На Чурлова же никто не хотел и плюнуть. Все на фирме от него отшатнулись всерьез, навсегда. Оправданий и ссылок на то, что он, Чурлов, принял референта за шпиона и грудью встал на защиту тайн фирмы, слушать никто не желал. Сергей Заремович совсем уж было решил залечь в инфекционную больницу, как вдруг избавление пришло откуда его не ждали. К Чурлову подошел работавший на фирме со дня основания, но посещавший ее крайне редко, что, впрочем, ему, как и другим сверхценным сотрудникам, прощалось, старичок доктор Авилов. Подошел, шаркнул китайской ножкой в тупоносом ботиночке, сказал раздумчиво:

- Другие негодуют, а я вас понимаю. Могу даже утешить. Но с условием. Вы сейчас же поднимитесь ко мне в кабинет, посмотрите графики и спецснимки.

- Нужна мне ваша бредятина! - огрызнулся Чурлов. Но вспомнив о всеобщем, с утра его терзающем осуждении, смягчился: - А девочки на снимках есть?

- Есть, как же! - истово и доверительно, глядя прямо в зрачки собеседнику, выдохнул старичок доктор. - И какие девочки! У каждой - между прочим - история. И записана до буковки! У меня картотека, - на глаза старичку навернулась крупная, как белый виноград, полупрозрачная слеза европейская!

Со стороны старичок Авилов напоминал неуклюжую, не вполне удавшуюся мастеру, деревянную богородскую поделку-страшилку: подбородок - гачком, зубы - пилой, слабоватые паучьи ножки. Но щечки - сияющие, но лысинка туго, как целлофановый пакет, вздутая, перевязана поперек льняной, а не седенькой прядью! Весь облик старичка словно говорил: пусть никому я не нужен, пусть не мастеровито вытесан, но вот же наперекор всему - двигаюсь, радуюсь, живу!

Ушатый старичка любил. Он выхватил Авилова из людского потока несколько лет назад, случайно прочитав в IV выпуске редкой и малодоступной книги "Бессознательное" изложение авиловской теории. Тогда Ушатый поехал к Авилову в Мамонтовку, ни на что особо не рассчитывая. Но услыхав про идеи Барченко и познакомившись с двумя-тремя страничками из архива расстрелянного ученого, заперся со старичком в его домике и не выходил оттуда неделю. Результатом такого "сидения" стало новое направление работ не значащегося ни в каких документах института...

Старичок добежал до конца узенькой лестницы, с силой толкнул дверь.

- Пожалуйте! - весело, как перед доброй выпивкой с обильной закуской, крикнул он. - Выйдете отсюда другим человеком. А то придумали - пальцы грызть!

Совсем иное настроение было в тот час у генерала Ушатого.

"Зауздают-таки гады! И кто? Запроданцы эти... Старая площадь! Свечного прислал шпионить, змееныш! Думает - мы здесь лыком шиты. Ну накидали мы Свечному хорошо, на месяц хватит. Но ведь что нам месяц! Теперь кем хочешь крыть будут, хоть президентом! Ну, бляхи-мухи! Пора вводить Васю! Другого и выхода нет! Надо оттянуть время! Спрятать концы. Дать понять: они меня "сделали..."

Палец Ушатого сам собой вжался в кнопку на пульте связи.

- Василь Всеволодович пожаловал?

- Не было еще, - глухо ответили из охраны.

- А пора б ему быть. Домой звоните. Срочно.

Но не помогла и срочность. Уже через несколько минут Ушатому доложили: аппарат на квартире у Нелепина не отзывается, отключен.

- Вызовите мой автобус и охрану, подскочим к нему, - сказал недовольно Ушатый.

Ушатый въезжал в Просвирин переулок, а Нелепин в это время вплывал в Москву иную - колодезную, долгоствольную... Все последние дни Василий Всеволодович, как больной вирусным гриппом, лихорадочно плыл и не мог вплыть в любимую им столицу. Иногда казалось: Москва - это какая-то каменная кольцатая тура, цепляющая кремлевскими зубцами низкие облака, а основанием своим уходящая глубоко в землю. Стало казаться и другое: город умышленно не пускает его, выбирая крепким, ячеистым неводом саму душу. А душа нелепинская изменилась: чуть подусохла она, напряглась, печеным яблоком сморщилась. Жар, пустопорожний жар выпаливал Нелепина изнутри. Иногда, правда, жар сменялся непереносимым могильным холодом.

Но сегодня он проснулся от мощно ударившей его под дых новизны. Пустоты не было! Не было жара, не было и липкого холода. Медленно расправляясь внутри, крепло - как крепнет грудь женщины в ладони - имя. Нелепин шевельнулся.

Иванна тоже шевельнулась в ответ. И тут же радость невесомой пчелкой ужалила ее под правый сосок, затем под левый, затем потекла медленной медовой струйкой по животу, по бедрам, по ногам...

Тут в дверь позвонили, раз, еще раз.

Нелепин открыл глаза, но вместо того чтобы встать, подойти к двери, ухватился за плечо и за локоть Иванны.

- Пусти, звонят ведь, - ближе и тесней придвинулась она.

В дверь звонили и звонили, и с каждым новым звонком, с каждым отнимаемым у них отрезком времени, он входил глубже и глубже в новую для него реальность, отсекал этой реальности, принявшей вид женщины, путь к бегству, не давал раствориться ее бессмертной плоти в смертном беге минут.

Тогда, томимая скоротечностью и сжатостью времени, подстегиваемая сигналящими о ненадежности бытия звонками, она закричала. Сразу вслед за криком Иванны звонок прервался, смолк. Прошло минут пять, прежде чем в дверь тихо и деликатно, без особой уже настырности, постучали.

- Откроем, что ли? Может, телеграмма или сосед...

- Ну, ясное дело: ванная протекла, - оба враз рассмеялись.

Дверь Нелепин все же отпер. За дверью сумрачно-безнадежной тушей громоздился Ушатый. Генерал кивком отправил вниз охрану (это они звонили, а он - стучал), втиснулся в прихожую, повесил на вешалку теплый, на подкладке плащ:

- Дело у меня к тебе, Вася. Дело срочное. Ты, как понимаю, не один?

- Ничего, проходите. Я как раз думал...

- Думал, думал... - генерал явно нервничал. - Ну где они, твои шлюшенции?

Ушатый прошел в комнату, огляделся. Никого в комнате не было. Иванна, как только Нелепин пошел к двери, предусмотрительно скользнула в ванную. Генерал остановился у окна, задумался.

Нелепин хотел возразить: какие, мол, шлюшенции! Он всегда, всю жизнь как ни жалко, как ни бездарно это звучит - в садах, в ресторанах, во снах разыскивал именно эту короткостриженую, сероокую! Но ничего он такого не сказал, запнулся, глупо буркнул "здесь другое", отвернулся.

- Да я тебе общее собрание акционеров, что ли? Да на здоровье! Мужик ты молодой, справный, чего ж! О другом я. Разговор есть, так что ты уж подругу свою спровадь, - голос Ушатого зазвучал тяжелей.

- М-м-м, - замычал Нелепин.

- Что, не успел? Ну, прости, брат. А дело не ждет...

- С добрым утром.

Иванна стояла на пороге нелепинской комнаты в мужской пижаме, сладко улыбалась, полотенцем протряхивала мокрые волосы, заодно прикрывая уже запудренный фонарь под глазом.

- Да. Гм... - Ушатый полуобернулся, крякнул, сел, потом спохватился, встал опять. - Доброе, доброе... Значит, нашел-таки, - после паузы сказал он. - Ну, поздравляю. А я сначала того... Не понял... Извините уж.

- Ничего, ничего! Шлюшенция я и есть, - улыбнулась, но, правда, сдержанно, Иванна. - Раз вы застаете меня утром у человека, которого я видела всего... Сколько раз я тебя видела, Вася? - Тут не выдержав, она подбежала к стоявшему столбом Нелепину, чмокнула его сладко в щеку и на любовнике своем повисла...

- Отметить! Обмыть! Непременно! - вышел из минутного забытья генерал. - Только вот... Переговорить нам бы надо. Мы с Василием на фирму сгоняем, вопросик один уладим. Да мы за час-полтора и обернемся...

На фирме Ушатый закрыл за собой дверь кабинетика на ключ, сказал безо всякого перехода:

- Сегодня двадцать шестое ноября. С завтрашнего дня я назначаю тебя первым заместителем, а первого декабря на общем собрании тебя изберут председателем совета директоров и президентом фирмы. Все. Остальное выборы, назначения, увольнения - не твоя забота. От тебя требуется лишь согласие. Зачем все это, - объясню, когда скажешь, что согласен. На размышления тебе, - Ушатый как-то вымученно улыбнулся, - десять минут. Думай. Я в кинозал.