- Ну, это бывает у подростков. А я никогда не боялся. Страшна только смерть близких. Вы же не боитесь ложиться спать. Смерти практически нет. Сон без пробуждения, вот и все. Совсем не страшно. Впрочем, по теории вероятности можно предположить, что когда-нибудь, в очень отдаленном будущем, появится абсолютно точная комбинация тех свойств и особенностей, которые составляют, скажем, вашу или мою личность. То есть родится точно такой же человек, как вы или я. Конечно, другое время сделает его совсем другим. И он не вспомнит нас с вами, если, конечно, мы не сотворим чего-нибудь такого…

За каменными валами памятника играли дети.

- Я не понимаю тех, - продолжал Федя, - кто считает: «После нас хоть потоп». Они врут. На деле даже самый закоренелый эгоист так не думает. Приведу житейский пример. Представьте, что с какого-то дня на всей Земле перестали рождаться дети. Закрываются родильные дома. Прекращается продажа всяких там пеленок, распашонок, погремушек. Сдают в музей последнюю детскую колясочку (хотя зачем тогда музей?). Закрываются ясли, детские сады. Воспитатели ищут новую работу. Больше никто не играет в песочек. Исчезают с прилавков все эти зайчики, куклы, мишки, шары. На какое-то время остаются одни «конструкторы». Нет больше тоненьких и пестрых детских книжек. Газеты публикуют портрет последнего мальчишки, впервые пишущего букву «а». Навсегда закрываются первые, вторые, третьи классы… Навсегда! Перестают готовить учителей. Зачем они теперь? Больше не встретишь ни одного человека в коротеньких штанишках… Не буду продолжать. Страшно? Любому эгоисту станет страшно. Все теряет смысл. Человек - частица рода человеческого. И, значит, не страшно (я это могу доказать логически), не страшно погибнуть ради будущего за счастье людей.

Какая-то девушка списывала в блокнот надпись:

- Так напишут и про нас, если мы погибнем там, - сказал Федя. - Но разве смерть лежащих здесь и разве наша смерть (хоть я уверен, что все будет в порядке) остановит людей, рвущихся в неведомое и желанное? Нет! Наоборот!

За зеленью в углу Марсова поля виднелись красные стены и золотой шпиль Инженерного замка.

- Вот еще одна смерть - здесь убили Павла. А его милый наследник Александр хотел огородить замок со всех сторон, чтобы даже случайно не увидеть места, где с его согласия прикончили папашу. Отводил глаза, сукин сын! Но и папаша тоже был будь здоров! Откуда название Марсово поле? Помните? «Люблю воинственную живость потешных Марсовых полей». Потешались, готовили войну, будто в солдатиков играли! Правильно, что борцов революции похоронили именно здесь

Марс! Таинственная кровавая звезда войны. Вернее, планета, - шептал Федя. - Скорее, скорее вступить на его почву, красную, как в Сибири, в районах вечной мерзлоты, сухую, как в Каракумах. И тогда рассеется зловещее обаяние Марса. Люди увидят просто другой мир, во многом сходный с нашим. И бога войны не станет! Полеты в космосе - и война на Земле! Нет, это не вмещается в сознание! Этого не будет!

Белобровый, беловолосый, краснолицый пророк в выцветшем военном френче смутился и посмотрел на часы.

- У вас еще есть время до поезда? Хотите увидеть улицу Росси? У меня как раз там свидание.

Улица Росси оказалась очень маленькой, вся в высоко поднятых полуколоннах, белых на желтом фоне. Она выходила на полукруглую площадь с памятником Ломоносову. Возле памятника стояла девушка, держа в руках нечто вроде пышного букета, завернутого в бумагу, Федя подошел к ней. Девушка покосилась в мою сторону.

- Свой! - бросил Федя.

Девушка приоткрыла «букет». Передо мной блеснуло острие жестяной ракеты.

- Последняя ступень пороховой ракеты. Потом она спустится на парашютике, - пояснил Федя. - Идите, Ира. Я скоро. Сегодня мы монтируем модель, а завтра, в воскресенье, испытываем ее за городом.

Ах, вот как! Они работают, они испытывают! Даже Витя не пришел проститься - значит, действительно занят. А со мной только разговаривают о высоких материях.

- Я мог и задержаться, если бы знал об испытании, - сухо заметил я. Федя поморщился:

- Ну вот, уже обида. Вы же еще не член кружка. Тайн у нас нет, но есть секреты. Знаете: капиталистическое окружение…

- Я не капиталистическое окружение. Зачем я вам нужен? Зачем секретные испытания жестяной игрушки?

- Чудак человек! Ну как вы не понимаете? Испытание не секретное. Но по нашим правилам на нем могут присутствовать только члены кружка. Эх, елки-палки, дать бы в газете объявление, что есть такой кружок, приглашаются все желающие! Вот бы все завертелось!

- Ну хорошо! А зачем Лиля? Зачем все эти звонки, портреты с собаками? Опять секреты?

- Это не секреты, - твердо ответил Федя. - Это уже тайна… - И опять перевел разговор на другую тему: - Как вы думаете, будет ли война?

- Честно говоря, боюсь, что будет.

- Эх, вы! А еще сторонник мира! Как вы будете бороться с войной, если считаете, что она неизбежна? У меня на этот счет есть рабочая гипотеза, в данном случае основанная скорее не на фактах, а на какой-то уверенности. Новая мировая война вряд ли начнется, пока человечество основательно не забудет старую, пока не подрастет молодежь, совсем не знавшая войны. Должен быть какой-то промежуток, как между двумя последними войнами. Лет двадцать, ну, хотя бы пятнадцать… А представляете, что можно сделать за пятнадцать лет? В наше-то время! Я не знаю, как все пойдет, но может получиться так, что день окончания последней войны в Европе не впереди, а позади - девятое мая сорок пятого года. Помните, какой был день?

…Вы историк. Чем кончилось татарское иго? Битвой? Нет! Стоянием на Угре! Стояли, стояли, ждали боя. А потом речка покрылась ледком, наши отступили, а татары ушли совсем. Вот и все. И салюта не за что давать! Решающая победа была одержана за сто лет до того на Куликовом поле… А что будет, когда начнется перелом от войны к миру?

- Люди обрадуются.

- Люди сначала ничего не заметят. Сознание отстанет от бытия. Вам снятся сны про войну?

- Да, очень часто.

- Они перестанут сниться.

Федя посмотрел на часы и сразу потерял ко мне всякий интерес.

- Мы заговорились, а дела не ждут. Ну, до зимы! Вас не пугает членский взнос - десять рублей в месяц?

- Что вы! У меня стипендия!

Федя сунул мне руку и легкими, птичьими шагами пошел к мосту. Я смотрел ему вслед, но Федя не оглянулся.

И я остался один, совсем один у памятника Ломоносову. Сомнения охватили меня. Пятнадцать лет! Ну, если бы лететь через три года, тогда бы я все бросил и занимался бы только подготовкой к полету. А высшая математика? Ведь я и в школе-то, когда проходили алгебру, не сразу понял, зачем нужно складывать «а» и «b». А мои очки? У меня же такая близорукость, что врачи запрещают поднимать тяжести, чтобы в глазу не лопнули сосудики. И вообще космонавты даже не спросили меня, согласен ли я лететь. Честное слово, не было такого вопроса! А вдруг на Марсе не нужен археолог? А вдруг полет задержится и сорокалетних не возьмут? А хочу ли я вообще лететь туда, за эту синюю непрочную оболочку земного неба, в черноту, в пустоту, к звездам?

Я обошел вокруг памятника. Спереди был небольшой барельеф: босоногий мальчик, сидя на сети с подвешенными поплавками, читает книгу. С другой стороны надпись: