Он повел меня к двери. Я высвободилась и вежливо попрощалась с итальянцем, который пристально смотрел на Хуго.

Тот закрыл за нами дверь и, сжав челюсти, потащил меня за угол коридора.

— Мне очень жаль, Доротея, но ты не могла выбрать момента хуже. Я встречусь с тобой через час у меня дома, авеню Виктор Гюго, 15. Я все тебе объясню, но умоляю, уходи сейчас же.

Я оказалась на тротуаре, на подгибающихся ногах, словно только что одним прыжком перепрыгнула опасную бездну.

Первая моя мысль была вполне очевидная, она любому пришла бы в голову: надо выпить.

И я сразу почувствовала себя лучше. Вот только…

Вот только я влипла в какую–то темную аферу, и ключа к ней у меня не было, а я себя знаю, в смысле «ладно, по последней, а потом… еще по одной», и конца этому не будет. Я и так не в лучшей форме. Придется ввести сухой закон, если я хочу соображать на всю катушку.

Я медленно двинулась прочь, отыскивая взглядом аптеку, а найдя, не раздумывая, зашла.

Если б несчастный жалкий аптекарь, сморщивший нос под налившимися недоверием глазами, мог измерить всю глубину моего безразличия, которое ему придется вычерпать, прежде чем хоть краешком задеть мое несуществующее «эго», с уверенностью утверждаю, что он даже и пытаться б не стал, но что поделать, прозорливцем он не был. Я попросила у него самую большую упаковку витамина С, коктейль из всех витаминов от А до Z, короче, все, что у него найдется в магазине, и потрясла пачкой банкнот, чтобы уверить в своей кредитоспособности.

Он даже принес стакан воды, который я потребовала, чтобы запить жменю таблеток. Честно говоря, они с тем же успехом могут продавать нам простое плацебо, потому что, едва выйдя из аптеки, я испытала прилив неожиданной энергии.

Долго это не продлилось. В такси, которое везло меня к Хуго, на меня нахлынула волна липкого уныния, и я вышла с жутким желанием повернуть вспять, я имею в виду во времени, и оказаться снова три назад в Бато–Лавуар, но тогда пришлось бы снова пережить весь этот кошмар, да и над временем мы все равно не властны. Остается двигаться вместе с ним. И я погрузилась в течение жизни. У меня больше не было сил ему сопротивляться. Оно уносило меня, не оставляя надежды в ближайшее время оказаться на твердой земле.

Номер 15 по авеню Виктор Гюго оказался просто дверью. Это было не общественное здание, а частный дом. Хуго проделал неплохой путь.

Я присела на соседнюю лавочку и стала ждать.

Что ты сделала с телом?

Это был первый вопрос, который мне задали в полиции, едва я призналась.

Стоило мне услышать этот вопрос, и я поняла, какого дала маху. Тогда я попыталась сыграть под дурочку, надеясь, что еще не слишком поздно.

— Каким телом? — удивилась я, только что во всем признавшись.

Один из легавых встал. У него вдруг сделался очень усталый вид, и тот легавый, который был любезным, удержал его за рукав и сказал мне:

— Неважно, начнем все сначала.

Моя любовь к Хуго поддерживала меня надежней, чем ноги.

Они начали все с нуля. У меня была бурная ссора с Полем Кантером, мои нервы не выдержали, и я схватила пистолет, который хранился в ночном столике. Тут я прервала их, терпеливо спросив:

— Какой пистолет?

Ответом мне был взрыв ругательств. Я разрыдалась, что было несложно, потому что я очень устала, и, икая и всхлипывая, чтобы как можно дольше потянуть время, постаралась разъяснить это ужасное недоразумение. Я действительно всей душой хотела бы иметь оружие, потому что тогда, конечно же, я выстрелила бы в этого ужасного человека, который обращался со мной, как с половой тряпкой. Но поскольку оружия у меня никогда не было, да и характер скорее мирный, то я обратилась в бегство, укрывшись у родственницы, где, как я была уверена, Поль Кантер никогда бы меня не нашел. Я вернулась в Париж, надеясь, что на этот раз он все понял и исчезнет из моей жизни, но я так сильно хотела убить его, что когда меня задержали представители закона, у меня на какой–то момент начались галлюцинации и я уверилась, что действительно убила его, но должна сказать, что это скорее из области фантазмов, и любой психолог легко объяснит, что со мной произошло.

— А где в таком случае Поль Кантер? — процедил сквозь зубы тот, кому я особенно действовала на нервы.

Я напустила на себя возмущенной вид гражданки, которая относит себя к куда более высокому слою общества, нежели жалкий низкооплачиваемый служащий, к тому же пытающийся злоупотребить своей властью, и возразила, что не собираюсь выполнять за полицию ее работу. Потом я опустила голову с видом глубокого раздумья и добавила после долгой паузы, призванной вселить надежду в сердца под полицейскими мундирами:

— Возможно, он в Германии. Он туда собирался.

— Но вы говорили, что он не желал оставить вас в покое.

Я мягко вздохнула и повторила, четко выговаривая каждое слово, словно обращалась к невнимательным детям:

— Он готов был оставить меня в покое при условии, что я дам ему денег, все больше и больше денег. Но я и так много ему заплатила. Ему было на что устроить передышку.

— Никогда не слышал о женщине, которая платит, чтобы избавиться от парня, — проворчал обладатель дурного характера.

— Потому что вы никогда не были женщиной, которую бьют, — с достоинством возразила я.

— А вы знаете, — вступил слащавый, — это же смягчающее обстоятельство. Значит, он бил вас?

— Совершенно согласна, можете себе представить. Если бы я его убила, то никаких угрызений не испытывала бы. Но я его не убивала.

— Ну а с чего вы тогда сами во всем признались?

— Сама, лейтенант? Вы шутите. Вы вырвали из меня это признание.

На этот раз понадобилось вмешательство троих коллег, чтобы помешать самому нервному объяснить мне истинный смысл глагола «вырвать».

Я добавила с непоколебимой уверенностью:

— И я сообщу об этом моему адвокату, как только его увижу.

Остальные легавые обменялись серией загадочных взглядов и вышли из комнаты в свинцовом молчании. Я испытала мгновение истинного счастья. Признанием я облегчила свою совесть. А теперь еще и уверилась, что Хуго сдержал слово и не предал меня. Я чувствовала себя воистину неуязвимой.

Это ощущение только усилилось, когда я узнала, что он нашел мне именитого адвоката. Небольшая проблема заключалась в том, что Хуго должен был официально оставаться в стороне от этого дела. Любой непосредственный контакт между нами был невозможен. Второй проблемой, которая на тот момент занимала меня меньше всего, было то, что адвокат стоил так же дорого, как его репутация. К счастью, я заранее выдала доверенность Хуго. Теперь я могла ни о чем не заботиться.

Эта история об убийстве без трупа, мое решительное и долгое молчание, мое сопротивление на всех допросах, последовавших за моим признанием, — все это стало лакомым кусочком для прессы.

Мой адвокат подробно остановился на моих признаниях, долго рассказывал о наших отношениях с Полем, основанных на моем рабском подчинении, о наших частых ссорах, о пресловутом чеке, который был предъявлен к оплате, но вовсе не Полем, — загадка, еще больше запутавшая дело, — и после весьма уклончивых показаний экспертов меня признали невменяемой и отправили в психиатрическую лечебницу.

Во время нашей последней встречи мой защитник объяснил, что я легко отделалась, и что он в лепешку расшибся, лишь бы не впутывать Хуго, который был готов на любые безумства ради меня:

— Любовь, что поделаешь… — вздохнул он. С повлажневшими глазами он заявил в заключение, что Хуго считает себя злым духом моей жизни и предпочитает сжечь между нами все мосты, что в лечебнице мне предстоит долгий путь к самой себе и я выйду более сильной и подготовленной к счастью. Хуго в последний раз жертвует собой, но поскольку он сам давно уже отказался от счастья, то не считает себя достойным даже моей благодарности.