— Пойдете обменивать, не поверят, что выигрыш. Ночь ведь, свидетелей нет. Только я один.

— Вы и подтвердите.

— Зачем я буду это делать, когда могу честно заработать десять процентов.

— Пять, — сказал Сергей, сообразив, что парень кругом прав.

— Девять.

Сошлись на семи. Отсчитав деньги, парень рассовал «счастливые» жетоны по карманам и принялся с воодушевлением возвращать их игровым автоматам. А Сергей пошел искать уютное местечко, чтобы уже с новым чувством ждать утра. И он нашел его в тихом кафе. Заказав пиво, устроился на жестком стульчике лицом к черному квадрату окна. Настроение у него теперь было совсем иным, чем час назад. Даже весело было от мысли о приключении, нежданно-негаданно занесшем его в знаменитый город Гамбург и осчастливившем приличным выигрышем. Да и те, кто следил за ним, теперь-то уж точно потеряют его на просторах германского фатерлянда. Так что можно будет преспокойно посмеяться над страхами Мурзина, перед отъездом прожужжавшего ему уши предупреждениями об опасностях. Даже если преследователи, в существование которых он не очень-то и верил, прищучат русского таксиста, то и тогда ничего не узнают, ибо сел Сергей не в тот поезд, на который покупал билет…

Видимо, он все-таки заснул на своем стульчике, потому что, когда открыл глаза, увидел, что окно перед ним не черное, а блекло-серое, рассветное. Напротив сидел знакомый рыжебородый парень и, не моргая, глядел на него.

— А, это ты! — потянулся Сергей. — Все проиграл?

Парень кивнул.

— Не горюй. Вся наша жизнь — игра, как сказал один знаменитый игрок.

— Как это вам удается? — спросил парень.

— Ну, это просто, — засмеялся Сергей. — Главное — не жадничать. Жадность — это порок нашего времени. И еще эгоизм. А когда ничего не хочешь, вот тогда оно и идет.

— Я вам дам пятьсот. За секрет.

— Секреты не продаются.

— Все продается.

Да, к сожалению, нынче многие так считают. Если, дескать, есть покупатели, то почему не продать? Все, что угодно. Даже Родину…

— Тысячу.

— Да нет никакого секрета.

— Есть, — с мистической уверенностью игрока заявил парень. — Я и раньше слышал о таких, как вы.

— Ну, мне пора, — сказал Сергей и встал.

Дойдя до двери, он оглянулся. Парень глядел ему вслед с таким пристальным вниманием, что становилось не по себе.

Клаус не был чьим-либо агентом. Он вообще не состоял ни в какой секретной службе. Не только потому, что давно уже был пенсионером. Его не устраивала ни одна господствующая идеология. Он не терпел англо-американской наглой уверенности, что мир, как орех, катится к их разинутому карману. Не понимал и германского капитал-патриотизма, живущего лишь сегодняшней сытостью. Советская интернационал-аморфная болтовня его раздражала, а копировавшая советскую ущербную идеологию политика бывшей ГДР вызывала жалость.

У него были свои представления о мире, о странах и народах, влекомых мощными течениями глобальных идеологий, сотворенных словно бы и не людьми, а каким-то внеземным разумом, равнодушным, отстраненным от всех. А может быть, и не разумом вовсе, а чем-то слепым, родственным силам природы. Иначе как понять главный закон — повторение, почти копирование. Если посмотреть в далекое прошлое, то и там, в самом низу, отыщется нечто чрезвычайно похожее на сегодняшнее.

Часто задумывался Клаус над философской сутью расхваленного одними, изруганного другими емкого немецкого слова «Drang» — напор, порыв, стремление. Но это и настоятельность, неотложность, крайняя необходимость. Мир связывает это слово только с понятием немецкой агрессии на Восток. Но ведь это свойственно любой нации — распространять свое влияние, свою культуру. Так было и так всегда будет. Живой организм не может существовать в замкнутой сфере. Прежде понималось, что такое расширение возможно лишь военным путем. Но завтра это примет форму мирного взаимопроникновения культур. Куда устремляться немецкому народу завтра?

У России тоже было время своего "Drang nach Osten". Как и "Drang nach Westen" тоже. И на юг, и на север активно устремлялись русские, потому и распространились так широко по Евразийскому материку. И у любого большого народа это было. Или есть. Вон ведь как американцы: рвутся сразу на все четыре стороны света…

Клаус сидел в прихожей, устало положив руки на стол, и думал, думал. Как он втянулся в эти игры спецслужб? Если докапываться до первопричины, то во всем виноват… заяц.

Он усмехнулся, подумав об этом: с каких пустяков порой все начинается. Поистине, невелик нужен камень, чтобы вызвать лавину.

Заяц выскочил на дорогу внезапно, заставив резко нажать на тормоз и крутнуть руль. А дело было после дождя. Машину развернуло и бросило на дерево, растущее за обочиной. Очнулся он, когда его кто-то вытаскивал из горящей машины. Еще немного — там бы ему и остаться: сам видел, как рванул бензобак.

Человек, спасший его, был русским дипломатом, работавшим в посольстве в Дании, — Федор Кондратьев. Потом он не раз приезжал в Ольденбург, и они ночами спорили, сидя за столом. Впрочем, очень многое понималось чуть ли не одинаково.

И к этому курьеру, несмотря на все привезенные им, символы доверительности, Клаус вначале отнесся с подозрением. Пока тот не заговорил в точности как Федор Кондратьев…

А ведь знал, с самого начала знал, что добром не кончится эта дружба с русским дипломатом, который, как все дипломаты, конечно же, связан с разведкой. Знал, а все же втянулся в тайные игры. Сначала со своим спасителем, потом с его друзьями из ГДР.

Впрочем, втянулся — не то слово. Никто не втягивал, сам шел навстречу. По убеждению, которое состояло в том, что он, не симпатизируя ни коммунистам Москвы, ни социал-демократам Берлина, все же считал: в плане глобальной геополитики создание ГДР — в интересах немецкой нации. Через ГДР давняя идея культурного и экономического взаимопроникновения русских и немцев приобретала формы реальные, конкретные, осязаемые.

Защемило сердце. Клаус сходил на кухню, накапал в стакан своего сердечного, выпил. Постоял, прислушиваясь к себе, и, шаркая шлепанцами по жесткому паласу, пошел в спальню, где был нитроглицерин. Там попалась ему на глаза книжка "Deutsche und Russen. Tausend Jahre gemeinsame Geschichte" — "Немцы и русские. Тысяча лет совместной истории". Сунув таблетку нитроглицерина под язык, он сел к столу, положил книжку перед собой. Но не открыл, поскольку знал содержание почти наизусть.

Действительно, тысячу лет, никак не меньше, немцы и русские ищут контакты друг с другом. Случались, конечно, и конфликты. Но контактов-то было не в пример больше. Это двадцатый век поссорил народы. А до двадцатого века совместная история немцев и русских вовсе не являлась цепью военных споров. До двадцатого века ненависти между нашими народами не было и в помине. Столкновения редки, во всяком случае, не чаще, чем с другими соседями. Но были длительные эпохи плодотворных отношений, проникнутых взаимопониманием, даже симпатией.

Что же произошло с немецко-русскими отношениями в двадцатом веке? Прав этот курьер, кому-то надо было рассорить народы, разодрать Европу по русско-немецкому рубежу. Кому? Зачем? Не затем ли, чтобы отвести глаза немцев от Востока, чтобы раздробить Россию на куски? Целостная, она оставалась пространством, готовым принять интеллект, силы и средства германской нации. Раздробленное на куски, это пространство расклюют заморские стервятники. И немцев к нему, конечно же, не подпустят…

Нет, видно, уж ему не уснуть этой ночью. Клаус встал, подошел к окну. Тускло освещенная улица казалась вымершей. Аккуратные, почти одинаковые домики напоминали памятники на забытом кладбище, а ряды стоявших вплотную друг к другу автомобилей походили на кладбищенскую ограду, выложенную из громадных валунов.

Одинокий пешеход, появившийся в конце улицы, нарушил эту картину вечного покоя, достойную кисти Каспара Давида Фридриха. Пешеход не был пьян, что объясняло бы его появление на улице в столь позднее время. Он шел прямо, присматриваясь к автомобилям. Остановившись возле одного из них, он открыл дверцу с правой стороны, по чему Клаус сделал вывод, что человек этот не немец, а, пожалуй, англичанин, — у их машин руль с правой стороны. Подождал, когда загудит мотор. Но проходили минуты, а мертвая неподвижность улицы все не нарушалась. Это было странно, но Клаус не стал ломать голову над загадкой, которая его не касалась, лег в постель, рассчитывая все же заснуть.