Да, коллектива, на мой взгляд, ни в роте, ни в классных отделениях пока нет. Да и быть не может — слишком мало времени живем вместе и ничего не сделали, чтобы он был. Вот если бы каждый приложил хотя бы немного усилий! Но для этого надо единство взглядов и желаний. А мы очень «разношерстны», как лебедь, рак и щука. Есть лишь механическая сумма молодых людей, желающих быть начальниками, командовать другими, что частенько приводит к ссорам, стычкам, оскорблениям.

Основная причина такого положения — в неумении правильно оценивать себя. Точнее, в переоценке. Каждый считает — он самый умный. А некоторые к тому же, еще считают себя самыми красивыми… Это уж совсем что-то девичье. А стоит любому задать простейший вопрос: а в чем проявился мой ум? Что я сделал выдающегося: написал ли хорошую книгу, сделал ли открытие, изобрел ли новую машину, и каждому станет ясно, чего он стоит. Если только честно ответит, отбросив безграничную любовь, которая толкает восхищаться собой. Но увы! Никто не хочет и не догадывается этого делать.

Вторая причина в невоспитанности. Только и слышится: «Муфло!», «Туфта», «Иди отсюда, заторможенный!», «Пше-ел вон, козел!..»

Третья — в неумении командиров отделений. Вижу это на примере Магонина. Тот со всеми переругался, надо — не надо каждому делает замечание. В ответ огрызаются, он грозится взысканиями и часто к месту и не к месту кричит:

— В армии коллективки запрещены! Каждый отвечает сам за себя!

А ему бы всего лишь сплотить вокруг себя дисциплинированных, успевающих курсантов. И была бы надежная опора, с помощью которой можно держать в узде разгильдяев. А то все против него, даже «преданнейший» «друг» детства Потеев, который спит и видит себя командиром отделения и за спиной Павла без устали твердит:

— Ведь Паха всю жизнь был под моим началом. И дома в Анадыре и в Москве в институте. А тут в армии, в училище, где делают командиров, нуждаются в них, меня не заметили. А его недоразвитого поставили. Ну где у старшины глаза?.. Прямо удивляюсь!..

Думается, недолго продержится Магонин — до первого ЧП. Такая же судьба ждет Апрыкина — слишком много орет.

А Потеев хитер! Любит показать силу. Как бы шутя, случайно, разумеется, на более слабом на виду у всех. Прием старый, как мир. Так в детстве делал Петька Дегтярев — Портос — при знакомстве с мальчишками. Так делают сейчас и другие. В общем, многие пытаются утвердить себя, кто как может. Кто грубой силой, кто связями, кто занятиями в секциях или худсамодеятельности.

Есть и объективные причины, объясняющие в известной мере трудности притирки. Наверняка, никто из курсантов раньше не жил в казарме среди 150 человек. Это нелегко и требуется время, чтобы люди научились совместной одинаковой жизни. Самому общительному человеку иногда хочется побыть наедине. Мы лишены этого.

Я тоже пытаюсь утвердить себя. Но почему-то не всем моя учеба по нутру. Кое-кто завидует, злится и частенько ехидно подначивает, как Митька Шамков: «Ну он же отличник, что ты с ним споришь…»

На себе убедился, как трудно быть самым молодым, да невеликим ростом! Всех хуже живется!.. Над нами смеются и часто оскорбляют, если не давать отпор. А как его дашь, если нет ни силы, ни ума?! И это не наша вина, а беда…

Да, я должен был поставить Митьку на место еще раньше, когда он в казарме во всеуслышанье бухнул:

«Ушаков, хоть отличник, но дурак!»

Я даже ошеломленно остановился в проходе. Митька, изучающе глядя, снова крикнул оскорбление. И настолько это было нагло и обидно, что я растерялся и молча пошел дальше. До слез было стыдно. Такого в моей жизни никогда же не бывало. Чувствовал себя голым под насмешливыми взглядами притихшей роты, ожидающей, как поступлю.

Но что делать? Кинуться в драку? Так он только ждет этого. К тому же в кругу своих земляков, недобро поглядывающих на меня. Изобьют же нещадно. А то и инвалидом сделают. И меня же обвинят, как зачинщика.

Что ж, считайте трусом! Приходится терпеть обиды и унижения. А кому не приходится?.. Большинство терпит, раз люди не помогают друг другу изменить такой порядок — нашу жизнь!.. Теперь я понимаю действительные причины почти всех ЧП, происходящих в армии, о которых нам изредка читают в приказах. Там убежал, там повесился, там застрелился, там рубанул очередью в карауле, там… да много разных «там»…

Ну что за жизнь? Куда попал? То беспричинно бьют по голове, то обзывают. И все довольны, посмеиваются, радуясь моей беззащитности. Ну почему я ни на кого не нападаю и не обзываю?.. Хотя бы того же Середина, имея все основания на это? Один мат его что стоит. Ну почему люди не ценят мира, дружбы, отвергают их, а миролюбивых считают дураками и слабаками? И понимают и уважают лишь превосходство над собой…

В роте событие — отчислены несколько курсантов, в том числе главный смутьян «нос» — Илюшин. У меня тоже два события — получил интереснейшее письмо от Николая, которое всколыхнуло угасшие честолюбивые надежды четырехмесячной давности и снова поставило вопрос: кем быть и как быть?..

Да?! Вот это новость так новость?! Немного не дождался. Что же делать? Хоть самовольно убегай отсюда, так хочется в школу иностранных языков. Да и мама с Галей отругали: зачем, да почему остался в училище?.. Быть разведчиком гораздо интересней и почетней, чем каким-то штурманом. Парней же отпустили и меня могут. Учиться в Москве и Надеждинске большая разница. А Потеев с Магониным приехали из Москвы… Но не из училища же, из института…

Целый вечер маялся. Наконец решил — подам рапорт, а там, что получится. Но вряд ли отпустят, если бы учился плохо. Вспомнился институт, уговаривающий декан. Здесь уговаривать не будут. Но должны же выслушать, понять… Обдумывая каждое слово, не спеша написал рапорт. Выбрав минутку, обратился к Магонину. Тот хмуро взглянул:

— Ну что у тебя, только короче.

Я протянул рапорт.

Павел удивленно взял его, прочитав, присвистнул:

— Все равно не отпустят, если бы пришла бумага…

— Прошу передать по команде, иначе сам пойду к комбату, пусть наказывает.

— Ну-у, передам, — кисло пообещал Павел.

Через три дня вечером в личное время дневальный прокричал:

— Ушаков, на выход! В канцелярию роты!

Я помчался, на ходу оправляя тужурку. «Сейчас решится судьба, но не волноваться…»

Постучав в дверь, толкнул ее. За столом у окна Патяш.

— Товарищ подполковник, курсант Ушаков по вашему приказанию прибыл!

Патяш поглядел на меня внимательно, снял шапку, погладил ладонью лысину. Взял со стола лист, протянул:

— Возьмите это и больше никому не показывайте.

— Товарищ подполковник…

— Кру-у-гом! Я повернулся.

— Шагом марш!

За дверями, скомкав рапорт, сунул в карман. Ну и пусть! Не очень-то и хотелось. Будем учиться здесь. Но все-таки как бесцеремонно. Как в военкомате капитан, который затолкал сюда. Что за стиль обращения. Армия…

2 марта тоже ходил сам не свой. 18 стукнуло! Кто бы поздравил. Интересно, в жизни каждый год впервые и пятый и 55-й. И всегда новый и больше никогда не повторяющийся. По годам идешь, как по лестнице вверх. Потом вдруг упал и зарылся в землю навечно.

…В 18 дядя Володя погиб. Больше меня прожил всего на три месяца шесть дней. Только сейчас понимаю, как ему не хотелось умирать…

Из всех преподавателей самое сильное впечатление произвел майор в отставке Жередин, обучающий на электронных тренажерах практике самолетовождения и боевого поражения. С первого и до последнего дня воевал. Трижды сбивали над вражеской территорией, трижды прыгал ночью с горящего самолета с парашютом и трижды возвращался пешком, переходя линию фронта.