С этого времени Марк Аврелий зажил лагерною жизнью около Вены, на берегах Грана и в Венгрии, и тут, несмотря на беспредельную тоску, временами охватывающую его душу, он «изрядно» воевал с маркоманами и квадами. Солдаты любили его и исполняли свое дело старательно, так что варвары были отброшены на левый берег Дуная.

Марк, оставаясь добродушным мудрецом, даже к этим диким полчищам относился по-своему, т. е. по-человечески, стараясь действовать на них силою слова, убеждением, проповедуя им о справедливости и благообразии поступков... Старания его отчасти увенчались успехом: он успел-таки внушить этим дикарям уважение к себе.

Если бы императору не пришлось возвратиться в Рим (для подавления смуты вследствие действий Авидия Кассия) ему, может быть, удалось бы сделать из Маркс-мании и Сарматии две римские провинции и, таким образом, спасти будущность империи.

Самым тяжким лишением для Марка Аврелия во время этого похода было отсутствие общества его друзей — ученых и философов: все они остались в Риме, испугавшись неудобств и разных неприятностей лагерной жизни. Занятый весь день военными делами, Марк по вечерам уединялся в своей палатке, и тут только мог заняться своим рассмотрением совести, докапываться до причин тех или других побуждений размышлять о безопасности борьбы, которую так мужественно вел... Остановившись на мысли о суетности всего земного, он начинал сомневаться в законности своих собственных побед над врагом. «Вот паук поймал муху (писал Марк) и, наверное, гордится своею ловкостью; изловивший зайчика тоже хвалится охотничьими талантами; вон тот выудил сардину и радуется, тогда как этот хвастается победой и одолением дикого кабана, а другой... тоже победой и одолением сарматов! С принципиальной точки зрения все они разбойники».

«Беседы Эпиктета» были любимою книгою Марка Аврелия. Он перечитывал ее с наслаждением и, так сказать, бессознательно, невольно стал подражать этим «беседам», что и было причиною написания другой книги под заглавием «По поводу самого себя»: она составлена по записи отдельных, отрывочных мыслей Марка (из двенадцати тетрадок императора), появилась под таким заглавием уже после его смерти. Писал он свои заметки и «мысли» совсем просто, без украшений, исключительно для себя, с единственной целью — излить душу, высказаться только одному существу — Богу. Строго говоря, император не принадлежал ни к какой философской школе, "хотя в основе его умозрения главным образом лежало учение стоиков, но переработанное в духе римлянина. В книге «По поводу самого себя», не имеющей никакой догматической основы, не следует искать учености, но зато эта книга никогда не устареет: смело можно сказать, что всякий найдет в ней для себя много поучительного. Автор не решает никаких спорных вопросов, а просто излагает свои мысли, но эти мысли в высшей степени гуманные. Что касается теологии Марка Аврелия, то она у него сбивчива, противоречива; он не имеет определенного взгляда на душу так же, как и на бессмертие души, но это нисколько не мешало ему быть религиозным, а главное — высокой нравственности человеком. Идеи нравственного порядка он совершенно отделял от идей теологических и, например, чувство долга ставил вне всякой зависимости от метафизических понятий о первопричине. В одной из его тетрадок записано следующее:

«Если боги действительно существуют, то необходимость навсегда покинуть людское общество не имеет в себе ничего ужасного. Если же богов нет или они есть, да вовсе не занимаются человеческими делами, Тогда нечего и дорожить жизнью, которая не покровительствуется свыше... Но, конечно, высшие существа есть, и они принимают близко к сердцу человеческое житье-бытье»...

Есть у Марка и такие мысли:

«Человеку дано некоторое количество дней для прожития их на земле; эти дни он должен прожить согласно законам природы; когда же наступит час разлуки с жизнью, ему надо с чувством кротости подчиниться этой необходимости, как подчиняется падению с родной ветки созревшая оливка: падая, она благословляет и само дерево, и ветку, продержавшую ее до этого момента. Все, что тебе, вселенная, угодно — угодно и мне! Все, что совершается во благовремении для тебя — благовременно и для меня. О, мать, природа! Я пользуюсь всеми плодами, которые даруют людям твои времена года. Все от тебя и все в тебе, а потому к тебе все и возвращается».

Несмотря на такую покорность, почти благоговение перед законами природы, Марк Аврелий не мог иногда не возмущаться при мысли о роковой силе судьбы, поставившей человека лицом к лицу с природой, которой «до безнравственности» нет дела до того, что в человеке живет неустанное стремление к правде, добру, самопожертвованию и к героизму... Она, эта природа, с полным презрением относится ко всему этому!.. В такие минуты раздумья смерть представлялась Марку какой-то бессмыслицей, громадной несправедливостью, но... он ловил себя на такой строптивости и смирялся перед тем, что неизбежно, неотвратимо...

«Но как же могло случиться (пишет он в тетрадке), что боги, так мудро и любовно устроившие все для человека, упустили из виду одно немаловажное обстоятельство, а именно: почему люди испытанной добродетели, как бы пребывающие всегда в общении с божеством и любимые им, не оживают после смерти? Почему они угасают навеки, несмотря на любовь богов?.. Хорошо, но раз это так, а не иначе, то знай, что так и должно быть. Ведь если бы Долженствовало быть иначе, то уж, конечно, боги не затруднились бы это устроить; справедливое, в сущности, было бы осуществимо; природа не воспрепятствовала бы тому, что согласно с ее законами... Итак, из того, что есть, следует усмотреть, что противного и не должно быть, в чем и следует убедиться».

Марк Аврелий, подобно христианским аскетам, доходил в самоотвержении до неумолимой суровости. Постоянство его в спокойствии, безмятежности духа — добыто им путем громадных усилий. Правда, он не знал злых побуждений, ему не приходилось душить в себе никакой страсти, но, чтобы постоянно держаться на ледяной вершине стоицизма, Марку приходилось насиловать природу и подавлять в себе благие порывы... Беспрестанное повторение одних и тех же доводов (хоть в разных выражениях и образцах) в пользу мысли о суетности и тщете всего земного, достаточно свидетельствует о той борьбе, которую вел с самим собой этот удивительный человек. Чтение книги Марка Аврелия укрепляет дух, но не утешает... Полное самоотречение автора не прошло ему даром: летописцы как бы воспользовались равнодушием императора к славе и «замолчали» его. Марий Максим и Дион Кассий писали о нем с любовью, но без таланта (как видно из уцелевших отрывков их сочинений); если нам сколько-нибудь известна жизнь этого славного правителя, то только благодаря посредственной биографии его, составленной Юлием Капитолином, сто лет спустя после смерти Марка Аврелия, при императоре Диоклетиане, особенно почитавшем высокопоставленного мудреца.

Если не осталось хороших биографий этого императора, то, к счастью, осталась шкатулочка его, а в ней — те двенадцать тетрадок, о которых выше было упомянуто, составившие чудесную книжку — лучше книги Эпиктета.

Стремление стать выше радостей и горестей жизни, смирение и покорность судьбе, постоянно изощряемые Марком Аврелием, с каждым днем становились все необходимее ему. Дело в том, что чудовище-зло, побежденное на короткий срок господством философов, снова подняло голову... Прогрессивное движение, вызванное правлением Антонина и Марка, оказалось, конечно, не весьма глубоко захватившим общество: волна прогресса прошла только по поверхности житейского моря, наведя кое на что внешний лоск. Римляне, под личиной «обновленных», ловко лицемерили, желая понравиться двум названным императорам, а вся масса народа осталась по-прежнему грубой, невежественной. Воинский дух в армии ослабевал, и только в сфере законодательства успехи оказались действительными и прочными. В общем и не могло быть иначе: продолжалось то, что раз уже началось, а именно — древний мир разлагался, разваливался, и чувство глубокой тоски овладевало всеми... А пока медленно шел процесс отживания старого языческого строя, уступившего место новому — христианскому.