"...никто не может испортить свою жизнь, не испортив при этом еще чьей-нибудь". Шон о'Кейси.

"Интересно, кого Ирка имела в виду: себя и меня или мать и меня? подумал Игорь. - Но это несправедливо, кому я порчу жизнь?.. Никому ничего не порчу! Сами живут как хотят, меня не спрашивают... И они пусть не лезут..."

Игорь сел на кровати, нажал на стопор будильника (а будь он вредным, старайся другим портить жизнь, не нажал бы. Пусть бы им позвонило!) и, подняв голову, задержал взгляд на большой отцовской фотографии, висевшей над кроватью.

На портрете отец был в шлемофоне, сбитом на затылок, с прицепленной за одну резинку кислородной маской, куртка расстегнута. Снимок сделал один из лучших фотокорреспондентов популярного иллюстрированного журнала, сделал сразу после исполнения парадного пилотажа. Когда-то этот портрет принес в дом сам отец и заявил:

- Полагаю целесообразным вывесить такую картину для всеобщего обозрения. Как, Галя? Красавчик? Будешь хвастать еще лет сто, а в моем присутствии ты сможешь говорить людям, указывая на меня пальцем: "А этот его непутевый старший брат!" Вешаем? - И сам повесил фотографию в большой комнате.

Потом, когда отец погиб, когда прошло уже много времени и в их доме появился другой мужчина - Валерий Васильевич Карич, Игорь перенес фотографию отца к себе в комнату.

Галина Михайловна, обнаружив темное пятно на светло-зеленых обоях в большой комнате, спросила Игоря:

- Зачем ты унес фотографию отца? - При этом голос ее звучал ровно и сдержанно, но Игорь моментально решил: "Притворяется" - и ответил с вызовом:

- Потому что это мой, понимаешь, мой отец!

- Все я понимаю, Игорь, а ты... - и, не договорив, она вышла из комнаты.

Через несколько дней темный прямоугольник на обоях в большой комнате исчез - его закрыла чеканка: фантастическая птица с причудливыми крыльями на фоне грозовых облаков...

Вообще с тех пор, как в их доме появился Валерий Васильевич, в жизненном укладе почти ничего не изменилось, только Игорь все время ощущал скрытое напряжение и ждал, ждал - вот-вот должно что-то произойти.

Валерий Васильевич ничего плохого Игорю не говорил и не делал, но само его присутствие ставило перед мальчишкой столько вопросов, на которые он не умел ответить: как называть маминого мужа? Обычно, обращаясь к отчиму, дети говорят "дядя Витя" или "дядя Саша", но у Игоря язык не поворачивался произнести "дядя Валерий", и он старался обходиться вообще без обращения...

Мог ли он что-нибудь просить у нового мужа матери? Вероятно, мог, раз они жили общим домом, под одной крышей, но Игорь не решался.

Должен ли он был показывать Валерию Васильевичу свою неприязнь? По здравому рассуждению упрекнуть Карича было решительно не в чем, но и расположения Игорь к маминому мужу не чувствовал...

Скатываясь с грохотом по лестнице, Игорь с досадой вспомнил Иркину записку: "Как там было - если себе жизнь портишь, то другим тоже?.."

За углом дома Игорь едва не столкнулся с Гарькой. Гарька не торопился и, вместо того чтобы поспешать в школу, задумчиво рассматривал голубей, ворковавших на солнышке.

- Привет, Гарька, ты чего стоишь?

- Думаю: какой смысл идти. А? Какой смысл, Ига?

- Так опять разговоры, опять шум будет...

- А если русачка спросит, тем более будет шум.

- Нет, я все-таки пойду.

- Ладно, потопали вместе.

Ребята подошли к школе, когда уже звенел звонок, и Гарик сделал последнюю попытку:

- А можем, наплюнем и рванем?..

- Так пришли уже...

И оба понуро поплелись в класс.

Ничего значительного - ми приятного, ни неприятного - в этот день не произошло, если не считать обмена записками между Игорем и Гарькой. Хотя сами по себе записки ни о чем особенном не говорили, они все-таки привели к малоприятным последствиям. Но сначала Гарька написал на клочке бумаги: "У тебя деньги есть?"

"60 коп.".

"Мало!"

"Больше нет".

"Почему? Мать на вас с Иркой вон какую пенсию огребает! Неужели всю в своего Вавасика вламывает?"

Игорь не ответил. Но и о чем шла речь на уроке, он больше не услышал. В голове застряли два слова - насмешливое "Вавасик" и вполне обыкновенное - пенсия.

В этот субботний день Карич встал чуть позже обычного и, наскоро выпив чаю, спустился в гараж. Продавать "Волгу", купленную еще Петелиным, ему не хотелось, и он всячески тянул, откладывал, но Галина Михайловна настаивала, и доводы ее были безупречны: машина состарилась, ремонтировать ее нет смысла и вообще автомобиль - средство транспорта, какие тут могут быть сантименты?

- Это просто ханжество делать вид, что старый рыдван может быть дорог как память.

Возразить было нечего, и все-таки Карич неохотно спустился в гараж, проверил машину, протер стекла и выехал во двор. Галина Михайловна должна была вот-вот выйти.

Но прежде, как из-под земли, рядом с Каричем выросла мадам Синюхина. Варвара Филипповна Синюхина была давней соседкой Петелиных. Пепе ее терпеть не мог и окрестил Пережитком, но это прозвище не привилось, тогда он прозвал ее мадам Синюхиной, и "мадам" прилипло к ее фамилии намертво.

- Доброе утро, сосед, на прогулку собираетесь?

- Доброе утро, Варвара Филипповна.

- А Галя где? Что-то я ее третий день не вижу?

- Галина Михайловна сейчас спустится.

- Интересный вы человек, сосед, законную жену по имени и отчеству величаете. С чего бы это? - Но выяснить, с чего, Синюхиной не удалось: из парадного вышла Галина Михайловна и громко спросила:

- Чего ж ты, Валерий, все документы оставил - и доверенность и паспорт мой?..

Синюхина насторожилась.

- Доброе утро, Галочка, а я-то думала, вы гулять... Выходит, по делам?..

- Здравствуйте, Варвара Филипповна, вы угадали - мы действительно не гулять едем, а по делу. Интересуетесь, по какому? Могу ответить. Дело у нас законное и скрывать нечего. А если не интересуетесь, тогда будьте здоровы...

Валерий Васильевич мягко тронул машину и выкатил со двора.

А мадам Синюхина осталась кипеть благородным негодованием: так оскорбить, так унизить! И кто позволяет себе - Петелина! Не успела мужа похоронить, взрослых детей не посовестилась - привела в дом другого. И с чем пришел этот человек? С ободранным чемоданишком... И это после Петра Максимовича - мужчины самостоятельного, видного, всей страной уважаемого.

Впрочем, всего, что приходило в голову Синюхиной, не пересказать, да, наверное, и не нужно...

А "Волга" тем временем, миновав городок, выехала на шоссе и устремилась к Москве. Карич вел машину почти незаметными, хорошо рассчитанными движениями и молчал. У него была эта способность - молчать за рулем часами, даже сутками.

Первой заговорила Галина Михайловна:

- Что с Игорем делать?

- Переломится, все в его возрасте шершавыми бывают.

- Но ведь не учится совсем. Вчера опять из школы звонили. И грубит, и слушать никого не хочет. Поговорил бы с ним как мужчина с мужчиной.

- Какой он мужчина, Галя? Да и от разговоров что проку. Слова, они и есть слова. Будь моя воля, забрал бы его из школы...

- Куда забрал?

- Не знаю. Возможно, в техникум или учеником на завод, а десятилетку пусть бы вечернюю кончал. Ему не слова, ему дело нужно.

- Но почему ты говоришь: будь твоя воля? Разве я стану тебе перечить?

- Ты не станешь, он станет.

- Ну а если ничего не говорить, ни во что не вмешиваться, только присутствовать, что тогда будет?

Инспектор ГАИ, дежуривший на перекрестке, еще издали показал: остановиться! Карич сбросил газ, незаметно притормозил, и машина, подкатив к самым ногам рослого капитана милиции, остановилась. И сразу, как только капитан разглядел Карича, лицо его утратило служебную официальность.

- Валера! Здоров! Какими судьбами?

- Здоров, Фунт! Прежде всего позволь представить тебя моей жене, Галине Михайловне.

Капитан козырнул и назвался: