На какое–то мгновение я восхитилась объяснениям Хуго. Если бы я не встретила Ксавье, я бы все проглотила. Кстати, я и сейчас не все выплюнула. Этот балбес Поль вполне мог запустить руку в чужую казну, продолжая клянчить у меня по пустякам. История с Альфиери не все объясняла, но сама по себе была вероятна. А если она сможет пригодиться Ксавье, тем лучше.

Ксавье. Достаточно было недолгой встречи, чтобы я отвела ему главную роль. Его светлое присутствие возвращало смысл тому, в чем смысла не было никакого — например, жизни. Просто потому, что я разделила с ним краткий, но истинный миг общения человека с человеком. Не хочу быть полной свиньей, но мы с Салли и Квази напоминали скорее трех алкашей, забившихся в бар «Титаника» и твердо решивших потонуть быстрее, чем весь корабль. Вряд ли это можно назвать человеческими отношениями.

Блуждая в лабиринте вновь обретенных иллюзий, я размышляла. Мне бы очень хотелось бросить вранье Хуго ему же в морду, но и речи быть не могло, чтобы впутать Ксавье. Итак:

— Нет, нет, деньги меня не волнуют. Меня волнует, что кто–то решил меня прикончить…

И тут я осеклась, потому что Хуго не притворялся, я уверена. Он мне не поверил. Он действительно думал, что я несу чушь. И уверилась еще больше, когда рассказала ему о двух убийствах — во всех подробностях — и о посланиях, потому что он позеленел. Даже Де Ниро не мог меняться в цвете по заказу. И от зловонной ауры, его окружавшей, снова несло страхом.

Ну что за дерьмо.

Что ж, я навострила глаза, чтобы ничего не упустить, и задала вопрос на доверие:

— Ты уверен, что Поль мертв?

— Доротея, это бессмысленный вопрос.

— Я знаю.

Я вкратце изложила ему, с чего началась неделя, и продолжила:

— Если бы не два убийства, я бы тоже уговорила себя, что голос Поля был всего лишь галлюцинацией, а я — старая психопатка. Но сегодня мне нужны конкретные ответы. Например: что ты сделал с трупом?

— Закатал в бетон.

Теперь, чтобы разрядить атмосферу, я в общих чертах опишу Хуго. Он вроде длинного срезанного цветка, и в его венах течет сок кого–то из папортниковых. Он способен, в крайнем случае, запустить летающего змея, если дует правильный ветер, но не имеет представления, с какой стороны берутся за молоток. Поэтому «закатал в бетон» в его устах звучало, как если бы он по слогам разбирал диалект исчезнувшего племени.

Хотя ситуация и не располагала, но намек на улыбку, наверно, встопорщил волоски моих усиков — спасибо тому косметологу, который первым выщипал мне пушок над губой во времена моей суетности, потому что Хуго поправился:

— По крайней мере, мне так сказали. Я только прибрался потом в твоей квартире.

— Кто тебе «сказал»?

— Я их не знаю. Какие–то парни, к которым мне посоветовали обратиться: я их больше не видел.

Мне показалось, что в глазах Хуго, зеркале его чувствительной души, я прочла тот же вопрос:

— А вдруг Поль не умер?

Что автоматически ставило его во главу списка потенциальных жертв.

Если не считать затасканных слов и мыслей, а также очевидного вывода, что только мой труп подтвердит, с некоторым запозданием, отсутствие у меня параноидального бреда, сказать нам друг другу было нечего. Лишь бы сократить пустые речи, я пообещала избегать Альфиери, убийцу, полицию, дурных знакомств вообще и Хуго в частности, прежде чем мне удалось откланяться.

Вы поймете, в каком состоянии были нервы нашего богача, если я скажу вам, что он заставил меня спуститься в темноте в подвал, чтобы выпустить через маленькую запертую дверцу, ведущую в садик позади дома. Он задержал еще на минуту мой бег, в очередной раз спросив:

— И все же, как у тебя с деньгами?

— Я же сказала, что все в порядке. Я зашла в свой банк, и — о чудо — какие–то гроши еще остались.

— Твои счета были в довольно плачевном виде, когда я последний раз их просматривал.

— Хуго, мне плевать на деньги. Но можешь успокоиться, если у меня возникнут непредвиденные траты, я тебе позвоню. Предупреди привратницу своего храма.

Потом мне пришлось перебраться через крепостную стену, не очень высокую, но обнесенную поверху проволокой, на которой я оставила часть своего обмундирования, но я не роптала, потому что минимум по данному пункту я была полностью согласна с Хуго: один убийца на запятках полностью исчерпывал мой запас прочности. Еще и на толпу мафиози этот запас рассчитан не был.

Через полчаса ходьбы я глянула на себя со стороны: я шла на цыпочках в своих солдатских башмаках, вертя головой, как семафором, по пустой улице в тот час, когда все, кто живет внутри, уже давно дома и дремлют перед чирикающими телевизорами. Я была одна, и более чем одна.

Я застыла на месте, спрашивая себя, как переварить три порции солянки не первой свежести. Решение пришло само: небольшая сиеста среди ночи пойдет на пользу пищеварению.

Улица — просторное владение. Шестнадцатый район я знала плохо, но скамейки везде одинаковые, а дом–саркофаг Хуго нагнал на меня такого жара, что на какое–то время мне тепла хватит.

Первая же попытка пораскинуть мозгами с ходу привела меня к выводу: если только Хуго не перетянул рану жгутом, не сделал переливания крови и не отвез его в больницу, Поль с неизбежностью умер. Кто же умудрился узнать меня на тротуаре, обладал тем же голосом, что и Поль, был настолько осведомленным и упорным, чтобы захотеть отомстить двадцать лет спустя?

Следите за моей мыслью?

Член семьи? Близкий друг? Поборник справедливости, которому делать больше нечего, кроме как гнобить жизнь бродяжки?

И если Ксавье сказал правду, как Хуго смог узнать, что этот «кто–то» увидел меня и узнал у универмага «Прентан»?

Я сменила позу лежа на позу сидя, чтобы мозги лучше проветривались. Четверть часа спустя — оп–ля! Осталось только поймать такси.

Йохан был хозяином бара «Либертиз»[18] — неудачное название, потому что бо́льшую часть его клиентуры составляли каторжные выпивохи. Это было мое любимое пристанище в те золотые годы, когда я лишь интуитивно прозревала ту развалину, что скрывалась под моей тогдашней лакированной скорлупой. Мне всегда нравилось думать, что Йохану нравилась я. В частности потому, что я вела себя прилично и никогда не требовала, как обычные его клиенты, чтобы музыкальный автомат наяривал только разноцветные диски в 45 оборотов. Ну конечно, вы–то молоды, а я вам завожу долгоиграющие пластинки, которых никто младше тридцати и знать не может.

По крайней мере, фасад не изменился.

Наконец, я толкнула дверь и глубоко вдохнула этот воздух, который так люблю, мглистый от табака и отлетевших мечтаний. Народу было немного. Какой–то старый пират вцепился двумя руками в стойку, чтобы не дать ей упасть, измученная усталостью и постоянным повторением пройденного проститутка тянула рюмочку кальвадоса, словно призрачный эликсир молодости, и трое арабов в тонких кожаных куртках затягивались сигаретами с глубокомысленным видом. И Йохан, Йохан по–прежнему был здесь. Бодрый? Уж лучше сказать сразу. Он дремал на высоком стуле за стойкой в обрамлении перевернутых бутылок.

Вот он изменился — в отличие от антуража. В оцепенении забытья его щеки мягко стекали по обеим сторонам подбородка, а горькая складка вздергивала этот подбородок вверх, поближе к губам. Нос повис, почти утыкаясь в густые усы, которые приобрели сероватый оттенок — наверняка под атмосферным воздействием всего заведения.

— Где Свобода, там и Равенство, — пробормотала я про себя, после чего встала перед ним и, весьма приблизительно цитируя Шекспира, произнесла: — Берегись снов, они начало всех бед[19].

В царстве дружбы пластическая хирургия ни к чему: его продувные глаза приоткрылись, и все лицо сразу подобралось.

— Доротея, как дела?

Мы не виделись больше двадцати лет, но его рука, не дрогнув, мгновенно ухватила бутылку виноградной водки под стойкой, наклонила ее над водочной рюмкой — глоток мне, глоток себе, до дна, и повторить.