— Три года она неустанно трудилась над тем, чтоб войти в мое дело на правах не жены, но партнера. И я готов был в итоге согласится, взять ее к себе, но она сообщила о беременности, и я передумал. Она должна была выносить и родить здорового ребенка, подготовиться к роли матери. Я смел думать, что это важнее для женщины, чем карьера. Да и зачем ей карьера? Она была обеспечена, имела все, что не пожелает. Но есть люди, которым сколько не давай — мало… Она решила сделать аборт. Я возмутился, и чтоб она не натворила глупостей, отвез ее подальше от соблазнов цивилизации. У меня прекрасный дом на берегу фьерда. Безлюдно, тихо, только шум волн, звон вереска и песни ветра. Прекрасное место для будущей матери. Дом теплый, благоустроенный, а что нет TV и телефона, так зачем они нужны? Все что нужно я привозил каждые три дня, а потом и каждый день: продукты, книги, журналы… врача. Думал срок будет больше, блажь пройдет, все наладится. И Андерс, наш врач, уверял, что так и будет. Психика женщины в первые месяцы беременности перестраивается из-за бурной гормональной перестройки и выдает срывы, капризы. Женщина сама не понимает, что делает… Ничего не наладилось. Слезы, истерики, скандалы. Она стала похожа на помешанную. Один и тот же сценарий вечера ежедневно. Я терпел — месяц, три. А в тот день не поехал домой ни потому что не мог — дела — не хотел. Устал. Поехал на следующий день.

Вадим смолк, вспоминая неприятные минуты…

Он остановил машину у ограды. Вышел, и долго стоял у авто, глядя на красоту фьорда, наслаждаясь тишиной и свежестью вечернего воздуха. В дом идти совсем не хотелось: там была она. Злая, как пантера в клетке, неряшливая, подурневшая и совершено осатаневшая. Только перешагни порог и вместо: 'Здравствуй, милый. Будешь ужинать? Он услышит грязные ругательства, оскорбления. И будет обвинен в том, что у неё токсикоз, в том, что утром она запнулась о раскиданные журналы, что сахар не сладкий, а соль не соленая, что днем шел дождь, и вообще, скоро осень. А вместо ужина, он будет собирать грязные тарелки и чашки по всем комнатам, ставить их в посудомоечную машину, проветривать помещение, готовить ужин, и держать себя в руках, чтоб не сорваться и не ответить на сопровождающие все его действия едкие ремарки.

`Ничего, ничего', - подбодрил себя, зябко передергивая плечами под порывами холодного ветра: `Почти четыре месяца. Осталось потерпеть еще пять'.

Покосился на слепые окна дома и медленно побрел по дорожке к двери. Толкнул, и увидел жену. Она висела в холле напротив зеркала, на котором помадой неровным, отрывистым почерком было написано: Сдохни, ублюдок!!…

Вадим закрыл глаза и сжал переносицу пальцами: к чему ему вспомнились дела годичной давности? Зачем кому-то знать об этом? Зачем он вообще разоткровенничался с Машей? Что ж его так придавило?.. И понял — Лика.

Как, зачем? Что она ему? Почему он то и дело думает о девушке? Что ему в ней? Серая мышка… Сумасшедшая? Да таких ненормальных — сотни, тысячи. Несчастная жертва? Таких миллионы. Да и жертва ли она? Может это он — жертва? Собственных иллюзий. Непонятно откуда взявшихся эмоций, желаний. И почему так хочется плюнуть на все, позвонить Косте, узнать адрес Лики и поехать к ней. Посмотреть в глаза, и просто обнять и стоять, слушая, как в полумраке и тишине квартиры бьется маленькое сердце…

Вот в чем дело: он устал от одиночества. Лика тоже одинока. Но она еще и слабая, нуждающаяся в помощи и защите, в отличие от него. Вот ему и захотелось сблизится с ней. Заполнить пустоту в сердце. Почувствовать себя нужным, еще способным на поступок, сильным. Обнять — защитить. `Сработал мужской инстинкт — ничего больше', - уверил себя.

Усмехнулся, посмотрел на Машу:

— Пойду-ка я спать. Устал.

— Ты расстроился?

— Из-за чего?

— Из-за жены…

— Нет. Неприятно, не более.

— Она повесилась сама?

— Странный вопрос, — хмыкнул Вадим: Вряд ли ее могло повесить кресло или каяк, что маячил в тот день на другой стороне фьорда. — А ты сама хулиганов наняла?

Маша шумно вздохнула и прилегла на постель, принялась поглаживать пальчиком попугая на пододеяльнике. Вадим оглядел ее фигурку: длинные стройные ножки, манящий изгиб бедер, и грудь, что была видна в вырезе халата. Да, девушка умеет себя подать. Хитра бестия, знает чем и как, привлечь мужчину, разрядить обстановку и направить мысли оппонента в нужную ей сторону. Только одна неувязка — Вадим все это проходил и такая же грация, в более искусном исполнении крутила им, как могла.

Время словно повернулось вспять.

Однако Маша, не Ира, и Вадиму не двадцать один год. Вот в чем просчиталась девушка, неосознанно играя на руку ему, против себя, а не за. Что ж, он позволит ей верить, что она обольстила его, а потом поступит также, как когда-то с ним поступил ее прототип. И это будет справедливо.

Вадим прилег рядом, рассматривая Машу. Погладил по щеке, убирая локон. Девушка не воспротивилась, не оттолкнула, наоборот, ее зрачки расширились, задышали, губы раскрылись приглашая. И он бы не заставил ждать, да совершенно некстати, словно занавес упал меж ними — Лика. Ее образ, ее лицо, губы, взгляд… Наваждение какое-то!

Вадим лег на спину и уставился в потолок: что за ерунда с ним происходит?! Когда он последний раз столько думал о женщине? Незнакомой, по сути ненужной.

— Ты осуждаешь меня, да? — спросила Маша расстроено.

Он промолчал, чем невольно подтвердил ее предположение. Ей и невдомек было, что Вадим не слышал вопроса, думая о своем.

— А как бы ты поступил на моем месте? Какая-то левая, наглая девица, окручивает моего отца…

— Что? — очнулся Вадим от повышенного тона Маши.

— Они встречались каждый день. Папа домой заполночь приходил, а раз три дня вообще не ночевал. Мама от окна к окну всю ночь, всех обзвонила: друзей, знакомых, больницы, морги. Она, конечно, молчала, в себе все держала, но я-то видела как ей больно, трудно. И с отцом сразу ясно было — завел он кого-то. Он и раньше бывало, часто задерживался, но тогда — каждый день. Я проследила за ним и выследила. Она меня вообще взбесила — невзрачная, одета отвратительно… Что он в ней нашел? Она-то понятно — деньги. А что еще таким надо — одна святыня — баксы. И каким путем добывать их — тоже ясно….Идут по Невскому, мой отец и эта, и смеются. Довольные, лица счастливые. А моя мать в это время плачет! Нет, мама и вида не показывала, что переживает, но я ж не маленькая. Я сначала хотела поговорить с Ликой, по-человечьи объяснить, что у нее нет перспективы, что он — мой отец, она в чужую семью лезет. А потом с друзьями и подругами поговорила, посоветовалась и они убедили, что это бесполезно. На посмешище себя выставлю только. Ну и сказали, к кому обратится. Страшно было, но посмотрю, что дома делается, и все больше к мысли склоняюсь, что нужно действовать. Я же не думала, что они ее сильно ударят. Договор был припугнуть да попинать для ума.

Маша смолкла и хмуро посмотрела на Вадима:

— А ты бы что сделал?

Тот резко сел, чтоб девушка не прочла ответа в его глазах:

— Убил бы, — процедил глухо: Тебя!

Маша облегченно вздохнула: хорошо, что он правильно ее понял.

— Тогда у меня подобная мысль лишь мелькала… Это потом, когда отец ее в наш дом привел, я ее действительно убить готова была. И его, за то, что издевается над всеми. Три раза в неделю видеть в своем доме эту дегенератку! Святая инквизиция до такой пытки бы не додумалась.

— Представляю, как ты травила Лику, — не поворачиваясь, бросил Вадим.

— Было, но быстро надоело. Она дура дурой. Не интересно. На нее орешь, а она стоит, сожмется в комок, молчит и смотрит как сирота Рязанская, и плачет, — добавила тише.

— Да ты что? С чего вдруг? — с желчью спросил мужчина. Внутри клокотала злость: слишком живой была картинка плачущей Лики, нарисованная Машей. Жаль, ах, как жаль, что Вадим не приехал раньше.

— Осуждаешь? Я сама бы осудила. Знаю. Подло поступала. Юношеский максимализм. Пока опыта не будет, в голове ничего не прибавится.