— День добрый, — проговорил Янси, вытирая пот с раскрасневшегося лица, и поднялся с колен, разминая затёкшие ноги. — Ну и денёк сегодня, жарче не придумаешь.

Он показал рукой в направлении кучки примул.

— Высаживал их в почву. Неплохая работёнка.

Пока всё шло хорошо. Толпа бесстрастно внимала ему, поглощая их идеологическую подпитку без особого сопротивления. По всей Каллисто, в каждом доме, школьном классе, офисе, на каждом оживлённом углу люди смотрели один и тот же гештальт. Потом будут ещё повторы.

— Да уж, — повторил Янси, — жарища. Слишком жарко для примул — они любят тень.

Камера, чуть отъехав, продемонстрировала, что Янси заботливо высадил примулы в тени гаража.

— А вот мои георгины, — продолжил он своим мягким, добродушным голосом, каким разговаривают с соседом, — любят побольше солнышка.

Вторая камера показала георгины на солнечном участке, в полном цвету.

Янси плюхнулся в полосатый шезлонг, снял шляпу и вытер лоб платком.

— И если бы кто спросил меня, — сказал он, — что же лучше — солнце или тень, я бы ответил ему: смотря кто ты — примула или георгин.

Он улыбнулся в камеру своей знаменитой улыбкой, совсем по-детски.

— Я-то, наверное, примула. Хочется уже отдохнуть в тенёчке.

Зрители впитывали в себя каждое слово. Это только начало, подумал Тавернер, но сейчас Янси начнёт развивать тему. Его улыбка потускнела и совсем пропала с лица, на смену ей пришёл серьёзный, чуть нахмуренный взгляд, означавший, что сейчас будет высказана глубокая мысль.

— И это, знаете ли, наводит меня на разные мысли, — сказал Янси медленно и задумчиво; рука его потянулась к стакану джина с тоником — стакану, в котором ещё несколько часов назад было бы пиво. И рядом со стаканом на столике лежали не «Ежемесячные охотничьи байки», а «Журнал прикладной психологии». Смена реквизита западёт в подсознание зрителей, всё их внимание сейчас приковано к тому, что говорит Янси.

— Я знаю, — говорил Янси, — что кое-кто может сказать, дескать, солнце — это хорошо, а тень — это плохо. Глупости! Солнце подходит для роз и георгинов, но мои фуксии не перенесут жары.

Знаменитые призовые фуксии Янси на мгновение появились на экране.

— Возможно, вы знаете таких людей. Они не понимают одной простой вещи, — Янси, по своему обычаю, запустил руку в копилку фольклора. — Что землянину здорово, то марсианину — смерть. Я вот люблю на завтрак хорошо прожаренную яишенку из пары яиц, чашку сливового компота и слабо зажаренный тост. Маргарет предпочитает хрустящие кукурузные хлопья с молоком. А Ральфу не по вкусу ни то, ни другое, он обожает оладьи. А Фред из соседнего дома, того, что с большой лужайкой, обожает пирог с почками и бутылочку пивка.

Тавернер вздрогнул. Придётся нащупывать дальнейший путь по миллиметру, как в темноте. Но зрители смотрели не отрываясь, ловя каждое слово. Первые тоненькие ростки радикальной идеи: у каждого есть своя собственная система ценностей, свой собственный стиль жизни. У каждого человека есть свои убеждения, свои радости, свой собственный круг вещей, которые он принимает или не принимает.

Конечно, Зиплинг прав, всё это потребует времени. Огромную лентотеку надо будет постепенно заменить, разрушив накопившиеся предписания по всем областям жизни. Начавшись с невинных примул, привьётся новый способ мышления, и когда девятилетний мальчик захочет узнать, справедлива или несправедлива война, он спросит прежде всего собственный разум. Готовых ответов от Янси больше не будет; Зиплинг уже готовит гештальт на эту тему, гештальт, который показывает, что любую войну одни считали справедливой, другие — захватнической.

Тавернер хотел бы сейчас посмотреть этот гештальт, но подготовка его, несомненно, займёт много времени. Это будёт позже, а сейчас Янси мало-помалу меняет свои пристрастия в искусстве. На днях все узнают, что его больше не восхищают пасторальные сценки с трубадурами и пастушками.

Что отныне любимый художник Янси — великий голландец пятнадцатого века, непревзойдённый мастер смерти и дьявольского ужаса — Иероним Босх.

Copyright (c) 1954 Philip K. Dick

Перевод (с) 2002 hotgiraffe

Некоторые демиурги полагают текст живой плотью; им кажется, что ткань человечьего бытия соткана из той же материи, что и книги: из слов. «В начале было Слово, не так ли? — вопрошают они. И заключают: «Еще неизвестно, воспоследовало ли за ним Дело, или было решено, что сойдет и так?..»

Прочие взирают на них с благоговением, но все же месят глину — впрок…

Одни демиурги начинают со слов, другие — с рукотворных дел. Первые заботятся о том, чтобы придать своему творению смысл, вторые пекутся о тепле и пище.

И лишь самые опытные демиурги начинают с создания мифа. Они знают: только мифом живы обитаемые миры. Миф — полагают такие демиурги, — единственный смысл бытия, пища для живого пламени.

А потом одни мудрецы говорят, что жить в мире, у которого такой творец, холодно и страшно, зато другие верят, будто лишь обитатели мира, созданного в качестве комментария к мифу, есть какой никакой шанс на бессмертие.

Учение "Общества ловцов теней" вне всякого сомнения носит гностический[1] характер и уходит своими корнями к ереси наасенов.[2] По свидетельству Епифания,[3] именно в среде наасенов существовала легенда о Змее, который открыл первым людям — Адаму и Еве — значение тени. В пересказе Епифания легенда эта звучит так: "Другие же говорят следующее. Возгордившись, Ялдаваоф (Ialdabaoth[4]) воскликнул: "Я Отец и Бог и нет никого выше меня" (Is. 45: 5), а после создал человека по своему образу и подобию. Был этот человек огромных размеров и мог только ползать. Когда Ялдаваоф вдохнул в него дыхание жизни (Gen. 2:7), он неосмотрительно лишил себя силы. Горя ненавистью, Ялдаваоф решил найти способ лишить человека его силы [которую передал по неосмотрительности] и для этого создал женщину из своего разумения (enthymesis). Но были Адам и Ева лишены знания, ибо не дано им было видеть, что Древо Жизни, которое есть Свет в силе Бездны, отбрасывает также и Тень. София же попросила Нус,[5] который был изогнутым, как змей, открыть им силу плодов Древа. Сразу же после этого они постигли ту силу, которая над ними, и были изгнаны Ялдаваофом из рая за непослушание, ибо открыли для себя истину. Лишенные силы, они были сброшены на землю, и змей был отправлен вслед за ними. Вместе с ангелами, которые были в его власти, он произвел шесть сынов и сам стал седьмым, для того, чтобы имитировать ту Гебдомаду,[6] которая окружает его отца.

В раю Адам и Ева имели светоносные и духовные тела. Однако на земле эти тела стали более темными, тяжелыми и малоподвижными. Их души также стали слабыми и безвольными, поскольку в них осталось только лишь дыхание мира, вложенное их творцом. София пожалела их и вернула им сладостное благоухание света жизни. Так они узнали, кто они такие, почему они здесь, поняли, что они нагие и имеют материальное тело. Поняли они также и то, что обременены смертью. Но они мирились с этим, зная, что тело — это только временная обуза. С помощью Софии они нашли пищу и, насытившись, тут же совокупились, — так родился Каин.