В конце декабря, но не позднее 7 января 1907 г. Гумилев отправился с визитом к Зинаиде Гиппиус. Он позвонил. Долго не открывали, наконец, вышла горничная и, возможно, все было точно так же, как описывает свой визит к Мережковским Андрей Белый: "Я позвонил: передняя - белая; горничная в черном платьице, в беленьком чепчике; вижу из двери: на белой стене рыжеватая женщина в черном атласе, с осиной талией, в белой горжетке, лорнетик к глазам приложив.." В своих воспоминаниях Белый уверяет, что на звонок Гумилева, впрочем, не горничная, а он сам чуть ли не бросился в переднюю открывать дверь. За дверью стоял, по описанию Белого, "бледный юноша с глазами гуся". Гумилев же изображал сцену иначе: "Войдя, я отдал письмо и был введен в гостиную. Там, кроме Зинаиды Николаевны, был еще Философов, Андрей Белый и Мережковский". Разговор, который эта компания навязала еще не успевшему оглядеться и смущающемуся двадцатилетнему юноше, пришедшему к "великим", с некоторой мягкостью можно назвать отвратительным. Все, кроме почти немедленно ушедшего Мережсковского, принялись дружно навешивать на гостя всевозможные ярлыки. Без того, чтобы подвести под некую жесткую рубрику совсем незнакомого человека, казалось, они не могли с ним общаться. Затем начались издевательства. "Дразнили беднягу, который преглупо стоял, пишет А. Белый, - "шел от чистого сердца к поэтам же". Затем появился Мережковский и, сунув руки в карманы, сказал с французским прононсом: "Вы, голубчик, не туда попали! Вам здесь не место". И тут же Гиппиус указала на дверь лорнеткой.

Между тем в письме Зинаиде Гиппиус Брюсов осведомляется, приходили ли к ней его брат и "юноша Гумилев". "Первого не рекомендую, второго - да", заканчивает письмо Валерий Брюсов. На это Гиппиус ответила: "О Валерий Яковлевич! Какая ведьма "сопряла" вас с ним? Да видели ли вы его? Мы прямо пали. Боря (т. е. Андрей Белый - В. К.) имел силы издеваться над ним, а я была поражена параличом. Двадцать лет, вид бледно-гнойный, сентенции старые, как шляпка вдовицы, едущей на Драгомиловское. Нюхает эфир (спохватился) и говорит, что он один может изменить мир: "До меня были попытки... Будда, Христос... Но неудачные". После того, как он надел цилиндр и удалился, я нашла номер "Весов" с его стихами, желая хоть гениальностью его строк оправдать ваше влечение, и не могла. Неоспоримая дрянь. Даже теперь, когда так легко и многие пишут стихи, - выдающаяся дрянь. Чем, о, чем он вас пленил?"

Брюсов надолго запомнил это письмо. Через семь лет в одной своей небольшой заметке он пишет: "Я взял под свое "покровительство" в редакции "Весов" Н. Гумилева и решительно защищал его от столь же решительно отрицательных его оценок (которые высказывала, например, З. Гиппиус)". Брюсов действительно покровительствовал начинающему Гумилеву; он же написал Белому, находящемуся в конце 1906 г. за границей: "Если вам можно, познакомьтесь с Николаем Степановичем Гумилевым, бульвар Сен-Жермен, 68; кажется, талантлив и во всяком случае молод". Известен и ответ А. Белого: "Познакомился с Гумилевым. Может быть, письма его и интересны, но общий облик его - "паныч ось сосулька!" (Гоголь. "Вий), и сосулька глупая".

Память об этой встрече сказалась в рецензии Гумилева на поэтический сборник Белого "Урна". Рецензия была напечатана в газете "Речь" 4 мая 1909 г. В ней Гумилев писал: "Из всего поколения старших символистов Белый наименее культурен, - не книжной культурой ученых... в этой культуре он силен... а истинной культурой человечества, которая учит уважению, и кладет отпечаток на каждое движение человека". В этой же рецензии Гумилев говорит, что следит за творчеством Белого давно и с интересом. Гумилев был знаком со стихами Белого уже в ту пору, когда готовил к печати "Путь конквистадоров". Брюсов в своем отзыве на эту книгу в "Весах" подметил, что некоторые строфы в ней "до мучительности напоминают" Белого. Знаком был Гумилев и со статьями Белого, по крайней мере с теми, что печатались в "Весах", которые Гумилев читал регулярно. Он продолжает получать "Весы" и в Париже". Его имя встречается в списке заграничных подписчиков, напечатанном в одном из номеров "Весов".

Имя Белого упомянуто Гумилевым и в его первом "письме о русской поэзии" в первом номере "Аполлона" (октябрь, 1909). В характере этого упоминания просматривается автобиографический подтекст. Гумилев писал здесь о стихах сотрудника "Весов" Б. Садовского: "Я думаю, ни у кого не повернется язык упрекнуть поэта за такую скромность. Если он может не многое, то, по крайней мере, ясно сознает свои силы. Несколько строф, навеянных Брюсовым и Белым, только подтверждают мою мысль... так бесхитростно переняты в них особенности обоих образцов". Эти слова были запоздалым ответом Брюсову, упрекавшему юного Гумилева в подражании Белому. Гумилев даже употребляет здесь брюсовский оборот речи в его отзыве на "Путь конквистадоров": "Отдельные строфы... напоминают свои образцы - то Бальмонта, то Андр. Белого".

В следующем "письме о русской поэзии" опять упоминается имя Белого и опять лишь вскользь, но в этом беглом упоминании уже чувствуется будущий акмеист, который строит свою поэтическую систему, отталкиваясь от символизма и преодолевая его. Речь идет о первой книге П. Сухотина "Астры". В ней, пишет Гумилев, - "багряные закаты каких-то невиданных солнц", конечно взяты у Белого, но в стихах Сухотина они стали "ровнее и проще". "Теперь для них уже не надо подниматься на снеговые вершины, их видно с любого балкона".

В "Аполлоне" № 6, 1910 имя Белого встречается в отзыве на книгу Алексея Сидорова "Первые стихи". По словам Гумилева, Сидоров подражает Белому. Но начинающему поэту не хватает "смелости и свежести выдумки, на которой главным образом и держится поэзия Андрея Белого". В следующем номере "Аполлона" в статье Гумилева "Жизнь стиха" Белый отнесен к "поборникам тезиса искусство для жизни". Для Гумилева этот подход к искусству "нецеломудренный", равно как и точка зрения защитников тезиса "искусство для искусства".

В "Аполлоне" № 8, 1910 напечатана была статья Гумилева "Поэзия в "Весах", в которой находим следующую лаконичную характеристику: "Андрей Белый пытающийся внести красочный импрессионизм своих юношеских произведений в самые повседневные переживания". Однако все эти частные наблюдения над поэзией Андрея Белого в целом не умаляют в глазах Гумилева того места, которое Белый твердо занял в современной русской поэзии. Его имя он ставит рядом с Блоком, неизвестно наравне ли, но сразу вслед за ним. В рецензии на "Антологию" издательства "Мусагет" Гумилев отметил стихотворение Белого "Перед старой картиной". Оно, по слову Гумилева, - "прекрасно". Из романтизма есть два выхода, - поясняет свою оценку Гумилева, - "в сторону Гейне и в сторону Готье". Белый идет в этом стихотворении по более трудному пути Готье. В этом предельно кратком отзыве сказано чрезвычайно многое. Рецензия написана была в период, непосредственно предшествующий созданию Цеха поэтов и формулировке концепции акмеизма. Символизм понимался современниками как поэзия романтическая. Для Гумилева уже к этому времени явно обозначилась ценность равновесия как психологической и эстетической категории. Равновесие всех частей стихотворения весьма не благоприятная почва для романтизма. Выход из романтизма в сторону Гейне означает иронию. Летом 1911 г., пережив вспышку нового увлечения Анненским, Гумилев ясно осознал, что по своему темпераменту он не может быть продолжателем "иронической" линии в поэзии.

Но символизм Анненского ближе романскому духу. Романтизм Гейне и даже его тип "выхода из романтизма" для Гумилева неприемлем вдвойне: в силу его личного "решительного предпочтения романского духа перед германским" и по причине несущественности иронии в мире, где "все явления братья". Блок для Гумилева в известной степени ассоциируется с Гейне. Отсюда отталкивание от "царственного безумия" Блока, родственного германскому духу. Совсем иной выход из романтизма в сторону Готье. Готье станет столпом и утверждением истины в эстетике акмеизма. Во-первых, он "бесконечно жаден до жизни". И уже в этом его качестве акмеизм найдет вдохновение для своей "интенсивности", преодолевая экстенсивность символизма. Во-вторых, Готье, в отличие от стольких романтиков, в отличие от Блока, "не поддался очарованию сплина". Он избегает туманного и отвлеченного. Наконец, путь Готье намного труднее, а девиз акмеизма - идти по пути наибольшего сопротивления Таким образом, оценка стихотворения Белого в "Антологии" "Мусагета" основана на продуманной шкале эстетических ценностей и привлекательна своей объективностью, на которую не влияют личные воспоминания.