Там и сям виднелись следы разумной, или я бы скорее сказал, рукотворной деятельности. В разных направлениях остров перегораживали изгороди, заборы и частоколы, сооруженные без видимого назначения. На берегу, так же окруженном забором, стояло небольшое деревянное сооружение, напоминающее, мильпардон, леди, туалет – каковым оно в последствии и оказалось. Что все это обозначало? Зачем? Я достал подзорную трубу, тщательно осмотрел остров в поисках костра или дыма. Известно, что обитатели необитаемых островов постоянно утомляют себя разведением костров в надежде на то, что проплывающие мимо корабли обратят на них какое-нибудь особенное внимание.

Однако ни костра, ни дыма видно не было; тоесть дым был, но тот были огнедышащей горы, возвышающейся среди острова.

Подзорная труба сильно увеличила дикое впечатление от острова. Бесконечные ненужные изгороди пугали воображение – развлечение сумасшедших, а, может быть, кто-нибудь проделал этот каторжный труд чтобы убить время?

Когда я был готов принять решение поворачивать оглобли подобру-поздорову от греха подальше, ко мне подошел суперкарго и молча указал на лежащий в небольшем углублении странный предмет, напоминающий ящик, а скорее гроб… и благодарите Бога, сэр, что я все же решился подойти к этому безумному острову! – победно заявил сияющий капитан.

Лорд Хронь с обычным для него выражением спокойной глупости молча смотрел на капитана.

– К делу, капитан, к делу, короче! – металлическим голосом произнесла Фрау Маргрет.

– Извольте, государыня, извольте! Это предположение блистательно подтвердилось. Это был в самом деле гроб, в котором-то и лежал единственный обитатель этого острова.

– Дохлый? – осведомился Лорд Хронь.

– Самое гнетущее и торжественное в мрачной обстановке этого острова заключалось в том, что нет!

– Что «что нет»? – с нетерпением спросила Фрау Маргрет.

– Бедняга лежит в гробу заживо.

– Однако вы мне изрядно надоели, капитан, – устало объявила Фрау Маргрет, – Почему нельзя рассказать коротко, конкретно, без эмоций и по порядку?

– Я тогда вообще ничего рассказывать не буду.

– И без истерик. Ну, подошли вы к гробу…

– Я велел спустить на воду две отлично просмоленные шлюпки. В одну из них, нагруженную выше планшира, сел сам…

– Подошли вы к гробу, дальше!

– Бедняга лежал в гробу. Кто он такой? Зачем лежит здесь? Я заговорил с ним по английски, но он, казалось, не владел им. Он сурово и с горечью смотрел на меня, не шевелясь.

Тогда суперкарго заговорил с ним и по испански, и по французки, и по блатному – все было напрасно. Он молча, хмуро и выжидательно глядел на команду судна, скрючившись в своем гробу.

К вечеру он опился красным вином и умер, так и не проронив ни слова. Вот как немилосердна оказалась к несчастному судьба! Я как представлю себе, как он долгих двадцать лет мыкается по острову между своих изгородей, выходит на сине-оранжевый берег, вытягивая шею, ищет глазами корабей…

– Откуда вы взяли, что именно двадцать лет?

– Из дневника, дорогая Фрау Моргенштерн, из дневника – вот откуда! Несчастный вел дневник! К сожалению он так изъеден плеселью, что я мог понять только часть, но и этого было достаточно. Да, да, господа! Видит бог, вполне достаточно!

– Боже, действительно достаточно. С меня достаточно вашей болтовни, сэр!

Капитан, приосанившись, надул ноздри.

Неожиданно Лорд Хронь издал удовлетворительный возглас:

– Да, худо-бедно, а нажористый портвейн.

Некоторое время все смотрели на него выжидательно, но оказалось, что это и все, что он хотел сказать.

– А мне, Фрау Маргрет, так интересно показалось… – нерешительно сказала Леди Элизабет.

– А показалось, так перекрестись! – вступил в разговор Лорд Хронь. Он сделался оживлен и добродушен.

Питер Счахл с горечью посмотрел на него и зашелся в приступе мучительного кашля. Откашлявшись в платок, он посмотрел на него и молча, укоризненно продемонстрировал: на платке алели пятнышки крови.

– Продолжайте, капитан, – сказала Фрау Маргрет, несколько облагороженная этим зрелищем, – не будем горячиться, но и переливать из пустого в порожнее не будем, ведь у нас всех есть свои дела – у вас свои, у меня – свои, у Лорда Хроня – …

Лорд Хронь молча занялся своим делом и капитан продолжает:

– Много лет назад буря выбросила на берег одинокого отшельника. Время не пощадило беднягу, однако сохранило часть его трагического наследия, изъеденного, как я уже упомянул, плесенью.

Не буду говорить о мытарствах и невзгодах, связанных с непослушанием родителям, испытанных беднягой с момента рождения до роковой случайности, оборвавшей цивилизованный период жизни горемыки. Да, собственно, и про жизнь на острове что говорить долго?

Двадцать лет шлындал он по острову, то впадал в свойственное меланхоликам нетерпение, то принимался неторопливо налаживать свой быт.

Почти каждая запись его дневника начинается фразой «тщательно все обдумав». Это постоянное «тщательно все обдумав», касающееся вещей очевидных, могло бы вызвать улыбку, но осторожность бедняги, так наказанного судьбой, понятна, простительна и трогательна.

Уже устраненная опасность неизменно вызывает у него ужас – после единственного землетрясения несчастный так и не решился залезть в пещеру за своими нехитрыми пожитками. Искупаться в море он боялся из страха перед бурями, отливами и морскими чудовищами. Лодкой, имеющейся у него, он не пользовался ни разу. На огнедышащую гору он и посмотреть боялся, и, уж конечно, ни разу к ней не подходил.

Вот, например, одно из писем:

«С утра грянул сильный гром. Упав, в испуге, пролежал два дня без движения.»

– А почему вы нашли его лежащим в гробу?

– В последние, наиболее тягостные годы одиночества, несчастный все чаще сетовал на то, что, мол, «некому меня несчастного похоронить». Полгода напряженного труда ушло на постройку гроба, после чего бедняга задался вопросом: кто же его туда положит после смерти? Дневник последних лет пестрил записями типа:

«8 октября.

Весь день лежал в гробу, но смерть не идет.»

Несчастный сосредоточился на похоронной теме настолько, что некоторые записи я склонен приписать его расстроенному воображению. Например:

«10 мая.

У меня на острове родилось три сына…»

– Как? – вскричал Питер Счахл, мучительно закашлявшись.

Капитан строго взглянул на Питера и продолжил:

«…три сына, три здоровых молодца – первого я назвал Не Кит, а Кот; второго Не Кот, а Кит; третьего – И Кот и Кит. Но рано я радовался, все равно некому будет меня схоронить – всех троих кау-кау» антропофаги-антропософы.»

– Что такое кау-кау»?

– Кау-кау» по туземскому – сожрали.

– Судя по именам, это были сыновья от туземки?

– Фрау, в дневнике больше ни слова, проливающего свет на этих странных сыновей. Нет ничего и про антропофагов-антропософов. Конечно, несчастный очень боялся туземцев и, защищаясь от них перегородил весь остров, но ни разу он не упоминает о том, что кого либо видел, за исключением странной записи:

«26 мая.

Боже, как мне надоела эта пьяная матросня!»

Судя по этим словам можно предположить, что остров все же посетило по крайней мере одно цивилизованное судно. Но вы же знаете нравы матросов нашего торгового флота: высадившись на берег, все страшно перепиваются и общение с островитянами, в том числе с обитателями необитаемых островов, сводится к выяснению вопроса о том, где достать бражки или самогону. К мольбам о помощи они совершенно глухи и более чем вероятно, что на просбы они отвечали пъяным гоготом и пожеланиями «сидеть, где сидишь», «не рыпаться» и т. д.