Поиск
Дюк Степанович
Славен город Галич на земле Волынской,
Славен и богат он несметным богатством.
Золотятся-блещут терема-палаты,
Высокие башни, звёздные чертоги.
Город разукрасил Степан — гость торговый —
Изумрудным светом, яхонтовым блеском.
Завещал он сыну — Дюку молодому —
Не богатством-златом, не куплёй-продажей,
Не боярским званьем род свой прославить.
Делом богатырским, силой молодецкой!
Молод Дюк, задорен и везде проворен.
Нет ему, Дюку, никаких заказин!
Ни препон досадных, ни оград высоких —
Везде силы хватит, смелости достанет:
Схватить звезду с неба, достать месяц ясный,
Остановить солнце, оседлать тучу!
Молодцу под руку, молодцу под силу
Гром поймать гремучий да грозой умыться,
Молнией сверкучей себя опоя́сать!
Бурлит душа в теле волновым прибоем!
Сила бьёт о разум — разум затемняет!
Где найти забаву, утолить бы душу,
Сердце охладить бы, огонь поумерить?
Триста стрел перёных Дюк выбирает.
Три стрелы особые к ним добавляет,
Во чистое поле выезжает.
Стаи лебединые, серые утки
И кружат, и вьются вокруг Дюка:
Спереди-сзади-справа-слева
Пестрые пестрины пестрят пред глазами.
Дюку птиц ли надо — крылатых летанок?
Лебедей не бьёт он, уток не губит.
Так только тешится в зелёном раздолье!
Дюк пускает стрелы наудалую:
Ин без пристрелки, куда ни попало.
Расстрелял все стрелы — триста стрел калёных
Три стрелы последние выпустил в небо...
Не убил ни гуся, ни белой лебёдки,
Ни серой-пернатой-малой утки!
Дюк и не кручинится, о том не жалеет.
Едет в чисто поле, стрелы собирает.
Ах, да и собрать-то не мудрое дело:
У него те стрелы все золотые!
Днём они сверкают, ночью играют!
Триста стрел нашел он, трёх найти не может,
Трёх ‚та заветных, трёх да особых!
Триста потерял бы — о том не жалел бы!
Но о трёх потерях Дюк жалеет:
Стрелочки простые, не золотые —
А и золотых они стрел дороже!
Дороги были те простые стрелы:
Ведь привез Степан их батюшка на память.
А пером орлиным они оперёны.
Тот орел особен: не над полем чистым,
Не над дубравами ширяет-летает,
А над синим морем, над океаном.
А детей-орляток выводит на волнах
В буре-непогоде на латыре-камне.
Ищет-поищет, потерь не находит —
Дюк опечален, Дюк расстроен!
Шли три калики, нашли эти стрелы.
Приносили Дюку, отдали в даровья.
«Гой еси, калики, кто вы и откуда,
Чтобы знать, кого мне наградить по-царски
За ваши находки, за эти за стрелки?»
«Дюк ты Степанович, молодой боярин!
Нам-то наград твоих, Дюк, и не надо!
Идём мы, калики, из Киева-града.
Идём мы, калики, в славный город Галич!»
«Вот вы, калики, это ваше слово
Пришлось по душе мне, сказано на радость.
Думушку ношу я да мечту лелею:
Побывать мне в городе Киеве надо!
Вы мне поведайте, скажите, калики:
Далека ли дальность до Киева-града?»
«Дюк ты Степанович, богатый боярин!
Пешим до Киева дойдёшь за три года.
За три месяца на коне доедешь.
Только ведь дороженьки прямоезжей нету —
На прямой дороге стоят три заставы.
Первая застава на горе Горыни —
Там стоит Горыниха, лютая Змеиха.
Злая пещериха закрыла дороги,
Злющими змеёнышами все заполонила.
На второй заставе пути заграждают
Чёрные вороны — железные клювы.
На третьей заставе путников губят
Серые волки — булатные зубы!
Три заставы эти миновать неможно!
А коли минуешь, тогда ты наедешь
Ин на препону полютее тех трех.
Царь Кандал кандальный с войском несметным —
Вышел с походом он на стольный Киев,
Кандалы куёт да опутья готовит;
Хочет окандалить всю Русь Святую!
Ни тебе пройти там, ни тебе проехать!
А того Кандала буде минуешь,
Там ты увидишь шатёр белый.
Там стал заставой богатырь могучий...
Трудно до Киева, Дюк, добраться!»
«Вам за всё, калики, доброе спасибо,
Счастливо прибыть бы вам в город Галич!
Не забыть зайти и к Дюку во дворину,
Хоть на постой бы, хоть на угощенье!»
Славный Дюк Степанович матушку просит:
«Матушка-голубушка‚ ты моя радельница!
В Киев-град поехать дай благословенье!
Ты ль меня, матушка, родила удачливым:
Силою во силу во Святогорову!
Доблестью родила в Илью Муромца!
Смелостью — в Алёшу, красотой — в Чурилу!
Славою-богачеством — в батюшку Степана!
Мне ль с таланом-удалью, с молодецкой силой
Не быть у Владимира в Киеве стольном!
Дай ты мне, матушка, в путь благословенье!»
Мать родная Дюку отвечала:
«Я бы тебя, дитятко, в поход отпустила!
Я не побоялась бы за судьбу счастливую:
Знаю, растопчешь на пути змеёнышей!
И волков, и воронов всех ты пересилишь!
Доблестью да силою сомнёшь рать Кандалову|
Одного страшусь я, об одном горюю...
С этого страха, с этого горя
Не пущу тебя я до Киева-града.
Не пущу, не дам я благословенья!
Потому не дам я, не пущу в дорогу, —
Ты, моё дитятко, хвастливым родился!
Ты хвастлив-занослив, во спорах задорлив.
В Киеве похвастаешь мною и не к месту!
Вознесёшься золотом, всем своим богатством!
Перед людом киевским, паче пред боярством!
А бояре в Киеве — ох, завистны:
Изожгутся завистью, злобною изжигой;
Изведут, дитя моё, тебя не за денежку,
Не за грош-подушечку погубят завистники!
Нет, не дам, дите моё, я благословеньица
Ехать тебе в Киев-град ко князю Владимиру!»
«Свет-государыня‚ мать моя родимая!
Ты меня, молодца, дома не удерживай!
Дашь благословенье — я с ним поеду!
И не дашь — поеду в Киев, город славен!»
Выбрал Дюк Степанович коня на конюшне,
Выбрал по душе он коня Вороного:
Грива ниспадает до сырой землицы.
А хвостом широким землю покрывает,
Путь заметает: славен конь у Дюка.
Вот конь снаряжен, ездок — наготове:
В латах, при кольчуге, при всем оружье.
Блещет убранством золотым-жемчужным,
В дорогих каменьях, яхонтах сверкальных,
В дивных изумрудах конь и всадник.
Прянул конь, помчался по чистому полю.
Солнце в поле светит днём сиянным.
Тёмною ночью звезды мерцают,
Месяц изливается светлым сияньем.
Нет, это не солнце! Нет, это не месяц!
Нет, это не звёзды светят и сверкают!
Блещет-сверкает богатырь удалый:
Дюк Степанович мчится в чистом поле!
Вот она, вот она, первая застава:
Страшная Горыниха на пути-дороге.
Расползлись змеёныши, ладят изжалить,
Молодого витязя Дюка погубити!
«Конь Вороной мой, соколом взвейся!
Отряхни змеёнышей, обойди Змеиху!»
Заскакал-запрядал добрый конь по змеям:
Этих подавил он, от тех отряхнулся;
Лютую Змеину облетел по небу!
Змея шипанула, Змея рыканула —
Только и осталась при своей злобе:
Молодец умчался молнией сверкучей!
Удалому молодцу грозная застава
И ещё дорогу всю позаставляла:
Чёрные вороны — железные клювы —
Небо позакрыли, солнце заслонили.
Ладят они молодца насмерть заклевати...
Славный Дюк Степанович — не будь же он промах:
Щитом приукрылся, палицей отбился!
Заставу проехал — цел-невредим он!
Третья застава — серые волки:
Страшные пасти, булатные клычищи.
Скачут-нападают-воют-окружают.
Быстр конь, прыгуч он, а волки — быстрее!
Да и тут же витязь Дюк не потерялся:
Меч-кладенец он вытащил из ножен.
Дюк сечёт их справа, Дюк их слева рубит!
Спереди давит, сзади топчет!
Вот и миновал он волчью заставу!
Вот и поотбился от зверей клыкастых!
Теперь Дюк Степанович — на большой дороге.
Да а всё проезду, нет по ней проходу:
Царь Кандал с могучим войском отборным
Дюку на пути стал грозною стоянкой.
Он оружье точит, кандалы готовит;
Хочет окандалить Кандал Русь святую.
Дюк недолго думал, выскочил на гору.
Триста стрел повынул, подготовил к бою.
Три стрелы оставил и для запасу.
Звучною трубою протрубил он трублю.
На бой богатырский вызвал рать чужую.
Все кандалаки вспрянули-повстали,
Двинулись с боем, грохотом-громом.
Молвит Дюк Степанович таковое слово:
«Дело тут — не шутки: не гуси, не утки!
Зря мне стрел не тратить, а бить без промашки!»
Дюк — он и молод да меток и ловок.
Лук вынимает, стрелу налагает.
Стрелочку пускает со напутным словом:
«Стрелка золотая, моя громовая!
Ты лети-ка, стрелка, не в синее небо.
Не в чистое поле, не в океан-море!
Ты лети-ка, стрелка, в первую сотню:
Положи ты, стрелочка, сто кандалаков!
Сто — для начала: только для пристрелки!
Стрелочка вторая, порази ты двести!»
С высоты-высотки, с небольшой горёнки
Мечет Дюк Степанович смертельные стрелы.
Тает и редеет кандальная сила.
Вот уж из противников царь один остался.
Тут-то у Дюка и кончились стрелы.
Только три орлиных остались в запасе.
Царь Кандал могучий — он идёт на Дюка.
Дюк стрелой из лука в правый глаз метит:
Царю попадает, глаз выбивает.
И с лицом кровавым царь не уступает.
Дюк стрелой второю царя ослепляет.
Но могуч и крепок царь иноземный:
И слепой идет он с рыком звериным,
Лезет-напирает страшный-разъярённый.
А из стрел у Дюка там одна осталась.
Вот её, последнюю, Дюк вынимает,
В сердце Кандалу её направляет.
Замертво падает царь Кандал, сражённый!
Вот путь-дорога Дюку пооткрылась!
А при дороге — белая палата,
Медная крыша, золотые окна!
Дюк, тебе тоже это — застава.
Только калики о ней не сказали.
Дюк в палату входит. Там девица — чудо.
Чёрные очи, чёрные кудри
По плечам по белым вьются-ниспадают.
Не гляди ты, витязь, не обольщайся:
Красота у девы колдовская!
Дюк глядит на деву. Разум меркнет!
Сердце холодеет, воля вянет!
Вот он безвольный, вот он вялый:
Побеждён без битвы, сражён без оружья.
Очи вы очи! Чёрные кудри!
Что за яд вы льёте в душу молодую?
Вы какой отравою травите сердце?
Ох, красота, лих бесовская сила,
Тяжкою тревогой на сердце ложится!
Душу молодую душит-ослепляет
Дочь царя Кандала злобная Маринка.
Разум победителю, пыл охолаждает:
«Пленником у пленницы я не буду!» —
Про себя сказал он, подошёл к девице.
Взял её в любовницы, не взял в жёны!
Думала-гадала Маринка, мечтала:
«Сделаюсь любовницей — буду и женою!
Сделаюсь женою — возьму власть над мужем!
Возьму власть над мужем — отомщу я Дюку
За отца Кандала и за все обиды!
Будет он кровавыми, Дюк, слезами плакать!»
День прошел ли, два ли — Дюк отрезвился.
Да и спозаранку от Маринки скрылся.
Проснулась Маринка, спохватилась Дюка...
Ищи ветра в поле, слови своё слово.
Собери на улице снег прошлогодний!
Ну уж тут Маринка и возлиховалась:
Злоба разгорелась, душа раскипелась —
Посыпались искры, выскочило пламя!
На горе горынской лютиха Змеиха
Увидела искры, углядела пламя.
Лихая горыниха лихотой пещерной
Взвизгнула-взыграла, к пламю полетела:
«Слушай‚ Маринка! Слушай, царевна!
Беду твою, горе, я поразгадала!
Я тебе, Кандаловна, допомочь сумею:
Будешь чародеить, зелья готовить!
Выучишься — станешь людей обращать ты
Во зверей рыскучих и во птиц летучих.
И сама сумеешь кстати обернуться,
Улететь от лиха пёстрою сорокой!
Зельем смертельным, волхованьем чёрным
Погуби ты Дюка, околдуй Добрыню!
Я тебя царицей поставлю над Русью!»
Дюк в это время в чистом поле
На шатёр наехал, зычным криком крикнул;
«Что за невежа во шатре-то спит тут?
Выходи, невежа, побороться с Дюком!»
Вдруг шатёр раскройся, богатырь и выйди
И скажи он Дюку таковое слово:
«Давно поджидаю с Дюком побороться —
Дюковой изведать храбрости да силы!»
Тут и догадался, Дюк смекнул да понял:
Сам Илья Муромец вышел перед Дюком!
Дюк атаману низко поклонился:
«Солнышко на небе одно над Русью!
На святой Руси-то богатырь один есть:
Славный Илья Муромец — доблестный витязь!»
Воротился Добрыня Никитьевич
Из посольства с Алёшенькой Поповичем.
Привозили на Русь они мир, не войну!
Тут Владимир-князь пообрадовался.
Приказал-созвал он почестный пир.
На пиру-то пированы порасхвастались.
Всяк хвастает, кто во что горазд.
А один богатырь Илья Муромец —
Он сидит, он ничем не похвастывает.
Говорит ему Владимир-солнышко:
«Ты что, атаман Илья Муромец,
Ты сидишь-молчишь, не разговариваешь?
Али пир тебе нынче наш не в пир?
Али радости наши не радостны?
Али нечем тебе нас порадовать?»
«Гой еси ты, Владимир Красно Солнышко!
А пир-то мне нынче в полный пир!
А радости наши радостны!
А есть чего рассказать мне вам!
А есть чем мне и похвастаться!
Был в походе я, был в дозоре я;
Против недруга я заставой стоял.
Я слыхал, я видал, там царь Кандал
На святую Русь кандалы ковал.
А теперь ему да не ковать ему!
На Руси ему да не бывать ему!»
Говорит тут Владимир Красно Солнышко:
«А спасибо тебе, Илья Иванович.
Вот ещё одну победу богатырскую
Ты принес на Русь — её себе на честь;
А мне, Владимиру, на славушку!
А налью-ка я чашу заздравную...»
«Нет, постой-кася ты, Володимир-князь!
Дивно было мне на заставе стоять
И глядеть на рать на Кандалову.
Не на то дивиться: сила-то велика;
Не о том говорить: моя зудела рука —
Выйти рать воевать да врага побивать!
Дивно то было мне: ведь у нас на Руси
Народился ещё молодой богатырь.
Он могуч, он красив, он удал, он богат!
Он смел, он умел, он весь в золоте!
Прилетел-налетел на Кандалову рать!
Он разбил-разгромил молодец-удалец!
Мне и делать уж там было нечего!
Вот я перед вами и похвастаюсь
Юным витязем Дюком Степановичем!
На помин-то он скор: сам вон въехал на двор!
И встречать-привечать мы пойдёмте его!» —
Славно Дюка Степановича встретили,
Усадили на место на почётное.
И пошел разговор-столованьице,
Пированье-гулянье, застольный шум.
Захмелел на пиру Дюк Степанович.
Позабыл все наказы материнские.
Позабыл опасенья все матушкины.
Позабыл упрежденья родительские.
Позахвастался-погордился он,
Повозвысился Галичем над Киевом:
«У тебя-де, солнышко Владимир-князь,
В стольном Киеве всё не по-нашему!
Ведь у нас-то во городе во Галиче,
У вдовицы у Матрёны Тимофеевны,
У моей у государыни-матушки
Мостовые мостовинками повымощены.
Все калиновыми они повыровнены.
Для укрепы вбиты гвоздики головчатые.
Для красы, для басы, чистоты-красоты
Поразостланы сукна багрецовые!
Что у вас тут во городе Киеве?
Горбылём мостовые повымощены,
Сосняком-лежняком мощены-скрещены.
Ой, худы ваши мостишки корневатые,
Суковатые-виловатые!
Вместо гвоздиков — колья деревянные!
А коню моему что вы задали?
Пустозёрного овсишечка зяблого!
А у нас-то во городе Галиче,
А у матушки моей у государыни,
Не хотят кони есть и не только овса,
Не хотят и пшена белоярового!»
Ой, хвастонюшка, что ты порасхвастался?
Аль детинушка во хмелинушке?
Погляди ты: бояре косопузые —
Они все на тебя поуставились;
В них зависть-злость гложет каждую кость!
Приготовят ещё приготовинку,
Дюк, тебе от неё не поздоровится!
А не видит ухмылок боярских Дюк!
Он не слышит издевок насмешливых.
Он завод свой ведет да на весь на народ:
«Ты, Владимир-князь стольнокиевский,
Велика про тебя идет славушка!
Только Киеву против Галича
Все равно что звезде против солнышка!
У вас пиво-то без проветрия —
Во подвалах оно в бочках затхнулося.
А у нас-то пивцо — оно свежим-свежо!
У вас в Киеве печки кирпичные.
А поды-то в них да все глиняные.
Помелёшки у вас все мочальные.
Оттого-то у калачиков у киевских
Все корочки с пеплом, с угольями.
Ваш калачик в рот не взять, не жевать,
На зубах песок-угодья запохрустывают!
А пекут калачи люди чёрные,
Люди чёрные-подневольные.
Я на ваши калачи и глядеть не могу!
А у нас-то во городе во Галиче,
А у матушки моей у государыни,
Все печки — они все мура́вленки.
А поды-то в печах все серебряные.
Помела-то у нас все шелковые.
А калачики — они крупчатые:
Один как съешь — другого хочется!
Съешь другой — по третьим душа заболит!
А печёт-то ведь те калачики,
Их сама печёт моя матушка,
Государыня Матрёна Тимофеевна.
И затворит, замесит, и посадит в печь!
Не прислуга, а сама — печея́-смотрея́!»
Эти речи Владимиру-Солнышку
За беду пришлись, не показалися:
Ретиво́е у него взволновалося,
По лицу ала кровь расходилася.
И вставал из-за стола белодубова
Щап[21] боярин Чурило сын Пленкович.
Говорит Чурило таковы слова:
«Ты не слушай, Владимир Красно Солнышко,
Хвастуна-болтуна пустомельного!
Не боярин Дюк к нам наехал-то,
Налетела ворона погуменная.
Он сам-то у холопа в холуях живет!
Он сам-то у халупника[22] клячонку угнал;
Он сам у беданюхи животишки накрал.
А тем-то Дюк и похваляется!»
Отвечал Чуриле Дюк Степанович:
«Ты‚ Чурило, ты — чурка горбоногая!
Ты — чурбан с глазами, ты — болван с усом!
Я своим-то именьем-богачеством
Да весь Киев-град ваш повыкуплю!
И повыкуплю, да в залог возьму!
Княженецкие палаты с молотка пущу!»
Пуще прежнего разгневался Владимир-князь.
А бояре повскакали, расшумелися:
«В погреб взять-посадить бахвальщину!
Пусть хмель из башки там повыветрится!»
А и тут вставал Илья Муромец.
Говорил Илья таковы слова:
«А не надо нам садить во подвал молодца:
В нём ухватка, в нём смелость богатырская!
Хоть и спесь в нём есть, она боярская!»
Ещё пуще бояре расшумелися:
«А и кто ещё за Дюка за хвастливого
Головою своею поручится,
Что все слова — не враница его?»
Отвечал атаман Илья Муромец:
‘Я за Дюка поручусь — головой за него!
Мы пошлём посла в славный Галич-град
Ко честной вдове Матрёне Тимофеевне.
Мы пошлем считарей да описывателей!
Пусть сочтут, пусть опишут все богатства они.
Все считанья-списанья привезут в Киев-град,
Считачём мы назначим Чурилушку!
А послом пошлём мы Добрынюшку!
И бояре пускай отправляются!»
Говорил тут Добрынюшка Никитьевич:
«А знавал я Степана Ивановича!
Купца-отца того Дюкова!
По морям, по ордам, по всем землям с ним
Много я со Степанушкой повыездил!
А про Дюка скажу — он не хвастает:
Он всю говорит правду-истину!
А коли князь Владимир Красно Солнышко
От нас того нынче требует —
Я готов: я поеду в славный Галич послом!
Инно опись ведёт пусть Чурилушка.
А я буду там во свидетелях!»
Выходило посольство на широкий двор.
Выходило оно, снаряжалося.
Во далекую дорогу отправлялося.
А был на дворе Дюк Степанович.
Он писал-составлял письма скорые.
Он завёртывал-запечатывал‚
В перемётные сумочки закладывал,
На коня Вороного приторачивал.
Отпускал коня Дюк Степанович
На всю на свободушку на полную.
Побежал-поскакал конь один на Волынь,
Прибежал Вороной в славный Галич-град,
Прилетел ко Матрёне Тимофеевне.
То не белая берёза всколыхнулася,
Не под ветром вихревым покачнулася.
Всколыхнулася-покачнулася
Родна матушка, мати Дюкова:
«Видно, вживе нет Дюка Степановича!
Знать, сложил где-то он буйну голову!»
Горько плакала Матрёна Тимофеевна.
Подходила к Вороному, рассёдлывала.
Находила сыновние весточки.
Как читала она, перечитывала.
Воссияла Матрёна, возрадовалась:
Просит сын снарядить Вороного коня.
С ним прислать ему одежду самолучшую —
Не праздничную, подорожную.
Просит Дюк ждать к себе ещё послов-считарей —
Повстречать их всех со роскошеством.
Поглядела Матрёна Тимофеевна
На восточную на сторонушку:
Там пыль пылит да столбом столбит —
Видно, едут киевляне-посольники.
Тут хозяйка скоренько слуг сокликнула,
Дело двинула, приготовилась.
Понаехали посольники под Галич-град.
На гориночке на высоконькой
Все повыстали да повыстроились.
И глядит-говорит Чурило Плёнкович:
«Оробел-перетрусил Дюк Степанович:
Он вперёд послал весть на родину,
Чтоб зажгли-подожгли город Галич его!
Ведь горит вся Волынь огнём-пламенем,
Затемняет пожаром солнце красное...
Нам тут делать теперь будет нечего!»
А подъехали послы, так увидели:
Не пожар горит, не огонь огнит —
Это крыши на палатах блещут золотом,
Это стены у дворцов во драгоценностях;
Терема жемчугами-изумрудами
И сверкают, и блестят, и высвечивают.
Подъезжали послы к дворцу серебряному.
Выходила старуха матера-стара:
Под правую руку пять девиц ведут!
И под левую руку пять девиц ведут.
«Кто бы это?» — размышляет Добрынюшка.
А Чурила-то уж забегает вперёд;
Он бежит-спешит да здоровается:
«Здравствуй, Дюкова мать-государыня!»
«Я не Дюкова мать-государыня!
Я при матери у Дюка — портомойница!»
Подходили послы к золотому дворцу.
Выходила из дворца матера-стара,
Выходила старуха старая.
А ведут-то старуху эту двадцать девиц.
«Кто бы это?» — смекает Добрынюшка.
А Чурилушка вновь забегает вперёд.
Он бежит-спешит да здоровается:
«Здравствуй, Дюкова мать-государыня!»
«Я не Дюкова мать-государыня!
Я у матери у Дюка — мукосейница!»
Подошли послы к дворцу алмазному
Тут и третья старуха матера-стара
Выходила навстречу послам киевским.
А ведут её все тридцать девиц.
А несут над ней зонт-подсолнечник,
Им от солнца закрыть лицо белое.
Впереди стелют сукна багрецовые.
А надето на ней платье дивное.
По нему — вся краса поднебесная!
Тут Чурилушко давай раздумывать:
«Как опять бы мне во просак не попасть?»
А Добрынюшка — глянь и догадайся тогда:
«Вот это она: матерь Дюкова!»
Низко кланялся он да здоровался:
«Здравствуй, Дюкова мать-государыня,
Ты честна вдова Матрёна Тимофеевна!»
«Здравствуй ты, удалой добрый молодец!
Ты из коей орды, ты из коей земли?
Как тебя, молодец, ещё звать-величать?»
«Я из Киева в город Галич — посол.
А по имени — Добрыня Никитьевич.
Я знавал, я бывал вместе с славным купцом,
С тем удачливым Степаном Ивановичем.
А теперь я от князя от Владимира.
Там приехал к нам твой любезный сын,
Славный витязь-богатырь Дюк Степанович.
На пиру-то он, Дюк, порасхвастался.
Он похвастал тобой, своей матушкой.
Да несчетной похвастал золотой казной.
Да поспорил Дюк со боярами.
Отрядили они в Галич писчиков
Описать ваши богатства все животы.
Самым главным считарем-переписчиком
Будет — вот он: наш Чурило сын Плёнкович!»
Три дня писаря всё выглядывали.
Три дня писарчуки всё высматривали.
Все владенья разглядел Чурило Плёнкович.
На четвертый день он сел за стол,
Написал Чурило в Киев написаньице:
«Ты Владимир-князь Красно Солнышко!
Чтобы Дюковы владенья-животы описать,
Сосчитать всю его золоту казну,
Стольный Киев придётся на бумагу продать,
На чернила добавить Чернигов-град!»
Воротилося посольство в стольный Киев-град.
А Чурилушку того Плёнковича —
Разбирает его зависть разбиручая,
Разъедает разъеда разъедучая.
Хочет Дюка он унизить, осрамить-осмеять:
«Мы побьёмся, Дюк, о велик заклад:
У кого будет лучше платье цветное?»
Отвечает Чуриле Дюк Степанович:
«Ой, Чурило ты сухоногое!
Кривоногое-горбоногое,
Ты басись-хорошись перед бабами!
Ты выхаживайся перед девками!
А ты с нами, молодцами, и в кон не идёшь!
Платье цветное да богатое
Надевай ты завтра, Чурка, самолучшее;
На обувочки — сапожки зелён сафьян.
Я надену своё платье подорожное,
А на ноги обую только лапотки!»
Надевал Чурило платье цветное,
Изукрашенное-позолоченное.
А сапожки на ножки — узорчатые:
Щегольские-гогольские-щапливские!
Ну и хлыст, ну и хват — сапоги скрипят:
Носки — узки, каблуки — высоки,
Высоки-остры, голенища — пестры!
А кафтан-то, кафтан: он шит, он бран!
А во пуговках вплетено у него
Там по доброму да по молодцу!
А во петельках вплетено у него
По девице да по красавице.
Как застёгнутся — так обнимутся!
А расстёгнутся — поцелуются!
Вдоль по улицам да по киевским
Вот идёт щёголь-щап, вот купав[23] молодец:
Кудри жёлтые рассыпаются,
Жемчугом по плечам раскатаются.
А лицо у красавца будто маков цвет!
А шея-то, будто белый снег!
Ан да очи-то ясна сокола,
А ведь брови-то чёрна соболя.
Заглядаются люди на Чурилушку.
Разневестились все невестушки:
«Ах, вот бы нам да такого в мужья!
Хоть бы в щёку бил да щёголь был!»
И глядят, так глядят, аж ломают глаз!
Там, где девушки глядят, — там заборы трещат.
Где моло́дицы глядят —там оконницы трещат.
Где старухи глядят — костыли грызут!
Загляделся на Чурилу весь женский пол.
Нарядился теперь Дюк Степанович.
Одевал он одежду подорожную.
Подорожную‚ а надёжную.
Надевал Дюк на ноги себе лапотки.
Лапоточки у Дюка из семи шелков.
А во каждой во клетке-плетениночке
Вплетено ещё по камню по яхонту.
А кафтан-то у Дюка — он простой, не золотой.
Для дороги кафтан был шит и ткан.
В нём во пуговках — звери-тигры-львы.
А во петельках — змеи лютые!
На правом рукаве — леса дремучие.
А на левом — небеса да со тучами.
На головке у Дюка шапка простенькая.
Только пташками вся изукрашена:
Соловейками, жаворонками.
Вот и Дюк пошёл вдоль по улице.
От лаптей, от камней, ярких яхонтов
В тёмных улочках-закоулочках
Стало вдруг светло да светлёхонько.
И принялся Дюк да забавить людей:
Проведёт правой ручкой по пуговкам —
Зарычат-зазычат звери-тигры-львы.
Проведёт левой рукой по петелькам —
Зашипят-засвистят змеи лютые.
А тряхнёт рукавом Дюк Степанович —
Зашумят-загомонят леса тёмные.
А другим рукавом он тряхнёт-махнёт —
Загремят-засверкают грозы-молнии.
А головушкой потрясёт молодец —
Запоют-заиграют пташки певчие:
Позащёлкают вдруг соловушки,
Да зальются жаворонки переливистые.
Позабыл про Чурилу инда женский пол.
Прозакладывал Чурило свой велик заклад!
А неймётся Чуриле, не покоится:
Разрывают завидки сердце с печенью.
Думал-думал Чурило и надумался;
Он ещё хвастовством одним похвастался:
«Мы давай, Дюк, поспорим о конской езде!
Я как сяду, Чурила-молодец, на коня —
В один скок скакну через Днепр-реку!
А другим-то я скоком и назад вернусь!
А тебе-то, Дюк, да не скакивать!
Через Днепр на коне так не прядывать!»
Отвечает Чуриле Дюк Степанович:
«Ой‚ Чурило, ты дурило глуповатое.
Ты горбатое, дураковатое.
Ты басись-красись перед бабами!
Не тебе, Чурило, с нами в кон идти!»
Выезжали добры молодцы на Днепр на реку.
Под Чурилой конь — улетунник он:
А улётывать и ускакивать
Может он под хорошим седоком далеко.
Разогнался Чурило, махнул-скаканул:
Через Днепр-реку в один скок скакнул.
Распалился щап, раскипятился он:
Не дал конику ни мигу для отдыха.
Поспешил-насмешил людей Чурилушко.
Он погнал коня поскорее назад —
Не допрянул конь и до полуреки:
Так на пол-Днепре в волны грохнулся...
Плавай-плавай по волнам, щап Чурилушко!
Разогнал коня Дюк Степанович,
За один прыжок через Днепр махнул.
«Ты‚ мой добрый конь, ты мой верный слуга!
На другой на скачок много ль сил у тебя?»
Отвечал Воронко: «Я пройдусь-отдышусь,
Возрождусь, погоди, и на второй на прыжок!»
Понабрался Вороной да и новых сил.
Разогнался он, да разбежался он:
Перепрыгнул через Днепр за один проскок,
Прямо с берега на берег в одночасье смог.
На коне Вороном млад не промах был,
Дюк Степанович да не олухом слыл:
На скаку ухватил Дюк Чурилушку,
Ухватил из Днепра за кудри жёлтые,
Перебросил Чурилку на крутой бережок!
Проиграл он, Чурилушко, и этот заклад,
Перед всем честным народом опозорился!
Слава и богатство, сила и здоровье.
И во всём удача молодому Дюку.
Говорят о Дюке города и села,
И леса, и горы, и моря, и реки!
Жизнь — одна утеха: без горя-печали;
Там хвала, тут — славля, честь да победа...
Как тут молодцу не повозвышаться?
На пирах-гуляньях — почёт-уваженье.
На битвах-сраженьях — нет неудачи!
Как тут Дюку не заноситься?
Ай, высоко ты, соколик, занёсся!
Ой, да не подсёк бы кто тебе крыльев!
А ведь есть на свете тебе подсекуша:
Копит злую силу, копит злую волю
Там, на Горыни, у Змеи-Змеихи
Колдовству Маринка учится, поганка.
Колдовству-злодейству-чародейству
Выучится скоро, явится в Киев.
На пиру-гулянье в гриднице высокой
Вот она — Маринка, вот появилась!
Как и откуда и какою силой? —
Кто её знает! Кто об этом скажет!
И никто колдунью с пира не гонит;
Никто чародейку, злиху не попросит.
А пришла Маринка не с простой задумкой:
Извести Маринка замыслила Дюка;
Колдовством Добрыню околдовать страшным,
Этим то Горынихе, той бы Змеихе,
Путь на Русь открыть бы для дел злодейных;
А самой Маринке стать бы над Русью
Властною царицей с силою кандальной.
На пиру-веселье говорит Маринка
Молодому Люку наглое слово:
«Здравствуй‚ Дюк Степанович, мой муж любимый!»
Дюку это слово не легло на душу,
А легло на сердце плетью язвистой.
«Ты моя пленница! Ты — не жена мне!
Была мне любовницей, а женой не будешь!»
Ай на это слово вспыхнула Маринка,
Вся-то злобой налилася синей.
«Дюк Степанович, богатырь могучий!
Принесу тебе я золотую чару!
А налью ту чару я вином шипучим!
Ну ин за Владимира киевского князя
Тебе эту чару не поднять, не выпить!»
Молодцу вызов шуткой показался.
Ему ль, молодому, ему ль, удалому,
Соколу высокому, да кладут пределы!
Нет, ему пределов никто не поставит!
Он любую силу, Дюк, пересилит.
«Неси свою чару! Подниму и выпью
Я за Владимира, киевского князя!»
Спустилась Маринка в погреб винный.
Налила-наполнила чашу золотую.
Словом нашептала, зельем отравила!
Вынесла во гридницу морную отраву.
Глянул Дюк, увидел — страшное дело:
Кипежом кипучим снадобье вскипает;
Синим полыханьем пламя полыхает;
Огненные мечутся языки из чары;
По бокам-то чары сыплются искры;
Сыплются искры с лопаньем трескучим!
Дюк Степанович! Не бери ты чару!
Ведьминской готовли не принимай же!
Не вкушай, не пей же змеиного яда!
Злобиха злобесной злобой истекает.
Чару вручает витязю Дюку.
Замерло честное всё пированье
Перед бедою, бедой роковою!
Вставал-поднимался, говорил Алёша:
«Дюк ты наш Степанович, богатырь отважный!
Не губи ты зельем этим душу!
Выплесни ты, выкинь колдовское зелье!»
Смелому Алёше Дюк ответил:
«Мать меня родила смелостью в Алёшу!
Я своё рожденье не опозорю!
Во мне силы хватит пересилить силу,
Силу чародейскую в этой чаше!»
А в руках у Дюка чаша змеевая
Мечет пламя, синее сверканье.
По бокам-то чары сыплются искры,
С лопаньем трескучим падают на землю.
Злобиха с злобесной злобою хохочет.
Сам атаман тут встань да поднимися.
Славный Илья Муромец молвит Дюку:
«Брось, добрый молодец, не пей этой чаши,
Выплесни зелье на чародейку!»
Дюк атаману так опять ответил:
«Доблестью-отвагой мать меня родила
В славного-могучего Илью-атамана!
Я ль своё рожденье здесь опозорю!
Выпью, Илья Муромец, я эту чашу,
Силу чародейскую в ней пересилю!»
А в руках у Дюка чаша полыхает:
Мечет пламя, страшное сверканье!
По бокам-то чары сыплются искры,
Падают на землю с лопаньем сверкучим.
«Выпью эту чару, чару роковую,
За князя Владимира, да за Русь святую!
За святорусское всё богатырство!»
Выпил смертное Дюк подношенье,
Выпил-покачнулся, с ног свалился...
Тут-то и не выдержал Добрыня Никитич,
Прянул Добрыня через столы-лавки
Ловить чародейку, колдунью Маринку.
В руки колдовка — ан и не далася;
Прыгнула к окошку, оперлась на раму,
Захохотала хохотом бесовским:
«Нынче извела я молодого Дюка!
Завтра изведу я и тебя, Добрыня!»
Стукнулась Маринка головой об стену.
Сделалась сорокой, в окно улетела.
Дюк перед кончиной ещё слово молвил:
«Славный Илья Муромец, атаман могучий!
Ты возьми на память от меня одежду:
Платье подорожное то, дорогое —
За меня помощником оно тебе будет!»
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: