Бескаравайный С.С.

Ворчание старика

Когда дьявол стареет - он становится монахом.

Он вышел в тираж больше десяти лет назад. Почтенный и всеми уважаемый ювелир, Гемолог с большой буквы, он мог увешать весь свой немалый особняк грамотами, дипломами и листами качества. Его лучшие вещи, те, что он создал во времена своей молодости, давно уже раскупили музеи, расхватали коллекционеры. Мастерские, которые он организовывал в дни своей зрелости, сейчас были известны по всему миру, и клиент считал честь для себя, когда ученики старика отрывались от серии на многие годы вперед прописанных заказов, и позволяли подкупать себя невероятными суммами гонораров. Его имя вошло в десятки учебников по ювелирному делу, в его честь назывались уникальные камни и перед его бюстом в одном из городских скверов под неусыпной охраной, всегда лежали цветы, почти неотличимые от живых.

Он был живой легендой, и самое его большое несчастье заключалось в том, что он все еще жил. Время невозможно остановить, его нельзя уговорить, подкупить, даже запугать. В один прекрасный день он пышно отпраздновал свое восьмидесятилетие, оставил место председателя, сдал полномочия, последний раз пожал руку своему заму и ушел. Его не ждала судьба короля Лира - для этого основателя корпорации слишком уважали и ему по-прежнему принадлежало почти четверть акций. Но образ жизни старика не подходил этому человеку. Заниматься делами семьи он не мог - ее у него просто не было. Пустые развлечения не прельщали его: для этого он слишком привык работать. Старик чересчур прикипел к власти, а невесомый статус советника, которому, вдобавок, не давали всей информации, его не устраивал.

Отдохнув полгода, сбросив несколько лишних килограммов и обзаведясь новыми хрусталиками в глазах, он попытался вернуться. Его не ждали пирамида власти заполнила вакуум на своей верхушке, слишком многие подросли на одну ступеньку в служебной лестнице, и не хотели отступать. Именно в тот момент и появился у скромного бюста ювелирно выполненный букет цветов. Старик предупреждению внял - он лучше других знал, как может огрызнуться система. А новый глава корпорации сделал жест вежливости, отдал дань традиции и преемственности - теперь старику изредка звонили менеджеры второго уровня и консультировались по разным диковинкам, вроде больших жемчужин неправильной формы. Иногда приходили стажеры - слушали старые истории, пытались понять сущность его бешеного успеха.

День в особняке всегда начинался одинаково: иссохшую руку, безвольно лежавшую поверх одеяла, трогала румяная и теплая рука робота.

- Доброе утро, - приветливые пластиковые глаза сиделки смотрели в мутные белки просыпавшегося человека.

Человек редко отвечал так же добродушно: иногда это была ругань, временами - почти беззвучное шамканье, чаще всего - молчание. Старик откидывал одеяло, хватался за протянутую ладонь и с натугой выбирался из постели.

Честно говоря, он страшно зависел от домашних механизмов, даже управляться с зубной щеткой ему становилось все трудней, она слишком царапала ему десны, но один ритуал он соблюдал неукоснительно: выход к завтраку. Столовая была отделена от коридора маленькой лесенкой в пять ступеней - архитектор разбивал пространство - пять выстланных мягким ковром уступов отделяли хозяина дома от утреннего приема пищи. Старик неизменно высвобождал руку из поддерживающей хватки, отдавал андроидной сиделке трость, с гордо поднятой головой поднимался по ступенькам, шел к столу и занимал свое кресло. Он старался не замечать, что сиделка всегда держится в метре позади него и упасть он просто не может - его аккуратно подхватят эти руки титанового скелета в силиконовой плоти. В кресло хозяин особняка садился уже с отдышкой.

- Новости и газеты, - он гордился тем, что всегда в курсе всех последних событий, хотя в мире их всегда было больше, чем он мог устроить. Любой посторонний, доведись ему выслушать бесконечные комментарии старика, уже который год бормотавшего их себе под нос, немедленно покрутил бы пальцем у виска. Жидомасоны перемешивались в них с фашистами, террористы с государственниками, коллеги-предприниматели с гуманистами - и всем доставалось, как полным идиотам, растяпам и неудачникам. Были у него и любимчики - какой-нибудь молодой политик мог несколько месяцев подряд удостаиваться хвалебных отзывов, его действия приветствовались, а одному удачливому генералу, которому посчастливилось уничтожить в горах крупную банду, он даже послал поздравительное письмо. Но фавориты быстро надоедали ему, и похвалы сменялись брюзжанием.

Единственным собеседником старика, на которого не выливался поток брани, был молодой человек, с самым внимательным выражением лица слушавший его комментарии. Андроид аккуратно помешивал ложечкой кофе, налитый в единственную стоявшую перед ним чашку, иногда отхлебывал его и вставлял короткие, в два-три слова восхищенно-сочувствующие комментарии.

Никакая пушистая четвероногая тварь не выходила к завтраку - ластиться, ходить у стола и выпрашивать подачки. В особняке кроме человека вообще не было живых существ. Старик не то, чтобы не любил животных, просто ревнивое властолюбие заставило его остаться в одиночестве. Почти сразу после отречения ему подарили щенка дога с родословной побольше, чем у иного дворянина. Отставной глава корпорации был еще слишком занят попытками возвращения - играл с щенком минуты три в день. В итоге Макс признал за хозяина того робота, что насыпал ему корм в миску. Старик обиделся и велел продать пса.

Сиамская кошка изначально была независима и как только научилась воровать обрезки на кухне, вспарывая пакеты с мусором, вообще забыла дорогу в столовую. Когда в приступе гнева старик приказал не давать ей еды - совсем ушла из особняка. Рыбки держались долго, но у старика обнаружилась аллергия на запах тины и в корпус аквариума вмонтировали экраны, на которых теперь постоянно плавали самые экзотические морские твари. Последними ушли цветы он ухаживал за ними несколько лет, поливал по утрам. Потом начал забывать. Настурции и герань чахли, старик приказал напоминать себе о поливке. И скоро он начал тяготиться такими напоминаниями: ему казалось, что машины указывают ему, что и когда надо делать.

Позавтракав, хозяин особняка шел заниматься своим любимым делом. Ремесло его молодости, что принесло ему славу и деньги, оно единственное не изменило, не предало и не отступило от старика. Потому перед входом в мастерскую он терпеливо ждал, пока с него снимут роскошную манишку, оденут рубаху, дадут передник, и шаркающей походкой осторожно подходил к станкам.

Руки его, чистые, ухоженные и много раз прооперированные, дрожали. Глаза не могли вынести напряжения серьезной работы, а разум отказывался исправно поставлять идеи и загораться вдохновением. Бледная тень старого мастера, давно сгоревшего на костре своей славы и безудержной работы, уже не могла гранить камни, виртуозно работать резцом или лепить формы отливок. Нет, обломок Гемолога мог только приказывать.

Потому старик усаживался в кресло, клал руки на усыпанные кнопками подлокотники, смотрел в большие экраны, и давал указания. Хриплое карканье разносилось по маленькой комнатке и разбивалось о прозрачные створки, отделявшие пульт от станков. А там, в потеках масла и воды, танцевали свой бесконечный вальс манипуляторы.

Старик был вечно недоволен их работой, он постоянно менял ракурс обзора, увеличивал и уменьшал изображение, а каждые пять минут требовал прекращать процесс и давать вещь ему. Панели разъезжались, и он ощупывал, подносил к самым глазам, осторожно гладил заготовку. Налюбовавшись, отдавал ее машинам, и опять начинались бесконечные приказы, выкрики, дополнения, требования переделать или начать все с начала.

Что же он делал? Маски. Самые разные - от золотых, под древний Египет, нефритовых, под майя, и до полупрозрачных агатовых, которые так чудесно подходили к костюмам венецианского карнавала. Старик хотел делать их неповторимыми, уникальными. Над каждой он работал не один месяц - вспоминая свои лучшие творения, пытался откопать в прошлом тот неповторимый шарм, строгую мощь, которую теперь копировали его ученики.