— Зато они с высшим образованием выпускаются, а не со средним, как мы!

— Ну и что?! И вас и их одинаково примут в академию, если сдадите экзамены. А там сравняетесь или даже перегоните. Зато сейчас вы в два раза быстрее получите звание лейтенанта, чем они. Что выгоднее, разумнее, прикиньте…

Конечно, все, что он говорил, было для нас новым. Да и что для семнадцатилетних не новое?.. Мы же ничегошеньки не знаем, кроме школы. Поэтому я стараюсь больше слушать, запоминать.

Лейтенант рассказал, какими льготами пользуется летный состав. Его слова произвели впечатление.

— А кто закончит училище с отличием через два года, имеет право вне очереди поступить в академию…

Вот это для меня было самым интересным. Потом лейтенант отвечал на вопросы и уже, прощаясь, заметил:

— Завтра на мандатной снова встретимся. Теперь, надеюсь, кое в чем разобрались и не будете слушать болтунов.

Надев куртку, я вышел на улицу, чтобы в тиши ночи обдумать свою жизнь и дальнейшую судьбу. Крепкий морозец давил землю, щипал щеки, склеивал ресницы. Чистое, свободное от облаков небо сверкало затейливыми россыпями звезд, похожих на мигающие елочные огоньки. Сухой рассыпчатый снег скрипел под ногами.

Итак, пора решить, как вести себя на комиссии. Подсчитав все плюсы, я с уважением поглядел на возвышающееся в темноте здание с рядами бесчисленных желтых окон, издали похожих на иллюминаторы гигантского парохода. За которыми-то из них предстоит жить, если останусь? Говорят, где-то там уже есть курсанты будущей роты, приехавшие ранее. Уже давно обмундированы и только нас дожидаются…

Минусов оказалось больше и самый главный — приобрету профессию, о которой ничего не знаю. Возможно, придется менять ее, еще не закончив службу. Приеду в отпуск, знакомые и друзья обязательно спросят: ты летчик? Самолетом управляешь?.. Что отвечу?.. Врать не умею. Скажу штурман — посыплются новые вопросы. Что такое? Слыхом не слыхивали. Наконец, поняв, вздохнут с сожалением, а то и с пренебрежением. И так всю жизнь незаслуженная обида и пытка… Так что же завтра делать?

Черт его знает! Плюс то, что год не теряю, а уйду — потеряю, да и до осени жить на иждивении матери стыдно. И неизвестно, поступлю ли на летчика из-за того же здоровья?..

Мороз жег ноги и руки, а я все ходил и ходил… Вот ведь, как устроена жизнь: и хорошо бы поступить и плохо одновременно. Тогда так решу: если спросят, желаю ли учиться — отвечу «нет» и поеду домой. А если не спросят — тогда останусь. Может, профессия и понравится, все же летная и очень уж заманчиво через два года в 19 лет офицер! Смогу помогать маме и Гале… В общем, завтра все решится…

Утром были на мандатной. Снова привели в «коробочку» — так здесь называют громадный учебный корпус. В комнату, где заседали члены комиссии, вызывали по одному. Я равнодушно глядел на выходящих улыбающихся ребят. Мне было все равно. И к приему и к отказу я был готов. Все зависит от вопросов комиссии. Без особого волнения шагнул через порог и остановился. Четыре офицера сидели за столами.

— Ушаков Борис, — представился и не удержался, покраснел.

— Так, так, — оглядел меня оценивающе председатель, подполковник. Полистал, видимо, мои документы в скоросшивателе. Пом по комсомолу, наклонившись к подполковнику, тихо говорил:

— …прошел, школу окончил… вот аттестат… — отец политработник-офицер, погиб… Мать и сестра коммунисты, сам — комсомолец.

— Ну, ну, — одобрительно покивал подполковник и снова теперь уже ласково посмотрел на меня.

— Свободен, — сказал неожиданно.

Я растерялся. А где ваши традиционные вопросы: желаю или не желаю учиться в училище?.. Почему не задаете?

— Свободны, — повторил подполковник. — Пусть входит следующий.

Я повернулся и вышел.

Итак, судьба определилась — остаюсь в училище. Ну не расстраиваться, может, и к лучшему.

Что ж, пожалуй, первому начальному этапу жизни — детству и юности, фундаменту что ли, пора подвести итог.

За 17 лет не добился, чего желал. А стоило поступить в мореходное, как цель жизни была бы достигнута… Кто виноват в провале? Разумеется, сам. Надо больше было копить знаний, крепить здоровье все 10 лет, а не только под конец учебы. Вывод на будущее: работать и работать, тогда придет успех…

Вообще-то невезучий я здорово. Ведь все 10 лет хотел отлично учиться, но не смог, хотя учил, порой, добросовестно — не хватило ни способностей, ни ума. Со 2-го класса любил Лильку Рукову и был нелюбим. Всегда мечтал быть сильным, занимался даже акробатикой, но лишь окреп. Хотел быть ловким и страдал от неловкости. Хотел быть рослым, стройным, но остался таким, какой есть. Моментами бываю трусливым, иногда страх сковывает, холодит сердце, лишает воли. За такие минуты ненавижу себя. Не умею спорить, доказывать, хотя чувствую и знаю, что прав. Люблю футбол, но играю плохо. Не музыкален. И танцую плохо. От этого еще больше робею, боюсь приглашать девушек, не переношу их отказов, чувствую себя опозоренным у всех на глазах…

Из-за этого и радостей-то в жизни почти не было. А почему так получается? В чем корень зла?.. Таким родился.

Один вид вызывает пренебрежительное и даже презрительное отношение, убеждает в неполноценности… А ум? До сих пор твердо не знаю, есть ли он? Ведь учился неровно: в 5—7 классах плоховато, а до и после хорошо. Был даже кандидатом на медаль… Что я за человек? — мучал вопрос еще в школе.

Вывод: впереди ждет еще более трудная взрослая жизнь. И я должен продолжать развивать ум, силу, работоспособность, добиться уважения окружающих, стать человеком наконец. И если добьюсь этого, то использую свои возможности на благо таких же неудачников, как я. А их большинство…

Несмотря на бесчисленные невезения и недостатки, к будущему отношусь оптимистично. Основания есть. Ох и трудно было, но в девять лет (проявил волю, горжусь!) бросил курить. А ведь покуривал с семи. Рос среди хулиганов, воришек, сквернословов, но таким не стал. Это тоже что-то значит… Никогда никому не завидую, радуюсь чужим успехам. Добр, приветлив, хотя некоторые считают доброту глупостью, а вежливость слабостью. Драк не люблю, но и не боюсь. От обиды могу зареветь, хотя никогда не плачу. Стыдно. Только глазами усиленно моргаю. Исключая негодяев, всем желаю добра. Еще со 2-го класса знаю, кем буду и что хочу. Правда, в 9-м уточнил — помимо военного, стать путешественником. Поэтому и в мореходку поступал — хотелось поглядеть мир, набраться впечатлений. А уж потом!.. Есть еще, еще одна задумка…

Прошло три дня. Понемногу я стал осваиваться с курсантским положением и знакомиться с сослуживцами.

Обычными и все же интересными оказывались они.

Сразу же внимание привлекли командиры. Мой — Павел Магонин не шел ни в какое сравнение с другими главным образом из-за внешности. Невысокий, кривоногий, коренастенький, с черным ежиком волос. Узкоглазое, коричневое лицо с приплюснутым носом оканчивалось тяжелой низкоопущенной челюстью с вытянутым подбородком. Самый заметный — командир 22 классного отделения Апрыкин — плечистый, выше среднего роста. Крупный, чуточку вздернутый нос придавал лицу самоуверенное, даже нахальное выражение. Да и, пожалуй, таким Апрыкин и был. С утра и до вечера слышался его резкий, густой оглушающий голос, перекрывавший все звуки в казарме. Как видно, он гордился им и тем, что был сыном полковника, — надоедливо всем показывал свое врожденное умение командовать. Когда он разражался тирадой, постоянно воспитывая курсанта Пекольского, курсанты других отделений принимались хохотать и подначивать:

— Так его, Апрыкин! Не давай спуску! Курсант Пекольский! Пять нарядов вне очереди! Курсант Пекольский! Вы разгильдяй!..

Но что удивительно, Апрыкин нисколько не смущался и продолжал под шум и хохот «громить разгильдяя». Отведя душу на Пекольском, принимался за другого подчиненного. Чаще за Черновидского, полностью соответствующего своей фамилии. Чернявый, низенький: кареглазый, с толстыми негритянскими губами и крупным широконоздрым носом, тот постоянно делал мелкие нарушения. То сядет на заправленную койку, то, прикорнув на ней, задремлет, то опоздает в строй, то не почистит сапоги, то плохо свернет и уложит форму и так без конца. А Апрыкину есть повод показать себя.