Смертельный ужас охватил Николая. Он уже не мог и даже не пытался отличить, где сон, где явь. Его трясло и засасывало. Он кричал, бесновался, звал на помощь. И не мог вырваться из цепких объятий трясины...
Пробуждение было как удар молота. В мозгу что-то разорвалось, лопнуло - пронзительная боль застряла в затылке. Сердце стучало не только в груди, но и в висках, в глазах, в желудке - все тело было одним загнанным, тяжело бьющимся сердцем.
Николай перевернулся на бок и, с трудом встав на четвереньки, пополз по склону оврага наверх. Перед глазами все мельтешило, вертелось, не могло стать на свои места. Боли он уже не чувствовал, какое-то странное отупение взяло над ним власть.
Сверху кто-то звал, говорил что-то. Но Николай не мог различить ни слова. Все звуки сливались в неясное бормотание, издаваемое кем-то расплывчатым, похожим на человека. Николай не мог окончательно прийти в себя, он все еще оставался в щупальцах наваждения. Пытался вырваться из них и потому-то карабкался по склону, в кровь обдирая руки, уродуя давно не стриженные ногти.
- Руку, руку давай! - доносилось как сквозь вату. Николай сощурил глаза, всмотрелся - там наверху сидел на корточках старик и тянул ему широкую узловатую ладонь. Именно эта живая, подрагивающая ладонь и убедила Николая в том, что сон позади, что он выкарабкался из черного омута. И это было как открытие, он перестал рваться наверх, сразу ослабел, сполз на дно оврага и, уткнувшись лицом в землю, беззвучно зарыдал.
- Да ты чего? - неслось сверху. - Чего с тобой? Ну, погоди, я спущусь!
Николай не слышал слов. Истерический припадок был позади. И он уже забыл, как катался по земле несколько секунд назад. Все отступило перед одним - сон, до последней его фазы, был настолько явственным, что Николай уверился в нем, уверился в своем здоровье, в своей силе... И теперь, после того как он почувствовал себя, пусть ненадолго, пусть во сне, но все-таки человеком, возвращаться к своему обыденному состоянию было невыносимо! Почему, почему он не умер в этом сне?! За что он должен снова возвращаться в себя, в свое изношенное, истерзанное тело! Он рыдал и рвал руками траву. Растоптать, уничтожить все вокруг, взорвать этот мир! Весь! Но его сил не хватало даже на то, чтобы выбраться из оврага.
- Эй, дружок! Да ты здоров ли?
Николай почувствовал на своем плече тяжелую ладонь. Старик все-таки спустился вниз и теперь хотел помочь ему. Но Николай помощи ни от кого принимать не желал. Желание было одно - остаться в этом овраге навсегда. Умереть в нем.
- Уйди! - сквозь зубы бросил он старику и дернул плечом, стряхивая ладонь.
Но она даже не шелохнулась.
- Ух ты, горячий какой!
- Что вам от меня надо? - не выдержав, закричал в голос Николай, чувствуя бессильную, закипающую мутной пеной ярость.
- Ну-у, теперь точно вижу, перебрал парень. Я-то сомневался поначалу, а теперь... Я-то думал, вдруг приступ какой, падучая, к примеру. Ну да чего там, вставай!
Николай отвернулся, вцепился в траву.
- Подымайся-ка, нечего тут, пойдем. - Старик просунул руку под мышку Николаю и приподнял его. - Раз уж я к тебе слез сюда, так чего ж, бросать? Пошли!
Николай понял, что старик вредный, прилипучий, от такого не избавишься. Он поддался. Встал, оперся на плечо. В голове сильно гудело, но ноги ничего, ноги держали.
- Вот и молодец! - обрадовался старик. - Пошли-ка, посидим на скамеечке, отдохнешь. Совсем в себя придешь. Ох ты, дела!
Николай уперся и недоверчиво посмотрел на старика. Тот был пониже его, в соломенной шляпе и с короткими сивыми усами. На лацкане буклястого серого пиджака поблескивала медаль ветерана.
- Да ты не пугайся! Тут наверху лавочка есть, за деревьями. Посидишь проветришься...
- Там милиция, - хрипло выдохнул Николай и стал вырывать руку.
- Дурачочек! Да тебе самому надо к ним идти, там определят, направят лечиться...
Николай рванулся сильнее. В глазах его застыл испуг, ноги ослабли, стали разъезжаться в стороны.
- Да не ершись ты! Я ж тебя никуда силком тащить не собираюсь, дурачина. Пошли.
Они долго, оскальзываясь и опираясь временами о кочки, придерживаясь за жидкие кустики, выбирались наверх. Старик взмок, сдвинул шляпу на затылок. Он тяжело дышал, с присвистом, с надрывом.
- Садися!
Николай плюхнулся на скамейку, вытянул ноги. Его охватило полнейшее безразличие ко всему и прежде всего к себе. Зачем с ним возятся? Какой толк от этой возни? Как они не понимают сами!
- Вот и порядок. - Старик стер рукавом испарину, приободрился. - Что ж ты с собой делаешь? Ведь молодой еще! Небось, немногим за сорок перевалило?
- Тридцать шесть, - машинально ответил Николай.
Старик покачал головой, промолчал.
- Я пойду, - попытался встать Николай.
Но старик дернул его за рукав, и он не удержался на ногах - спинка скамьи больно ударила в спину.
- Ну куда ж ты пойдешь, куда!
Они просидели молча несколько минут. Николай чувствовал себя не в своей тарелке, но не мог ничего связного проговорить - и мысли и слова путались в голове, язык не слушался.
- Я вот уже седьмой год на пенсии, - начал старик, подергивая просмоленный ус, - не поверишь: шесть классов образования, всю жизнь формовщиком, а тут так увлекся книжками ни днем, ни ночью оторваться не могу. Гулять и то себя силком понуждаю. Всю сыновью библиотеку перечел, за внуковы книжки принимаюсь. Он большой уже у меня...
Николай согласно кивал, не вслушиваясь в слова. Его совершенно не интересовали ни сам старик, ни его увлечения, тем более какие-то книжки, внуки. Николай страдал, он жалел, что всю мелочь оставил Витюне и сейчас даже не на что сходить выпить кружку пива.
-... не поверишь - Достоевского, Федора Михалыча, от корки до корки все собрание осилил. Матерый мужичище был, надтреснутый, правда, с болью большой в сердце, но матерый...
Какой Достоевский? О каком Достоевском мог рассуждать этот старик с шестью классами! У Николая отчаянно ломило в висках. И размеренный неспешный голос сводил его с ума, забивая гвоздями в раскаленную голову каждое слово. Но он не мог собраться с силой и прервать рассказ своего "спасителя". Где же Витюня, где черти носят этого предателя?! Николай в бессилии заскрипел зубами, ударил кулаком по лавке.