Пока Анатолий Михайлович говорит, он низко опускает голову, словно хочет боднуть собеседника - есть у него такая привычка, я думаю: "Вот он всегда такой - стремительный и неожиданный. Выдал мне "за литературу", признал свои промахи и тут же, без передыха, понесся дальше".
Иногда Грачев кажется непоследовательным, вероятно, он и на самом деле не взвешивает заранее каждое слово, не репетирует каждый жест, но курс свой держит точно и цель видит ясно...
Не знаю, возможно ли другому человеку скопировать воспитательные приемы Анатолия Михайловича, скорее всего нельзя, но наблюдать за ним, учиться его искренней увлеченности - одно удовольствие...
В кабинете завуча никого постороннего, кроме меня, нет. Грачев сразу объясняет, кто я, почему здесь, и спрашивает:
- Не возражаете, чтобы разговор происходил в присутствии товарища?
Вижу испуганный взгляд, замечаю нервные движения пальцев, слышу чуть хриплый голос матери:
- Как сами считаете, Анатолий Михайлович...
- Я считаю, Сергею будет полезно. Так вот, первый вопрос: сколько вы зарабатываете, Мария Афанасьевна?
- Сдельно работаю, когда сто десять, когда сто двадцать...
- Запиши, Сергей: на круг - сто пятнадцать. Правильно, Мария Афанасьевна?
- Правильно.
- За квартиру сколько платите? За свет? За детский садик Тани? Вычеты? Словом, сколько на сторону уходит?
- За квартиру шесть рублей, за свет - три, за детский садик десятку, - испуганным голосом перечисляет Мария Афанасьевна...
- Сколько остается, Сергей? - строго спрашивает Грачев.
- Девяносто семь.
- Синяя куртка Сергея сколько стоила?
- Сорок три рубля.
- Так. Сколько остается?
- Пятьдесят четыре, - хмуро отвечает мальчишка.
- Тане в прошлом месяце что-нибудь покупали?
- Ботиночки изорвались... и колготки покупала...
- Сколько истратили? - все тем же жестким голосом спрашивает Грачев.
Я смотрю в лицо Анатолия Михайловича и не узнаю его - прищуренные глаза стали недобрыми, рот поджат. Такой обычно добродушный и располагающий к себе, он выглядит отчужденным и совсем не мягким.
- Одиннадцать рублей отдала...
- Что остается, Сергей?
- Сорок три...
- Себе покупали что-нибудь?
- В прошлом месяце не получилось... что осталось - на питание, ну и в дом тоже кое-чего по мелочи надо было...
- На мелочи сбрось, Сергей, тринадцать рублей. Не много будет, Мария Афанасьевна?
- Нет, что вы...
- Что осталось?
- Тридцать.
- Сколько получается на день, Сергей?
- Ну, рубль.
- А в училище на сколько тебя кормят?
- На рубль пять.
- Погляди теперь матери в глаза и скажи: есть у тебя совесть или нет? Что заработал, до дому не донес, так? Так. И матери на еду меньше, чем тебе, осталось. Так? Так. А вы, Мария Афанасьевна, небось и ему и Тане яблоки покупали, мороженое?..
- Покупала.
- Как это называется?
Наступает долгое и трудное молчание. Молчит мать, вздыхает и смотрит в сторону, молчит Сергей, уставясь в пол и дыша чуть слышно. Какое-то время молчит и Грачев.
- Как думаешь, Сергей, будь отец жив, позволил бы он такое?
Молчание.
Мария Афанасьевна украдкой вытирает глаза.
- Ты мужчина или тряпка? Знаю, деньги не пропил, в карты не проиграл, купил коньки. Но разве это меняет дело? Почему ты не принес получку матери и не посоветовался, как быть? В чем мама тебе отказывает? Отказывает?
- Нет, - едва слышно выговаривает мальчишка.
- А сейчас мать по чьей вине плачет? Или мало она без тебя в жизни плакала?
Молчание.
- Молчишь? Я тебя учил и учу не молчать, а отвечать за свои поступки. Отвечай.
Я хотел... я хотел... - чуть слышно выговаривает Сергей и больше ничего уже сказать не может.
- Хотел! Все всегда чего-нибудь хотят. Нормальное дело. Но этого мало - хотеть. Надо еще соображать, что можешь, а чего не можешь себе позволить.
- Вообще-то, Анатолий Михайлович, - не выдерживает мать, - я на Сережу не жалуюсь, он неплохо ко мне относится и Таню жалеет... Конечно, в этом месяце нехорошо получилось, мог бы и подождать и спросить, тем более зима уже кончилась...
- Неправильно рассуждаете, Мария Афанасьевна, и напрасно сыночка под защиту берете. Не маленький. Мужчина. И должен сначала думать, а потом действовать. Что это за мужчина - над собой не хозяин? Я лично и руки такому не подам... А чего ревешь? Себя жалеешь? Жалеть, между прочим, мать надо. Удовольствие ей все это слушать и нам, посторонним людям, в глаза смотреть?..
Грачев поднимается и обрывает разговор:
- Вас, Мария Афанасьевна, прошу быть в дальнейшем построже. Что касается Сергея, пока не придет в чувство и не поймет, как надо жить, я с ним разговаривать буду только по делу. Все.
Мария Афанасьевна поспешно прощается и выходит из кабинета завуча. Неслышно исчезает Сергей. Грачев медленно вышагивает от окна к двери и снова от двери к окну, дышит редко и шумно, словно после неудачного подхода к: штанге.
- Ну черт, после такой экзекуции ничего на свете не хочется.
- Думаете, поможет? - спрашиваю я.
- Что значит - "думаете"? Не может не подействовать. Тем более Сережка парень неизбалованный. И учится хорошо. И к матери относится правильно. Сорвался. У них это бывает: хочу! И пусть трава не растет, а дай!.. Родители сами виноваты - потворствуют... А вообще-то я не ожидал, что он так легко протечет. Сережка упрямый, упрямые труднее плачут... подействовало, зацепило...
Мы собирались уже уходить из училища, когда я, соединив многие предшествовавшие разговоры с тем, которому был только что свидетелем, спросил:
- Вот вы, Анатолий Михайлович, заставили Сергея бюджет семейный с карандашом проанализировать, а сами вы такой анализ, я имею в виду своих доходов, делаете?
Он заулыбался и ответил с легкостью:
- Мои доходы и без карандаша подсчитаешь не запутаешься.
- Значит, работа в училище, с точки зрения заработка, вам невыгодна? - спросил я.
- Ясное дело - сплошной убыток.
- Так почему же вы все-таки работаете?
- Из всех вопросов, что вы мне до сих пор задали, этот и самый трудный, и самый простой. Во-первых, я не считаю, что выгода или невыгода выражается только в рублях. Во-вторых, чем прикажете измерять удовольствие? В-третьих, на любой работе ты ее, а она, работа, тебя ломает, и это тоже важно... Короче: здесь я не железки пилю, а людей изготавливаю! И это кое-чего стоит. С пацанами общаясь, сам лучше делаешься. На заводе я бы до сорока лет Толиком ходил, а тут Анатолий Михайлович... А рублей нам действительно маловато платят...
Медленно шел я из училища к остановке метро. Впереди были дела и встречи. Я еще не знал, как сложатся наши дальнейшие отношения с Грачевым, насколько мы сблизимся, насколько необходимы окажемся друг другу, но в одном не сомневался - мы не случайные соседи на земле и не просто нечаянно столкнувшиеся на перекрестке прохожие.
ДЕЛА ТЕКУЩИЕ И ЕЩЕ МИЛИЦИЯ
С утра еще Анатолий Михайлович заметил - Миша Юсупов подозрительно суетлив и беспокоен: то он просился выйти в туалет и исчезал минут на десять, то, когда Грачев приближался к его рабочему месту, что-то прятал от мастера, то подозрительно часто подходил к точильным кругам и возился над ними. По логике характера Юсупова, мальчишки быстрого, нервного, плохо управляемого, можно было ожидать какой-нибудь очередной каверзы. И Анатолий Михайлович держался настороже, хотя и не торопился вмешиваться, разоблачать Юсупова. Интуиция подсказывала: не трогай, не мешай, ничего плохого не должно случиться. Придись Грачеву держать ответ перед высокой методической комиссией, почему он в этот день предоставил непутевому ученику полную свободу действий, Грачев не ответил бы вразумительно.
- Опыт, знаете, подсказывал... и нюх - не мешай...
День подходил к концу, ребята начали сдавать работу. Грачев отвлекся, разглядывая угольники, - группа, выполняя заказ цеха ширпотреба, делала плоские мебельные угольники: стальная четырехмиллиметровая полоска, перегнутая под девяносто градусов, два отверстия на одном конце, два - на другом. Простая эта работа требовала аккуратности: угольники врезались впотай, и потому стороны у них должны были быть строго параллельны, а отверстия под головками шурупов раззенкованы точно. Ребята подносили готовые детали в металлических ящичках, докладывали: сорок шесть, сорок восемь, шестьдесят четыре...