В тот день у Оли после занятий в школе были занятия в драмкружке. И была не обычная репетиция — было распределение ролей в новом спектакле, который намеревались поставить к новогоднему концерту. Сказка называлась «Снежная королева», и Оле руководитель драмкружка доверил главную роль — роль Герды. Обычно из-за главных ролей студийцы начинали ссориться между собой, обижаться на руководителя, считая себя несправедливо обойденными. На этот раз с тем, что Оля — самая лучшая кандидатура для роли Герды, согласились почти все.

— Она — настоящая Герда, и добрая, и тихая, и светленькая, — сказали ребята, лишь Олина подруга-соперница Вика, хорошенькая бойкая девочка, с черными кудряшками, всегда требующая для себя главную роль, недовольно поморщилась, но не возразила. Сейчас ей досталась роль Маленькой разбойницы, для которой она тоже подходила как нельзя лучше, так что спорить было явно бесполезно…

Оля и Вика учились в одном классе, сидели за одной партой и даже жили в одном доме. Занятия в драмкружке заканчивались в семь вечера, и зимой, когда темнело рано, родители девочек договаривались, кто будет их встречать. Чаще приходил Викин папа или мама. Олин отец допоздна задерживался на работе, а маме было неудобно везти в трамвае капризулю Риту, потом тащить ее на руках, потому что из-за тяжелой шубы и неустойчивых валеночек она отказывалась идти сама. Зато если Олин папа мог выкроить время, он приходил гораздо раньше, еще до окончания занятий, и, прячась в темноте клубного зрительного зала, который принадлежал заводу, на котором он работал и где действовали и взрослые, и детские кружки, смотрел, как на сцене репетирует его старшая дочка. А потом его серая «Волга» набивалась до отказа детворой, и он подвозил домой даже тех, кто жил совсем в другом районе, несмотря на то, что рисковал быть оштрафованным милицией за превышение количества пассажиров, и, кроме того, ему это было не по дороге. Он, как оказалось, был очень внимательным зрителем, строгим умным критиком, но критиковал с таким юмором, что даже те, на чьи ошибки он указывал, покатывались со смеху. Потом выяснялось, что все были великолепны, и дети расходились по домам очень довольные. И лишь после того как отец высаживал последнего пассажира — Вику, жившую в первом подъезде, и подъезжал к четвертому, где жила их семья, он говорил:

— А ты, Олененок, была лучше всех, но ты нос не задирай, так и должно быть, ведь ты моя дочка.

Как-то раз Оля услышала разговор родителей.

— Полезное дело для ребятишек, по улицам не бегают после школы, заняты делом, может быть, и потом, когда вырастут, будут в народном театре играть, вместо того чтобы дома у телевизора скучать или пьянствовать. А настоящими артистами только двое будут: наша дочка и ее подружка, талантливые девчонки растут, — сказал отец.

В тот ужасный вечер, навсегда оставшийся в памяти Ольги, ее и Вику встречал дядя Коля, Викин папа. Они ехали на трамвае, и Вика рассказывала своему папе, как роль Маленькой разбойницы выгодно отличается от роли Герды. Герда какая-то серенькая, ничего сама сделать не может, ноет без конца, а все ей помогают, а Маленькая разбойница — девочка интересная, яркая, неординарная, играть ее будет гораздо интереснее, хотя роль и не главная.

— Все сказали, что Оля — вылитая Герда, — презрительно говорила Вика. — Правильно заметили — такая же серость, тихоня, ее на уроках к доске вызывают, а она если и знает, что отвечать, так сначала стоит, как дурочка, и краснеет, а все ждут…

Как ни старался дядя Коля угомонить свою разобиженную на подругу дочку, Вика замолчала только тогда, когда отец не шутя пригрозил ей при всех в трамвае надрать уши, заметив, что зависть — одно из худших человеческих качеств. Вика разобиделась еще больше и отвернулась к окну, сдерживая слезы. Оле даже стало ее жалко, хотя она и выслушала в свой адрес столько несправедливостей: ее папа никогда бы не унизил ее, он бы нашел такие слова, что ей самой стало бы стыдно. Оле не терпелось попасть домой, чтобы поделиться радостью с папой. Именно он заметил в ней склонность к актерскому дарованию и, когда она была еще совсем маленькой, сам привел ее пять лет назад в драмкружок, убедил руководителя, поначалу не разглядевшего в немного застенчивой девочке таланта, взять ее.

Потом Оля бежала по лестнице на третий этаж, не дожидаясь лифта, мечтая, чтобы папа уже оказался дома, чего, в общем-то, не должно было быть. Ее сердце радостно подпрыгнуло, когда она увидела в прихожей на вешалке его пальто. Скинув в разные стороны сапожки, не глядя забросила на полку вешалки шапку, не попала в цель, и шапка упала на пол. Не поднимая ее и распахивая на ходу пальто, поспешила в гостиную, чтобы поделиться радостной новостью, но, споткнувшись о чемодан, застегнутый на все ремни, только грустно подошла к сидящему в кресле отцу и спросила:

— Опять?

Чемодан отца в пору, когда не было ни каникул, ни отпусков, мог означать одно — отъезд в командировку. Командировки отца Оля не любила. Как потом оказалось, не зря…

— А папа полетит на самолете, — сообщила сидящая у отца на коленях Рита. — Пап, ты только крепко держись за крылышки и не упади, когда он поднимется высоко-высоко.

— Мы никак не можем ей растолковать, что самолет большой и что папа полетит внутри, — засмеялась мама. — Она представляет самолет малюсеньким, как в небе.

— Как на каруселях, — поправила Рита и продолжала рассказывать Оле: — Папа полетит далеко, это называется север, там живут живые мишки, и он мне привезет одного.

— Я бы привез, да ему будет у нас жарко в квартире, — сказал папа.

— А мы балкон откроем, — предложила Рита.

— Тогда сами замерзнем, — поддержала игру мама.

— Я тебе лучше игрушечного привезу, он будет совсем как живой, но ему не будет жарко, — придумал компромиссное решение отец.

Рита согласно кивнула и уснула у него на руках, ее отнесли в детскую и уложили спать.

— Рассказывай, Олененок, я ведь вижу, что у тебя что-то важное и радостное произошло, — притянув к себе расстроенную старшую дочку, попросил отец.

Настроение снова поднялось, как только отец прижал ее к себе и приготовился слушать. Как и младшую, он усадил Олю на колени, и она, взахлеб, забывая о последовательности, выкладывала новости, а он не перебивал, широко улыбался, и она видела, что и его глаза загораются такой же радостью, какая жила и в ее сердце. И за ужином родители продолжали слушать возбужденную Олю, и никто не ругал ее, и мама, и папа только засмеялись, когда она, от избытка эмоций жестикулируя, смахнула на пол тарелку. Потом Оля легла спать, а папа стал одеваться, собираясь в дорогу. Но Оле не спалось, и она в ночной рубашке, босиком то и дело появлялась на пороге гостиной. Отец уже облачился в черный костюм, который очень шел к его черным, чуть вьющимся волосам. Мама завязывала ему галстук, а он мешал ей, целуя ее.

— Перестань дурачиться, Игорь, — шутливо сердилась мама, а сама улыбалась. — Ты лучше вспомни, не забыл ли чего.

— Забыл, — сказал отец, увидев маячившую в дверях детской комнаты дочку. — Забыл Олененка уложить. — Он подошел, подхватил Олю на руки, понес в кровать.

— Ненавижу твои дурацкие командировки, — сказала Оля.

— Они не дурацкие, они очень важные и нужные для многих людей, — ответил он, держа ее на руках. Его руки словно предназначены были для того, чтобы держать Олю, так было ей уютно, сразу стало спокойно и захотелось спать. — А ты не думай о том, что мы расстанемся, это ведь ненадолго, только на неделю. Ты думай о том, что я тобой горжусь и что через шесть лет мы с тобой поедем в Москву, и ты поступишь во ВГИК. Ты станешь великой, знаменитой актрисой, а я стану совсем стареньким. Ты будешь часто уезжать на съемки кинофильмов, а я буду тоже скучать по тебе и ждать тебя, когда ты вернешься. И еще буду смотреть по телевизору фильмы, в которых ты будешь играть главные роли, и говорить всем: «Это моя дочка, мой Олененочек», — шептал он ей, чтобы не разбудить спящую Риту.

— Пап, а Вика говорит, что из меня никогда артистка не получится, — неуверенно сказала Оля. — И вот сегодня…