кто склоняется на сторону врагов.

– Об этом меня уже просил Желябов.

– Вот и отлично! Вряд ли кто-нибудь сможет это сделать лучше тебя. Конечно, сам Андрей мог бы произнести блестящую речь, но, ты знаешь, – Михайлов махнул рукой, – писать он совершенно не умеет… Говорят, в бытность студентом, он никогда не вел записей… А вот если бы собрать сходку и записать его речь слово в слово – было бы замечательно! Но, увы, Андрей уехал на Волгу…

– Не знаю, сумею ли я, Саша, выполнить это поручение, но стараться буду. Я думал над этой темой и даже придумал название статьи.

– Ну-ка, ну-ка?

– «Революционное движение и экономический вопрос».

– Славно! Именно в этом – острие полемики! И сколько мне помнится, в народовольческой литературе еще не появлялось серьезной статьи на столь важную тему.

– Тема философская, трудная, и я должен многое прочесть и обдумать, прежде чем взяться за перо… но буду стараться…

– У тебя уже есть замысел?

– Нет, так, кое-какие мысли.

– Если не секрет – я бы хотел послушать.

– Что ты, Саша, какие могут быть от тебя секреты, – смущенно улыбнулся Кибальчич. – Напротив, я хотел бы с тобой посоветоваться… Мне кажется, в вводной части статьи следует сказать об особенностях нашей борьбы.

– Это о каких же?

– Согласись, Саша, что ни одной общественно-революционной партии в Европе не выпадала столь трудная задача, как нам. Ведь мы одновременно со своей основной целью – социально-экономической, должны взять на себя еще работу разрушения системы политического деспотизма, то, в Европе уже сделано. Да и заметь, сделано не социалистами, а буржуазными партиями.

– Верно! Абсолютно согласен с тобой, Николай.

– Нам трудней. Наша борьба требует огромных жертв. Но в окружающей нас обстановке есть и выгодная сторона. Политический строй России, ненавидимый народом, должен, несомненно, пасть. И этот строй, доведший народ до голода и вымирания, роет могилу для того экономического порядка, который он поддерживает.

– Браво, Николай! Браво! Это верная мысль.

– Далее, – увлеченно продолжал Кибальчич, – я отвечу социалистам различных оттенков на их возражения по политической части нашей «Программы». Они делятся на три категории, я бы хотел поговорить лишь о тех наших антагонистах, которые ссылаются на Маркса.

– Так, так… Это весьма интересно.

– Маркс в своем «Капитале» доказал, что экономические отношения лежат в основе всех других общественных форм – политических, юридических и т. д.