Разбираясь как-то в своем архиве, просматривая дневники, которые вел все годы моего знакомства и, осмелюсь утверждать, дружбы с мистером Шерлоком Холмсом, я наткнулся на несколько страничек, живописующих наш разговор одним далеким ноябрьским вечером. Выцветшие строки, бегущие по пожелтевшим листкам, вернули меня в тот промозглый ненастный день, когда мы с Холмсом сидели перед пылающим камином, а за окном в извечном лондонском тумане тонули газовые фонари Бейкер-стрит.

Это был один из тех дней, когда перед Холмсом не стояла задача, решая которую он мог применить свой знаменитый дедуктивный метод, его мозг простаивал, изнывал, лишенный необходимой пищи, и я со страхом ожидал той минуты, когда рука Холмса протянется к несессеру, в котором он держал шприц и морфий. Однако, поглядывая время от времени на моего приятеля, я не замечал ничего, что свидетельствовало бы о том, что он собирается прибегнуть к этому страшному средству, и я с самонадеянностью думал, что, вероятно, на него таки подействовали мои увещевания. Откинувшись на спинку кресла, закрыв глаза, Холмс небрежно водил смычком по струнам лежащей на коленях скрипки, извлекая из нее грустные, протяжные звуки.

Успокоенный, я возвращался к книге, которую читал весь этот бесконечный день. Наконец я перевернул последнюю страницу, закрыл книгу и с грустью провел ладонью по золотому тиснению обложки. Талант автора покорил меня. Чувства настолько переполняли меня, что я встал и отошел к окну. Скрестив руки на груди, я следил за немногочисленными прохожими.

– Какая загадочная книга! – не сдержался я. И тут я услышал спокойный голос Холмса:

– Книга неплоха, но не без недостатков.

– Вы читали «Братьев Карамазовых»?

Я был поражен. Читатели, знакомые с моими рассказами о Шерлоке Холмсе, осведомлены о том, что этот ни на кого не похожий человек, обладающий огромными знаниями в весьма специфических областях, тем не менее был невеждой во всем, что касалось литературы и философии.

– Дорогой Уотсон, – сказал Холмс. – Я не изменил своим принципам и по-прежнему считаю, что неразумно забивать мозговой чердак рухлядью, которая только занимает место и бесполезна в моей работе.

– Так что же побудило вас прочитать эту книгу? – недоуменно спросил я, опускаясь в кресло.

– Две причины. Во-первых, как всякий англичанин, я сентиментален, воспоминания детства накрепко сидят во мне, и я не желаю с ним расставаться. Дело в том, что мой отец, человек передовых взглядов, дружил с Герценом, известным русским революционером и писателем. Посещая его, он иногда брал с собой меня и моего старшего брата Майкрофта. В один из таких визитов мы застали в этом гостеприимном доме Достоевского, будущего автора этой книги 1 .

– А во-вторых?

– Во-вторых, эта книга о преступлении, хотя я догадываюсь, что не только о нем.

– Но это же вымысел! – воскликнул я. Холмс отложил смычок, набил трубку, закурил и, окутавшись клубами дыма, сказал:

– Для меня это было не так важно. Хотя, должен заметить, меня не покидают подозрения, что в основе сюжета лежит реально совершенное преступление 2 .

– В конце концов это не принципиально, – раздраженно сказал я. – Сюжет для автора столь серьезного произведения – лишь средство наиболее полно донести до читателя свои мысли. Насколько тщательно продуман сюжет, настолько облегчается задача писателя.

– Совершенно с вами согласен. Но именно в сюжете я вижу изъяны, которые дают мне право говорить, что книга не лишена недостатков.

– Вы можете обосновать свое утверждение? – с подозрением спросил я.

– Конечно, Уотсон, конечно! – засмеялся Холмс. – Ответьте хотя бы на вопрос: кто убийца?

Я пожал плечами, удивленный нелепостью вопроса:

– Лакей. Смердяков. Боже, как трудны для произношения русские фамилии…

– Насчет фамилий я с вами согласен, для меня они тоже представляют определенную сложность. Но что касается лакея, я не был бы так категоричен.

– То есть как?!

– А почему вы считаете, что убил Смердяков? – невозмутимо спросил Холмс.

– Он сам рассказал об этом старшему из братьев, Ивану.

– Правильно. Сам рассказал. Иначе бы откуда вы об этом узнали, ведь автор описывает сцену убийства его словами. Полноте, Уотсон, вы же врач, у вас не появились сомнения, вы сразу же поверили этому признанию?

Я оторопело смотрел на Холмса, не в силах вымолвить ни слова. Между тем Шерлок Холмс продолжал, с видимым удовольствием попыхивая трубкой:

– Смердяков – больной человек, психика его расстроена. Тому свидетельство само его происхождение от сумасшедшей Лизаветы Смердяковой и Федора Павловича, который тоже не отличался тихим нравом, будучи раздражительным, взбалмошным, нетерпимым. Смердяков – типичный эпилептик, организм которого, и прежде всего мозг, измучен припадками. Пусть он не падал в погреб, пусть симулировал припадок, это ничего не меняет и не является подтверждением истинности его слов. На следующее утро его скрутило так, что он оказался в больнице и провел два дня в беспамятстве. И вы, Уотсон, думаете, что я поверю в признание этого человека?

Видя мое замешательство, Холмс улыбнулся:

– Вы можете сказать, что настоящий припадок у Смердякова начался утром, то есть после убийства Федора Павловича, а до того, следовательно, он находился в здравом уме, из чего можно заключить, что он говорит правду. Но разве вы не знаете, что нередки случаи частичного помутнения рассудка за два, три, четыре часа до собственно припадка?..

– Выходит, он оговорил себя?

– Нет! Он сказал правду, но ту правду, в которую верил сам. На самом же деле он лишь внушил себе, что убил он, внушил, находясь под сильнейшим воздействием слов Ивана Карамазова, произнесенных в их разговоре у калитки. Смердяков хотел убить, готовил преступление, он столько раз совершал его мысленно, что когда волею обстоятельств был вычеркнут из им же созданной схемы, то горячечное сознание восстало против иного хода событий.

Голос Шерлока Холмса действовал на меня гипнотически.

– Видимо, все происходило следующим образом, – не торопясь говорил Холмс. – Смердяков слышит крик Федора Павловича, а потом и вопль Григория. Выждав некоторое время, он выходит в сад, видит открытую дверь, входит. Перед ним на полу окровавленный труп Карамазова-старшего. Смердяков подходит к иконостасу, забирает конверт, вынимает из него 3000 рублей, пустой конверт бросает на пол, дабы отвести подозрения от себя и бросить тень на Дмитрия, и уходит в полной уверенности, что это он убил. Ведь все так точно совпало с тем, что ему десятки и сотни раз мерещилось.