— А-а-ааааа!! — закричала я.

Домовой метнулся в сторону: смел стул, уронил вазу, исчез в стене и принялся бушевать уже на кухне — грохая, бухая, брякая крышками кастрюль.

Прибежала мама и принялась меня успокаивать. Она была уверенна что я хочу спать, поэтому капризничаю, проказничаю, и доказать ей обратное было невозможно. Меня умыли и сунули под одеяло:

— Спи солнышко.

— Ма, зя зать.

— Я здесь, я здесь, маленькая.

Она что глухая?

— Ма! Зя за-ать!

— Сказку про зайчика? Почитаю. Где у нас книжка?

Я плюхнула ногой о матрац: тупость какая! Какое из произнесенных мною слов обозначает зайца, а какое сказка? Я сказала: мама, нельзя уезжать! Что невнятно, непонятно?

Пришлось потренироваться, мысленно произнеся незамысловатую фразу раз пять, а потом выдать по слогам:

— Ма-ма, не-зя-а уз-за-ать.

— Нужно, Кристина. Спать пора. А спать нужно в постельке, под одеялом.

Она чего подумала? Что услышала? — удивилась я.

— За-ать!

— Да, да, лежать, нужно лежать, — сказала, открывая книжку и готовясь прочесть мне красивую историю.

Она, на каком языке слышит и говорит? А я? А думаем тоже на разных?

Я вздохнула, понимая домового: тяжело с людьми, ой, тяжело…

И чего я на свет появилась?

Урок шестой

Мы переехали. Светлые обои, с привычными, веселящими глаз звездочками сменились на серые тона грязных стен. В них жила нищета, болезни и обиды. С первой принялась бороться мама, но так в ней и состарилась, не понимая, что проиграла заранее, въехав в эту квартиру. С обидами принялась бороться бабушка, но получалось с переменным успехом. Я же приняла на себя бой с болезнями. Я пробовала их на вкус, и они с радостью принялись общаться со мной, переселившись в хрупкий детский организм. Но тогда я не знала, что понравившееся мне тело возмутительно уязвимо и смело перехватила сразу половину обжившихся в квартире болезней. Я была не знакома с ними, как еще не понимала возможности своего организма, и они казались мне родственниками полуночницы, которых при моем-то резерве и безграничных возможностях я спокойно переварю и выплюну как соску-пустышку.

Не тут-то было. Противные бяки и буки оказались сильней и с радостью забравшись в меня свалили одномоментно и нещадно. Я ловила их по телу, они ускользали и крючили его болями, ломали и расшатывали как хулиганы забор. В жару и бреду я отмахивалась от них руками, рвала их зубами и выплевывала вместе с пищей и лекарствами. Мама терпеливо выхаживала меня, не помогая ни на йоту, бабушка вздыхала и шепотом, втихаря от мамы, молилась. Молитвы были забавными, и легким облачком взмывая под потолок, там и оставались. Грешна была бабуля, но о том и не помышляла. Верила в признанный всеми образ и не верила, потому что сама его не видела и не придумывала. Бабушкины бдения меня занимали, а мамины вечерние чтения убивали. Тогда я поняла, что книги как люди и предметы: одни забирают силы, другие дают. Как назло, мама выбирала именно отбирающие силы. Я мучилась от инсинуативных историй чужого мозга и заходилась в кашле, плевала части залезших в меня болезней.

Мое состояние по определению мужчины в белом халате, стало критическим и требовало срочной госпитализации. Я испугалась и напрягла силы, чтоб найти самостоятельный выход из ситуации, сообразив, что взрослые, существа из иного измерения посланные их юным и неокрепшим прототипам сугубо с одной целью — в наказание за повышенное самомнение. То, что меня залечат, и вернут в исходную точку, доблестно спасая от придуманных диагнозов, наградят кучей не имеющих место, но уже подкрадывающихся, я не сомневалась. Количество лекарств, которые мама вливала в меня уже зашкаливало, а микстуры, казалось, булькали в ушах.

Я сосредоточилась и, понимая, что не справляюсь со всеми болезнями, решила убить их по одиночке, скинув лишние в ненавистные мне книги с не менее ненавистными картинками, бездарными и жуткими как разозлившийся домовой. Им хуже не будет, они итак больные, а мне облегчение и передышка. Светлый силуэт человечка, что появился в моем бредовом сознании и заняв место домового сторожил меня сидя на лучиках пробирающегося в комнату солнца, качал ножками и утвердительно кивал: правильно ты решила, верно. Это придало мне оптимизма и бодрости. Я расчеркала нехорошие книжки жуткими калямаляками — портретами поселившихся во мне болезней — паразитов, переселив их на страницы, изорвала их вдрызг и успокоенная уснула. А утром проснулась еще слабая, но уже здоровая.

Останки книжек с болезнями бабушка выкинула потом в мусорное ведро и отправила к потолку еще одно облачко-молитву — благодарственную.

Не за что, бабуля, — великодушно объявила я мысленно, и успокоено вздохнув, обняла своего друга, единственного избежавшего всей этой нездоровой кутерьмы — медвежонка в вельветовых штанишках, с именем банальным, но как нельзя лучше других подходящим ему — Мишутка. Мне стало покойно, мне стало хорошо, как когда-то давно, там, откуда я пришла. И показалось — так будет всегда, казалось уже туманное «там» равно мятежному «здесь».

— Спи, солнышко мое, — поцеловала меня в лобик бабушка. — Завтра тебе исполнится годик.

Что-то засмеялось внутри меня — «годик»! Ну, вот и начался отсчет жизни в годах. А впрочем, чего я ожидала? Чтобы жизнь исчислялась делами? Это и произойдет в итоге с каждым, но не каждый поймет. Однако до финиша так далеко, что я успею рассказать об этом, и много, очень много что еще успею.

Все изменилось в один миг: мне приснился сон и словно встряхнул меня. Я увидела себя большой, как мама, потом старой как бабушка. Кадры жизни мелькнули и ушли вместе со сном. Я проснулась, зажав в кулачки край одеяла, и с ужасом смотрела в потолок: мне уже умирать? Неужели все кончилось? Так быстро?!!…

Подождите, я же так ничего и не успела!!…

Но взгляд упал на мои маленькие пальчики, Мишутку, лежащего рядом со мной и тут же пришло облегчение от осознания — я еще совсем маленькая, очень, очень, и все еще только началось…

Семьдесят лет спустя

Я умирала. Точно знала — ухожу. Мой старый, старый друг домовой, с которым мы не виделись семь десятилетий, развлекал мою внучку и грустно поглядывал на меня:

`Это не страшно'.

`Не страшно'.

`Мне будет не хватать тебя. Твоим детям будет не хватать тебя'.

`Ты присмотришь за ними'.

`Как всегда'.

`Как было до меня и будет после'.

`Да, так было и так будет. Будь спокойна. Приходи, если что'.

`Нет. Это будет слишком больно'.

Домовой вздохнул: `Ты вся в Зину. Она тоже не хотела вас тревожить и все же'…

`Незримо присутствовала'.

`Ты чувствовала'?

`Иногда. Последнее время все чаще'.

`Пришло время вам встретиться и уже не одной оберегать род', - грустно улыбнулся домовой. Он хотел бы удариться в воспоминания, о тех днях, когда он, я и Маас были счастливы, а с нами моя бабушка и мама, еще живые, еще живущие. Но промолчал, угадав мою боль, слезами прощания сдавившую грудь, горло: `как жаль, как безумно жаль, что все так быстро кончилось. Ведь вот же только мы с тобой играли, пытались предупредить, что не надо переезжать. Мама… Бабушка'…

`Они живут. Живы'! — только и вздохнул.

`Как быстро, как же удивительно быстро прошла жизнь', - думала я глядя на него и на свое продолжение — маленькую Настеньку, дочь моей дочери. Она пришла в мир, а мне уходить. Пора — у меня есть замена.

Одна единственная, скупая старческая слеза скатилась по лицу. Больше слез не было, они все были растрачены за казавшуюся тогда длинную дорогу жизни. И такую короткую на деле.

— Настенька… — прошептали непослушные губы, напоминая давно забытое чувство вот точно такого же онемения, непослушного тела. Тогда я училась улыбаться и губы совсем не слушались меня. Неужели это было семьдесят лет назад? Всего лишь…