ПО СОЛНЕЧНЫМ РЕЯМ!
Непрерывно шел дождь. Мелкой рябью подергивал реку, шуршал в скупой зелени, барабанил по палубе аккуратного крейсера, по спинам моряков. Почернелый и намокший кормовой флаг уныло повис. Потускнели медные начищенные части корабельных приборов. Злой, порывистый ветер развевал дождевую пелену, холодил брызгами лица людей, гудел в такелаже, парусил одежду, выл в проходах, нагоняя раздражение и мысли о теплой печке.
Советский крейсер «Коминтерн» лихорадочно готовился к первому походу в чужие страны.
Крейсер торопился уйти от холодных дождей Архангельска к лучезарному Средиземью, к пальмам Коломбо, к обезьянам Сингапура, — в Александрию, в Аравию, в Китай. Поэтому-то и бегала команда, сломя голову, не обращая внимания на дождь и слякоть, работала, распевая песни без-умолку.
Тяжелые стальные тросы, раздирающие кожу на руках, скользкие от дождя снаряды, пулеметы, ящики, канаты, — все с прибауткой бежало быстрой лентой под ловкими матросскими руками.
Вечером пробовали машину. Дымок потянулся из трубы неуверенной струйкой и через секунду забил черными упругими клубами. Винты, пущенные в ход, заурчали под кормой, подняли водяную пену, песок и камешки со дна. Радостно вздрогнул крейсер, туго натянулись швартовы[1].
Словно сговорясь с винтами, песня взметнулась к хмурому серому небу.
Мы, дети заводов и моря, упорны,
мы волею нашей — кремни,
не страшны нам, юным, ни бури, ни штормы,
ни серые страдные дни.
Вперед же по солнечным реям…
На мостике крейсера стояли командир и комиссар. По их широкополым зюйдвесткам[2] барабанил дождь. Топорщились седые усы командира, шевелилось жесткое лицо комиссара, улыбались тонкие губы, подтягивая песне.
На фабрики, шахты, суда…
По всем океанам и странам развеем
мы красное знамя труда!
Комиссар свесился с мостика и, заглушая песню, крикнул вниз:
— Товарищи, завтра уходим! В три! Поздравляю и благодарю от имени командующего.
Его слова потонули в громком «ура» команды. Полетели вверх зюйдвестки, откуда-то появился гармонист. Под дождем и ветром отплясывал трепака лихой паренек, радуясь скорому отходу. Где-то внизу крейсера, в нижних палубах, заглушенно заиграла труба:
Та-та-а… Бери ложку, бери бак,
ложки нету, ешь так. Та-та-а…
Надувшаяся до синевы физиономия высунулась из люка. Окончив занозистой руладой, горнист, ухмыляясь, крикнул:
— Шамать, братишки! На первое борщ, на второе каша, на третье носом об стол!
Моряки кубарем скатывались в люк, снимали мокрое платье, звенели посудой, втягивали носом ароматный запах варева.
Через полчаса переливчатый храп несся из кубриков. Зажигались ночные огни, отражаясь бойкими дрожащими змейками в черной воде. Вахтенные дремали, опершись на винтовку, грезя о заморских странах.