— Что вы там нашли?

Лейтенант стоял на краю обрыва, внимательно смотрел на Мурзина.

— Распутывал донку, и вот…

Лейтенант, опытный человек, сразу все понял.

— Вы знаете, что это такое?

— Догадываюсь.

— Значит, искали и нашли?

— Не понял.

— Все вы поняли.

— Слушайте, лейтенант, если бы это было мое, чего бы я вам это отдал-то? Выкинул бы…

— А может, вы как раз это и собирались сделать, да я помешал… Впрочем, зря обижаетесь. — Голос у лейтенанта помягчел. — Это всего лишь версия. Впрочем, вы о ней никому. Поняли?

Мурзин угрюмо молчал. Понял, о ком речь, о Маковецком, чьи донки случайно оказались возле злополучной находки.

"Дудки, — подумал он. — Друга я вам не отдам". Решил, что сегодня же все расскажет Маковецкому, предупредит…

Но сделать это ему не удалось ни в этот, ни в последующие дни.

Знакомые «Жигули» сиротливо стояли у входа в райотдел, и никого возле них не было.

— Где Маковецкий? — спросил лейтенант у дежурного сразу, как переступил порог.

— Какой? Что приехал? Тут был.

— Найдите, — сказал лейтенант Мурзину.

И Мурзин пошел к машине. Все было на месте. И, что немало удивило, ключ зажигания торчал в замке. Мурзин вынул ключ, запер машину, походил по улице. Зарешеченные торговые киоски обступали милицию со всех сторон, и казалось, что все это — мини-КПЗ, в которых, как в той клетке, что возле дежурного, сидят, ожидая своей участи, будущие зэки. Рядом, через улицу, небольшая площадь, забитая смуглыми кавказцами, торгующими южным многоцветьем фруктов, а заодно и подмосковным овощем. Крикливые тетки предлагали колбасы, сыры, хлебы, купленные в соседних продовольственных магазинах. Особняком топтались молчаливые старушки, прижимавшие к тощим грудям бутылки водки, пачки сигарет, а то и свои девичьи кружева, извлеченные по случаю бескормицы из заветных сундуков.

А Маковецкого нигде не было, и Мурзин опять пошел к дежурному.

— Вы с ним говорили? — спросил Мурзин у дежурного.

— А как же, — заулыбался тот. — Очень даже сердечно побеседовали.

— О чем?

— А ни о чем. Он, как все, залупаться начал. А я ему: посидишь недельку в камере, охолонешь.

— Все ясно, — сказал Мурзин. — Он уехал.

— Как уехал? — Лейтенант, стоявший рядом, аж подскочил. — Куда уехал?

— Маковецкий говорил, что ему надо ехать на свадьбу к дочери. А ему неделю в камере. Потом приедет.

— Интересно, однако: друга убили, хоронить надо, убийцу искать надо, а он на свадьбе танцует.

Мурзин промолчал. Ему самому не нравилось все это. Но и категорически обвинять Маковецкого не мог. Разве он виноват, что все так совпало? Да и знал Мурзин больше, чем лейтенант. Постоянная обязаловка в той зарубежной жизни и работе, готовность не то что к риску, а к смерти, самой лютой, делают человека черствым, даже жестоким. Тут нужна другая мерка — холодная рассудочность. А если спокойно рассудить, то что изменится, если Маковецкого несколько дней не будет? Ничего не изменится…

И он сам, вечером этого тяжкого дня уезжая в Москву, не испытывал душевной неловкости оттого, что оставляет Миронова одного в холодном морге, что ничем больше не помог в розыске преступника. Впереди было много дел: найти Маковецкого, вместе c ним сделать что-то для семьи Миронова. И в делах похоронных, и во всех других житейских делах, которых в таких случаях всегда наваливается великое множество.

Гибель друга — что может быть ужаснее. Но жизнь от этого не останавливается. Бывало такое, не раз бывало. И он научился преодолевать свою душевную смуту. И, что уж там скрывать, зачерствел.

Не дай бог помереть в наше идиотское время. Мурзин ужаснулся, узнав, почем нынче похороны. И без того убитых горем родственников второй раз убивают, напрочь разоряя их, наживающиеся на покойниках служители ритуальных ведомств.

Катерина, вдова Алексея Миронова, как обомлела, узнав о гибели мужа, так и не приходила в себя, ревела, не переставая, и пришлось Мурзину все заботы о похоронах взять на себя. Жены у него не было — ушла давно еще, не выдержав долгих расставаний, — детей тоже, и дорогие похоронные хлопоты не были для него совсем разорительны.

На второй день после похорон, когда малость схлынула нервотрепка забот, в общем-то спасительная для него, отвлекающая от нестерпимой горечи, Мурзин внезапно увидел себя сидящим на скамье в сквере. Перед ним булькали фонтаны. Какой-то находчивый предприниматель водил вокруг фонтанов лохматую лошаденку, на которой со страхом и восторгом на лице восседала крохотная девчушка. Два дебила, сидевшие на скамье слева от Мурзина, тупо глядели на лошадь и сосали пиво из пузатеньких бутылок. За их петушиными шиньонами виднелись обязательные для всех городских пейзажей зарешеченные торговые киоски, взблескивали стекла легковых автомобилей, на которые с каменным изумлением взирал с высоты бронзовый Пушкин.

За спиной Мурзина беспокойно гудела очередь в знаменитую московскую забегаловку — «Макдоналдс», окруженную представительницами и — последний крик моды безумного века — представителями древнейшей профессии. В этом вавилонском бедламе сновали малолетки — мальчишки и девчонки, что-то предлагая, что-то выпрашивая.

Как-то сразу увидев все это и в который раз осознав ужас окружающей жизни, Мурзин вдруг с особой остротой понял боль за утраченное государство, мучившую Миронова.

— Сколько говна! — вслух сказал он.

Дебилы, сидевшие слева, оторвались от своих сосок, оглянулись на него.

— Чего, дядя?

— Все говно! — с вызовом повторил он.

Парни засмеялись: миазмы злобы были им привычны и понятны.

Злобы у Мурзина хватало. Последние дни он ночевал в доме Миронова, в одночасье превратившемся в узилище слез и неухоженности. Родственницы Катерины приехали только вчера. Две шустрые женщины как-то сразу заполнили собой дом. Сегодня пораньше Мурзин собирался уехать к себе домой, в Луговую. Но утром, выйдя на улицу, он увидел машину Миронова, сиротливо осевшую на бок: два правых колеса были сняты. Вид изуродованного «жигуля» окончательно доконал. Мурзин сел на низкую, из водопроводных труб оградку газона и чуть не заплакал. Если бы в этот момент попался ему грабитель, он бы его убил без сожаления, честное слово.

Какой-то дед, гулявший с тонконогой собачонкой на поводке, остановился возле машины. Собака тут же обнюхала оголенный тормозной диск и задрала ногу. Дед отдернул собаку так, что она перевернулась.

— Что, плохо дело? — спросил дед.

— Хуже не бывает.

— Не горюй. Бывает и хуже.

Странное дело, но короткий этот диалог помог Мурзину сбросить вяжущую тяжесть апатии. Даже вспомнился анекдот о том, чем отличается пессимист от оптимиста. И верно ведь, могло быть хуже. Если бы колеса украли три дня назад, как бы он без машины мотался по похоронным инстанциям?

А потом подошел какой-то человек, деловито осмотрел машину, повернулся к Мурзину.

— Это поправимо, Александр Иванович.

— Откуда вы меня знаете?

— Знаю, — сказал незнакомец. — И на похоронах видел, и вообще.

Мурзин удивленно поднял глаза. Человек как человек, домашние брюки без официальной складки, свободная рубашка-распашонка, как есть пенсионер, только что моложав. Но белый шрам на щеке говорил о том, что и ему досталось в этой жизни.

— Я удивлю вас еще больше. О вашей поездке с Мироновым я знал заранее. Как и о том, что он должен был сказать вам.

— Может быть, нам поехать к следователю и там продолжить разговор? угрюмо предложил Мурзин.

Незнакомец минуту молчал. Сел рядом.

— Мы с вами, Александр Иванович, из одного гнезда, и объясняться нам желательно наедине. В частности о том, о чем, я думаю, успел поговорить с вами покойный Алексей.

— Прямо здесь?

— Давайте поедем куда-нибудь. Вы завтракали?

— Собирался. Да вот машина…

— Машину мы сделаем.

— Я сам…

— Самому вам придется заняться другим. Алексей ведь говорил о документах?