— Ого! Поздравьте от нас.

— Обязательно.

Александр шалил, безбожно флиртуя с глупышкой, а Николай мял папироску в руках и пялился на Лену, понимая, что слишком наглеет, и все же был не в силах отвести от нее взгляд.

Тепло было в груди от вида девушки, застенчивого румянца на ее щеках, по-детски припухших губ, наивности, сквозящей в глазах. Нежная, юная, чистая.

Напрасно он одергивал себя: очнись, оглобля, девчонка совсем!

Плевать сердцу и глазам плевать. Потянулся всем существом, как деревце к солнцу, и хоть закори себя. Вот ведь пристало, отмерялось судьбой вмиг, ни за что ни про что пропасть в синеглазке, ухнуть, как в омут, в несмышленку.

Лена осторожно, робея и смущаясь, косилась на Николая и с трудом делала вид, что интересуется больше разговором Надежды и Александра. И даже завидовала бойкости подруги, что с непосредственностью умудренной жизнью женщины кокетничала с симпатичным офицером. И осуждала одновременно: как же она может так нескромно вести себя. А взгляд отмечал совсем другое — теплый оттенок глаз Николая, широкие плечи, пальцы, что мнут папироску. Что ей в них, что они ей? А сил нет, как нравится поглядывать.

Взять — ничего в нем такого, а все же что-то есть — волнующее, притягательное. То ли жест этот простой, то ли взмах ресниц, то ли взгляд вроде серьезный и все же добрый, лучистый, профиль волевой, осанка военного.

Вело от него, веяло сильным, притягательным. Но куда понять девчонке, что же это такое загадочное влечет ее в мужчине. Вот и сидела дурочкой, лишь мысленно отвечая на вопросы Николая, так же бойко и остроумно, как Надежда отвечала Александру, и в воображении принимала разговор с обоими мужчинами на равных, говорила умно и рассудительно. На деле же рта не открыла, боялась глупой, косноязычной показаться. И все за прямой осанкой следила да прятала под серьезность смущение. Косу на десять раз сплела и расплела.

— Ладно, мы пойдем, покурим да чай спросим, — хлопнул по колену Александр. — Не скучайте и готовьте пироги.

— Обязательно, — заверила Надя.

Саша встал и бесцеремонно вытолкал друга из купе. Тот оглянулся, встретился с чуть испуганным и растерянным взглядом Лены и поспешно прикрыл дверь за собой.

— Лен, ты чего сидишь, как кол проглотила?! — зашипела на нее тут же Надя. — Сказала бы что-нибудь, а то как немая! Посмотришь, дура дурой.

— Сама такая! — огрызнулась та и косу за спину откинула. — Тебе лишь бы языком молоть. Думаешь, все такие?

— Эк пофартило! Чуял — с детским садом придется ехать, так и случилось, — засмеялся Дрозд, прикуривая папироску. Николай кивнул, не слыша его. Он смотрел в окно на летящие за ним облака и деревья, а видел Лену, что теребит косу и рдеет румянцем.

— Сколько им, как думаешь? — спросил тихо.

— Да по пятнадцать, максимум. Ну и что? Хорошо не по пять. Надежда веселая, не соскучимся. А вторая угрюмая какая-то. Как ее зовут-то, запомнил? А то я как-то мимо ушей пропустил, неудобно получится, если обратиться придется.

— Она не угрюмая. Лена ее зовут, — сказал с теплом в голосе, что не заметил бы лишь глухой. Саша внимательно посмотрел на друга и присвистнул:

— Не запал ли ты на нее, старичок? — озабоченно нахмурился. — Не дури. Малолетка.

— Дурак ты, — недобро глянул на него Коля. — К чему и о чем говоришь?

— Так, на всякий случай. Четыре дня и школьницы налево, мы направо. А через две недели ать-два: здравствуй казарма.

Мужчина согласно кивнул, не взглянув на друга.

— Помни.

— Я?

— Не я же. Ты девчонке мозг пудришь от скуки, а она по наивности своей всерьез ведь думает — приглянулась.

— Советуешь как ты, бирюком сидеть, как пень с глазами? Я застрелюсь за четыре дня такого праздника!

— А с ними не застрелишься?

— И с ними застрелюсь, — согласился Дрозд. — В вагон-ресторан сходить, что ли, познакомиться с кем-нибудь.

— Нет, тебе точно надают по шеям за амурные похождения, из армии и кандидатов в партию выкинут как идейно ненадежный элемент.

— Я вообще-то не про знакомство с девушками, "пророк", — скривился Саша, окурок откинул. — Но даже если и да, что с того? Что ты как замполит: бу-бу-бу? Лето, брат, отпуск! Две недели вольной жизни всего-то! И настроение, поверь, весь мир бы обнял! Что ж в этом плохого?

Николай улыбнулся, тоже откинул за окошко окурок:

— Ничего. Сильно только не шали.

— Чуть-чуть, — подмигнул, и Санин рассмеялся:

— Ты не Дрозд, ты стрекоза. Лето красное поешь.

— Нехороший намек. Слышу нотки Крыжановского.

— Вот его не надо в светлую песню отпуска приплетать.

— Идет. Пошли за чаем, заодно познакомимся с проводницей. Я краем глянул — ой. Без артподготовки не взять.

Санин лишь головой качнул: неисправим. Дорвался Саня до свободы и одурел от нее.

— Чувствую, придется мне за тобой приглядывать, чтобы в историю не вляпался.

— Никаких историй, старичок, — клятвенно заверил тот, но, судя по лукавому блеску глаз, историй предстояло пережить немало. Четырнадцать — по количеству дней отпуска. На меньшее Дрозд был не согласен.

День промелькнул, как миг. По широте душевной Александр перезнакомился со всем вагоном и плавно перетек в соседний, к комсомольцам, которые следовали с агитвыступлением в Минск. Уже ночью Николай еле утащил его в свое купе.

— Ничего вы за чаем ушли, — проворчала Надежда, свесившись с верхней полки. Саша начал извиняться, шутить. Полез наверх, на свое место. А Николай сел и опять как примороженный смотрел на Лену. Девушка в полумраке помещения показалась ему вовсе ирреально красивой, неземной.

— Нагулялись? Командиры, тоже мне.

— А что такое? — свесился с верхней полки Саша.

— Ничего. Только командиры Красной армии не ведут себя, как загулявшие гусары!

— Какие гусары? — ничего не понял мужчина.

— Потревожили вас? Извините, — влез Николай. Лена ожгла его взглядом:

— Не только нас. Протопали по вагону как по плацу, а он детей полон. Не стыдно? Два часа ночи! Всех перебудили, совести нет! Защитники! Пример для подражания! На вас смотреть стыдно, позор для нашей армии!

Надя притихла, испугавшись неожиданной резкости подруги, и поспешила закрыть глаза, притворится спящей.

— Девочка, ты белены не объелась? — озадачился Дрозд. — К чему зудишь как пчела? Кусаешь? Разбудили — извини. А в остальном не права.

Николай посмотрел на друга, чуть поморщившись: не лезь.

— Спать давай. Еще раз приносим свои извинения, девушки. И спокойной ночи.

Лена повернулась к нему спиной и накрылась одеялом с головой: обида ее крутила, а с чего и на что — понять не могла. И стыдно было, что напала, как дурочка, и тоже — с чего? Какое ей дело, где веселились попутчики?

— А с чаем — загладим. Завтра с утра, — заверил Саша.

— Не нужен нам ваш чай! Сами в состоянии, с руками, ногами, головой! — выдала Скрябина. Дроздов с долей удивления посмотрел на Санина:

— Пчела, — бросил и лег на свое место. Тишина повисла, только стук колес ее и нарушал.

Лена зажмурилась от стыда и обиды: нет, ну кто ее за язык тянул? Что обозлилась?

— Вы чем-то расстроены? — услышала тихое в спину. Девушка помолчала и нехотя повернулась к Николаю:

— Извините, — прошептала.

— Не за что. Вы правы, пошумели мы.

Девушка внимательно посмотрела на него и вздохнула.

— Нет, это я не права. Напала на вас, правда как пчела пыльцы дурмана объевшись.

Николай улыбнулся на странное сравнение:

— Бывает… Мы понятия не имели, что так поздно. Засиделись с ребятами и политеха. Они в Минск с агитками едут. Будут ездить по колхозам, выступать, помогать колхозникам. Интересные товарищи.

— Правильное дело. А мы шефствуем над детским домом. Когда вернемся, поедем пионервожатыми в лагерь.

— Тоже хорошо, — заверил Николай, не чувствуя что продолжает улыбаться. Ему было все равно, что говорит девушка — он слушал ее голос и слышал интонации скрытых эмоций: сожаление, что не может, как студенты поехать в колхоз, желание быть полезной, неуверенность в себе, наивное стремление чем-то выделиться и вину, за то что посмела лезть не в свое дело и пенять взрослым мужчинам. Все это было настолько открыто, ясно, что вызывало лишь одно желание — погладить ее по голове, успокаивая и уверяя — у тебя все впереди, ты уже не бесполезна, раз в состоянии постоять за себя и других. И не виновата, совсем ни в чем не виновата.