Это был один из тех редких случаев, когда он первым нарушил молчание, это ее настолько поразило, что, оторвав взгляд от ковра, она мельком взглянула на него и отрицательно покачала головой:

- Нет, не знаю.

- Вы никак не придумаете, о чем заговорить, - сказал он. - Боюсь, это происходит потому, что вы очень стараетесь не думать о чем-то вполне определенном. Как по-вашему, я прав?

- Не знаю, - ответила Элен, хотя от его слов она внутренне напряглась. - Я не могу сосредоточиться.

- Разве? Итак, сегодня у нас понедельник, двадцать первое, а знаете, когда в последний раз вы говорили про ограбление? Ровно неделю назад, в прошлый понедельник. С тех пор вы не произнесли об этом ни слова. В среду вы говорили о своей матери, в пятницу - о дочери, а сегодня вообще не произнесли ни слова. Но до ограбления осталось всего десять дней, и до прошлого понедельника эта тема очень вас волновала.

Он замолчал, и, значит, теперь была ее очередь что-то сказать, как-то ответить на его слова.

В панике она искала подходящие слова, но в результате только пробормотала:

- Не знаю, у меня такое ощущение, что мне просто больше нечего сказать об этом.

- Вы последовали моему совету и присутствуете на их переговорах?

-Да.

- Знаете их планы?

-Да.

- Разве мы не можем поговорить об этом?

- Наверное. - В смятении она пожала плечами, ее лицо исказилось от боли. Мне кажется, я больше не в силах думать об этом.

- Но вы же слушаете их разговоры, не так ли?

- Да.

- Стало быть, вы все еще этим интересуетесь, думаете об этом. Но говорить об этом не хотите. Как вы думаете, почему?

- Не знаю.

Доктор Годден начал, как обычно, выдвигать одну гипотезу за другой.

- Может быть, вы перестали доверять мне? Или убедились, что дело выгорит и глупо было так волноваться? А может быть, вы почувствовали влечение к своему бывшему мужу? Или Паркеру?

- Нет! - вырвалось у нее так громко, что это поразило ее самое, и она надолго замолкла, прислушиваясь к этому своему "нет!", повторявшемуся, словно эхо, в самой глубине ее существа. Наконец, очнувшись, она поняла, что вглядывается в край ковра, рисунок которого, как ей показалось, чем-то походил на профиль Паркера, холодный и безучастный.

- Что для вас Паркер? - услышала она голос доктора Годдена. - Родитель, суровый отец?

- Холод, - сказала она, не понимая до конца, о ком она говорит. О Паркере, или о себе, или о них обоих, не сознавая даже, какой смысл вкладывает она в это слово.

- Мужчина, которого вы не заслуживаете?

- В среду, - произнесла она монотонно, почти шепотом, - Стен не должен был ночевать дома. Я предложила Паркеру остаться, я старалась не придавать своим словам сексуального оттенка. Сама не знаю, чего я хотела. И не уверена, понял ли это Паркер.

- Он остался?

- Нет. Уехал, и я почувствовала облегчение. Я была рада, что он уехал, но мне казалось, что должна была предложить ему остаться.

-- Вы почувствовали облегчение, когда поняли, что по-прежнему никому не нужны?

- Наверное, не знаю.

- Что сейчас вы испытываете к Паркеру?

- Мне кажется, я его ненавижу, - сказала Элен. - И боюсь.

- Вы считаете, что он был бы вправе наказать вас за вашу ненависть, предположил доктор Годден, - поскольку не сделал лично вам ничего такого, что оправдывало бы вашу ненависть? Поэтому вы его и боитесь, ведь страх - это проявление чувства вины.

Иногда ей было трудно отвечать на его вопросы. Так и на этот раз. Поэтому она только покачала головой.

- Возможно, в среду вам снова захочется поговорить об ограблении. Возможно, к тому времени вам удастся лучше разобраться в своих чувствах.

- А сейчас нельзя? Кажется, я уже лучше разобралась в себе, и мне хотелось бы поговорить об этом.

- Сейчас у нас уже нет времени, - сказал он, и в его голосе не было обычной теплоты. - Отложим разговор до среды.

Она почувствовала себя виноватой и перед доктором. По непонятной причине она не рассказала ему о плане операции, заставила его подумать, что не доверяет ему, тем самым создала трещину в их отношениях тогда, когда больше всего нуждалась в его помощи.

- В среду я расскажу вам все, - пообещала она.

- Ваша воля, - ответил он.

Глава 6

Норман Берридж окинул взглядом покойника и остался доволен. Может, на щеках больше румянца, чем нужно, особенно для шестидесятитрехлетнего человека, но родственники обычно не обращают внимания на такие мелочи. На губе не заметно жуткого шва, но вообще-то, конечно, они обошлись без особых косметических ухищрений. Впрочем, с таким помощником и это хорошо!

А, все хорошо, не о чем беспокоиться! Вполне приемлемо. Нет, на самом деле хорошо! Он сказал это помощнику, молодому пуэрториканцу, который с гордым видом стоял возле покойника. Пуэрториканцы были почти единственными, кто в наш изнеженный век соглашался работать здесь за мизерное ученическое жалованье. Тот принял похвалу, радостно замахал руками, и щеки его зарделись, как у трупа, над которым он трудился.

Раздался телефонный звонок. Норман Берридж подошел к настенному телефону в дальнем углу комнаты, взял трубку и услышал голос своего секретаря:

- Здесь один человек хочет вас видеть, мистер Берридж. Его зовут Линч, говорит, что насчет ренты.

Берридж поморщился. Имя было ему знакомо, и он знал, что это за рента. Линч был одним из тех, кто время от времени приходил к нему с просьбой профинансировать какое-нибудь из его делишек. Вложить с пользой деньги всегда приятно. Конечно, риск есть, но зато стопроцентная прибыль и никакого участия в самом деле, если не считать финансового. Однако люди, обращавшиеся к нему за инвестициями, были ему отвратительны, и Линч, пожалуй, больше прочих. Холодный, сдержанный, немногословный и стремительный, как пантера; Берриджу казалось, что тот смотрит на него сверху вниз, презирая его за дряблое тело, нервозность и отсутствие логического мышления. Сам же Линч был чист, холоден и пуст, как только что изготовленный гроб.

Конечно, Линч было его не настоящее имя. Как-то он пришел с еще одним человеком, и тот называл его то ли Портером, то ли Уолкером, то ли Арчером... Точно он не запомнил.

Наплевать! Главное не имя, а та выгода, которую он получал от сделки с ним.