Прозвище замечательно подходило к Анфисе: вся аккуратная, всего в ней в меру, ничего лишнего, даже коленки и локотки не торчат, как бывает часто, а словно выточены на токарном станочке. И хозяйство у нее все кругленькое: ведра, кастрюли, чугунки, миски, чашки, стаканы. И работала она, по определению плотников, кругленько, то есть быстро, чисто, без шума и грома. И даже говорила кругленько, с любовным пристрастием к букве "о": Онфиса, Онисим, Олексей, Онд-рей, Олександра...

Медведице удалось уметаться по заросшему кустарником оврагу. Тут же этот овраг, кстати безымянный - там все овраги, ручьи, озерки были безымянными, - охотники назвали Медвежьим.

Когда плотничья артель собралась в полном своем составе, Круглан, артельный старшина, кивнул на спеленатого медвежонка и сказал:

- Матку упустили, а с детенком что делать думаете?

- Она, твоя Онфиса, уже подумала, уже присвоила его, - отозвался один из плотников.

Но Анфиса распевно поправила плотника:

- Ты плохо догадываешься. Не присвоила, а усыновила.

- Одна? - муж Анфисы засмеялся. - Да он съест тебя.

- Вдвоем с тобой.

- И двоих съест. Он же скоро будет жрать за целую собачью свору.

- Давайте усыновим всей артелью! Идет, а? Как, ребята? - обратилась Анфиса к обступившим ее плотникам. - Нас в артели десять человек. Неужто не прокормим одного медвежонка?

- А не отпустить ли? - предложил старшой. - Может быть, лучше и ему, и медведице, и нам меньше хлопот.

Но Кругленькая подняла настоящий бунт против мужа:

- Отпустить здесь, на берегу, - медвежонка немедля либо растерзают собаки, либо замучат озорники-парнишки. Унести медвежонка в овраг, выпустить там - он, пока ищет мамку, может умереть с голоду. Да мамка может и не принять его: он весь до последней шерстинки уже пропах человечьим духом. Матка может убить его. Нет уж, я не отдам сиротку. Если артель не захочет помогать мне, я усыновлю одна.

Она повернулась кругом так, что каждому из плотников поглядела в лицо, и твердо повторила:

- Да, усыновлю одна, и без мужа.

Плотники потолковали, посомневались, поспорили и, наконец, решили усыновить медвежонка всей артелью. Потом начали придумывать ему кличку. Это оказалось веселым занятием, клички сыпались, как горох из худого мешка: Строитель, Ровесник городу, Приемыш, Поваренок, Кухаркин сын, Сиротка.

- А Поваренок, Кухаркин сын, Сиротка - с чего? Только что усыновили всей артелью. Это надо отразить.

И снова посыпались клички: Артюшка, Артеляк, Много-сын, Игарчан, Игаркан... Ни одна из кличек не получила всеобщего одобрения, и медвежонок остался без имени. Всяк называл его как вздумается.

Два первых дня своей новой жизни медвежонок скулил, не утихая, без останова, ковылял, спотыкаясь и падая, тыкался носом во все, что было в кухонной палатке Анфисы - искал материнское молоко. Анфиса подставляла ему сгущенное, другого не было, мясные щи и нагольное мясо, а медвежонок упрямо отталкивал. Наконец, Анфиса догадалась:

- Да ты сосунок еще, молочный. Ну, не скули, угощу, как первейшего гостя. Разведу сгущенку. Ты и не пробовал такого. Это - молоко и мед вместе. Язык проглотишь.

Анфиса развела сгущенку теплой водой, налила в бутылку с детской соской и насильно сунула соску в рот звереныша.

Он сперва поупрямился, а затем принялся жадно сосать. Язык, правда, не проглотил, но сразу сильно переменился - перестал скулить, тыкаться по углам, слоняться по палатке, а сделался вроде неотступной тени при Анфисе. Если она шла куда-нибудь, шел и он за ней, если стояла у плиты - стоял и он рядом. Анфиса частенько кидала ему что-нибудь вкусное, он научился ловить на лету, ловить и лапами, и прямо ртом.

Вскоре он отказался от соски, начал есть из миски, наряду со сгущенкой полюбил щи, кашу, картошку, если все это было с мясом.

Когда плотники усаживались за обеденный стол, усаживался и медвежонок за свой столик, специально сделанный ему. Для зверенка наступал праздник: все плотники любили своего Приемыша, старались побаловать и подкладывали ему кусочки мясца, сальца, сахарку.

Старшине, отвечавшему за порядок в артели, не нравилось такое баловство, он решил прекратить его и заговорил:

- Зря мы балуем звереныша, особливо балуешь ты, Анфиса.

- Надо же мне кого-то баловать. Детей нет, вот и тешусь зверенком. Тебя тоже балую. Тебе мало, тебя к медвежонку завидки взяли?.. - отозвалась Анфиса.

- Не во мне дело, а в том, что ни дитенков, ни зверенков нельзя воспитывать без отказу. Из таких, закормленных, разбалованных, не бывает толку.

- Какой же толк нужен тебе от медвежонка? - спросила Анфиса, посмеиваясь.

Старшина молчал, не зная, что ответить. А жена наступала:

- Ну, чего ждешь от него? Кого хочешь из него сделать? Плотника, вроде тебя, аль и того выше, художника, который будет расписывать сделанные тобой хоромы?!

- Не говори глупостей, - воркотнул хмуро старшина.

- А ты не повышай голос, здесь ты не начальник, - оса

дила его Анфиса. - Говори, чем тебе плох медведко, говори при всей артели. Он ведь наш общий, артельный.

- Ест непомерно много, - сказал старшина сердито.

- На то он и зверь. А ты знаешь, сколько ему надо? Ну, выкладывай!

Тут взволновалась вся артель. Одни кричали:

- Эй, кто знает, чем кормятся медведи? Сколько жрут они за раз, за день?!

Другие добивались:

- Какому полезному делу можно обучить медведя? После жаркого препирательства выяснилось, что никто из

артели с медведями не имел дела и вся артель почти ничего не знает о них. Вернее всего, что природа создала медведей только есть да спать. Работать в упряжке, как лошади, ослы, олени и волы, они не способны; не способны бегать и под седлом. Люди наверняка пробовали приручать и обучать медведей, но добились только кое-какого кривлянья в цирке на потеху ребятишкам. И артель решила оставить медвежонка в покое - пусть жрет сколь хочет, забавится как хочет, учится чему хочет и где хочет. Один старшина встретил это решение холодно:

- При такой воле-волюшке медвежонок сядет тебе, Он-фиска, на шею.

- С чего одной мне? Он артельный.

- Ты больше всех возжаешься с ним.

- Сядет - сброшу, - воинственно сказала Анфиса.

- Поживем - увидим, - молвил старшой и увел артель на работу.

Медвежонок и повариха Кругленькая стали самой интересной "парой" на всю Игарку. По улицам они ходили всегда вместе, "под ручку", - медвежонок обязательно на задних лапах, а из передних одной держался за свою спутницу, другой приветственно помахивал всем встречным: людям, собакам, оленям, даже кошкам.

Их часто останавливали, зазывали в квартиру, где медвежонка обязательно угощали. Он скоро усвоил, что за каждой дверью есть что-нибудь вкусное: конфетка, печенье, сухарик, плюшка - и полюбил гоститься.

Однажды им повстречался Тойчум - ямщик собачьей упряжки, остановил Кругленькую и сказал:

- Отпусти медведке лапу!

- Почему?

- Зверенку надо бегать, играть с товарищами, а не гулять за ручку, как ленивая барышня.

- Здесь нет ему товарищей.

- Нет товарищей - смешное слово. Весь город - товарищ. Вот я товарищ. - Тойчум схватил медвежонка и начал валить на лопатки.

Зверенок противился, сердился, получилась забавная возня медвежонка с большим медведем, каким выглядел Тойчум, одетый по-северному во все меховое.

Поглядеть на эту возню собралась изрядная толпа, а в ней оказалось столько охотников поиграть с медвежонком, что Кругленькая поспешно увела его.

На дорогу Тойчум сказал ей:

- Посылай зверенка на улицу бегать и меньше корми.

Тойчум считался в городе лучшим знатоком всякого зверья, и Кругленькая решила исполнить его советы. Перестала водить медвежонка за лапу, запретила ему заходить в кухню и брать там что-либо самовольно, начала выгонять его из барака и подолгу держать на улице.

У медвежонка быстро появились товарищи - уличные завсегдатаи ребятишки. Он с ними играл, бегал, боролся, собирал по окраинам грибы, бруснику, клюкву. Некоторое время он аккуратно прибегал домой обедать и ночевать, потом начал забывать дом. Кругленькая встревожилась: где ночует и кормится зверенок, - и пошла по городу спрашивать. Выяснилось, что и кормится и ночует у своих товарищей - ребятишек, бродит по домам, как пастух. Это не встревожило Кругленькую: пусть его, он завсегда был артельным. Такая уж судьба ему - кормиться из многих разных рук.