Чтобы использовать все топливо, не оставляя сотни килограммов в виде «гарантийных запасов», мы разработали ДРОБ — дискретную (по современной терминологии — цифровую) систему регулирования опорожнения баков. Константин Маркс, Павел Кулиш и Владимир Вороскалевский имели все основания гордиться емкостными датчиками в баках и транзисторной логикой. Система оказалась надежнее и проще, чем аналогичная у «семерки». Революционное предложение по центральному приводу для качания камер двигателя кроме всех прочих преимуществ дало возможность снизить емкость и существенно уменьшить массу бортовых батарей. Еще одним революционным предложением был ЖБК — желоб бортовых коммуникаций. В этом желобе, протянувшемся по образующей от второй ступени до стартового стола, были проложены гидравлические и электрические коммуникации, необходимые для связи ракеты с «землей» до самых последних секунд. Обычно для связи с «землей» многочисленные трубки и кабели тянутся к наземному оборудованию по конструкции ракеты и летят затем вместе с ракетой ненужным в полете грузом. «Все, что не требуется в полете, не должно улетать» — под таким лозунгом мы «переселили» с «борта» в ЖБК сотни килограммов всяческих коммуникаций. Сам ЖБК внушительных размеров отстреливался от ракеты и с грохотом стукался о бетон стартовой площадки за секунды до взлета. Ажурная ферма соединяла вторую ступень с первой. После разделения ступеней сбрасывалась конструкция хвостовой части второй ступени. В полете вторая ступень таким образом сразу облегчалась на 800 кг.

Двигателю Косберга тягой 30 тонн второй ступени «девятки» предстояло надолго войти в историю космонавтики. После доработки вторая ступень с этим двигателем заняла место третьей ступени ракеты «Союз», получив наименование блок «И». Косберг создал надежный кислородно-керосиновый двигатель. Отработанный в турбонасосном агрегате двигателя генераторный газ использовался в качестве рабочего тела в рулевых управляющих соплах.

После двух недель наземных тренировок и устранения замечаний первый пуск первой ракеты Р-9 был назначен на 9 апреля 1961 года. Это совпадало с самыми напряженными днями подготовки к пуску Гагарина. Многие испытатели днем были заняты «семеркой» для «Востока», а ночью готовили первую «девятку». Даже плохо разбиравшийся в тонкостях ракетной техники новый Главнокомандующий Ракетными войсками стратегического назначения маршал Москаленко задал вопрос: «'А нельзя ли отложить этот пуск?»

Председатель гагаринской Госкомиссии Руднев тоже удивлялся, зачем нам такая накладка. Но Королев его убеждал, что после пуска первого человека, при любом исходе, нам будет не до «девятки». В этом отношении он был прав. Даже на этом первом пуске Королева не было в новом тесном бункере 51-й площадки. Он был занят переговорами с Москвой, лично с Хрущевым по окончательному решению вопроса о пуске человека. Первый пуск «девятки» было доверено проводить Воскресенскому, Кириллову, Дорофееву, Осташеву и ведущему конструктору по «девятке» Хомякову. Мишину и мне Королев приказал принять участие в пуске «на правах комиссаров». Мне было еще сказано: «Ты головой отвечаешь за этот свой центральный привод. Смотри, чтобы не было никакого масла!»

Королев имел в виду, что силовые цилиндры гидросистемы, управляющие отклонением камер первой ступени двигателей, для проверки системы управления до запуска заполнены жидким маслом. Специальный наземный агрегат создавал в гидросистеме центрального привода необходимое давление. При нарушениях герметичности в стыках масляных трубопроводов и гибких шлангов могли образоваться подтеки, якобы опасные в случае попадания на них жидкого кислорода.

Я терроризировал Калашникова, Вильницкого и Шутенко. Сам осматривал через люки хвостовую часть, пока не убеждался, что все сухо и чисто. Но чем черт не шутит, когда идет заправка жидким кислородом? Масляные магистрали отсекались от наземного агрегата перед запуском двигателя. Керосин из турбонасосного агрегата под высоким давлением поступал в гидросистему и вытеснял масло в керосиновый бак. В полете масло уже не участвовало, но натекание могло произойти перед самым стартом.

Подготовка к первому пуску ракеты проходила с большой задержкой. В наземной автоматике управления заправкой обнаружили ошибки, которые мешали набору готовности. С пятичасовой задержкой наконец вышли на пятнадцатиминутную готовность. Воскресенский, стоявший у перископа, вдруг объявил:

— Дать всем службам пятнадцатиминутную задержку. Повернувшись к нам, он сказал, что есть заметная течь кислорода из фланцевого соединения у стартового стола.

—Я выйду осмотрю. Осташев со мной, остальным из бункера не выходить!

Противные мысли лезут в голову в таких ситуациях. Надо же было Королеву напомнить мне о рулевом масле. Вот кислород потек после того, как все ушли с площадки. Вдруг потечет еще и масло? Я и Мишин наблюдали через перископ. Двое, не торопясь, шли к окутанному белыми парами стартовому столу. Воскресенский, как всегда, в своем традиционном берете.

— Леня и тут своей походочкой бравирует, — не выдержал Мишин.

Воскресенский в чрезвычайных ситуациях не спешил, шагал выпрямившись, не глядя под ноги, своеобразной, только ему свойственной походкой. Не спешил он потому, что в поединке с еще одним неожиданным дефектом сосредотачивался и обдумывал предстоящее решение.

Осмотрев парящее соединение, Воскресенский и Осташев, не спеша, скрылись за ближайшей стенкой стартового сооружения. Минуты через две Воскресенский снова появился в поле зрения, но уже без берета. Теперь он шагал решительно и быстро. На вытянутой руке он нес что-то и, подойдя к столу, приложил это «что-то» к парящему фланцу. Осташев тоже подошел, и, судя по жестикуляции, оба были довольны принятым решением. Постояв у стола, они повернулись и пошли к бункеру. Когда шагающие фигуры отошли от ракеты, стало ясно, что течь прекратилась: клубящихся белых паров больше не было. Вернувшись в бункер без берета, Воскресенский занял свое место у перископа и, ничего не объясняя, повторно объявил пятнадцатиминутную готовность.

В 12 часов 15 минут ракета окуталась пламенем, разбрасывающим стартовый мусор, и, взревев, резко ушла навстречу солнцу. Первая ступень отработала положенные ей 100 секунд. Телеметристы по громкой связи доложили: «Прошло разделение, сброшен переходной отсек».

На 155-й секунде последовал доклад: «Сбои, сбои!… В сбоях видна потеря стабилизации!»

Для первого пуска и это было неплохо. Проверены первая ступень, ее двигатель, система управления, центральный привод, запуск двигателя второй ступени, горячее разделение, сброс хвостового отсека второй ступени. Дальше пришел обычный доклад, что пленки срочно увозят в МИК на проявку.

— Пойду поищу «берет, — как-то неопределенно сказал Воскресенский, направляясь к „нулевой“ отметке.

Кто-то из солдат, присоединившихся к поиску, нашел берет метрах в двадцати от стартового стола, но Воскресенский не стал его надевать, а нес в руке, даже не пытаясь засунуть в карман. На мой немой вопрос он ответил:

— Надо бы простирнуть.

От Осташева мы узнали подробности импровизированного ремонта кислородной магистрали. Укрывшись за ближайшей стенкой от паров кислорода, Воскресенский снял свой берет, бросил его на землю и… помочился. Осташев присоединился и тоже добавил влаги. Затем Воскресенский быстро отнес мокрый берет к подтекающему фланцу и с виртуозностью опытного хирурга точно приложил его к месту течи. За несколько секунд прочная ледяная корка-заплата «заштопала» кислородную подпитку ракеты.

Среди специалистов, слетевшихся на полигон по случаю пилотируемого пуска, были женщины, которым, по мнению Воскресенского, из этических соображений не следовало знать о таком его «гусарском» подвиге.

Вечером, собравшись в «третьем» домике, мы не упустили случая повеселиться и острословили по адресу ремонтеров. Воскресенскому советовали на будущее запасаться анализами мочи для стартовой команды на предмет доказательства ее взрывобезопасности. Берет был выстиран и в дальнейшем использовался по прямому назначению. Подобный метод ремонта кислородных магистралей вошел в ракетную мифологию.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: