Артиллерийский конь внезапно заржал в долине около полковой коновязи, и все враз вернулось к реальности... Глянул хлопец на себя: стоит он на том месте, где и стоял. Лишь распаленная мечта в объятиях млеет у ручья, а он вот здесь, растревоженный, у двери палатки. И уже перед ним, как из земли... старшина со своими серыми усами.

- Ты что не спишь? Как будто бы и не лунатик?

Покурить вышел из палатки старшина, закуривает цигарку, и что-то подобное улыбке шевельнуло его толстые, словно отцовские усы. Светличный обрадовался, готов был на шею броситься старшине. Вот кто ему сейчас нужен, вот кто его поймет!..

- Товарищ старшина! - кинувшись к нему, хлопец жарко, полутаинственно зашептал. О полнолунии, о договоренности - есть уговор именно в такую ясную ночь встретиться с нею у ручья...

- Отпустите! Хоть на часочек. Хоть на минутку!..

Одна нога там, другая - тут!..

Шальное его бормотаньо не показалось старшине ни чудачеством, ни сновидением, он слушал серьезно. Потом сказал:

- Дела не будет, парень. Приказ есть,- слышал?

С иностранками ни-ни...

- Ну прошу вас... Хоть на секунду, хоть на миг! Пока луна не скрылась за горой!..

- А если тревога? А если вдруг сниматься? Где Светличный? Где запевала? Кто отпустил? Кого - старшину Линника на цугундер... Нет, иди, спи.

- А она?

- Что - она? Думать о ней не возбраняю.

- Да хоть одно бы слово ей сказать...

- Песней скажешь. Такая уж твоя доля солдатская...

- Но это, может, в последний раз?

Молчит старшина. Потом снова неумолимо:

- Иди, спи. Ночь пройдет, день настанет, все переиграет в крови...

Хлопец вышел из палатки, глянул на лунное марево.

А что, если и в самом деле сниматься? Что же остается?

Останутся горы, полные отзвуков, полные твоей любви...

Вскоре снялись полки. Выступили, когда луна налилась по-ночному и затопила весь свет. Никто из бойцов не знал - близким или далеким будет этот марш.

Вышли из горной долины в поля. Город какой-то ночью проходили,- он спал, миновали молчаливые, освещенные лишь луною дома, груды развалин; готика соборов ночных сурово поблескивала над громыханьем колес, цоканьем копыт, над бесконечным размеренным движением войск.

Но даже и после того, как дивизия снялась с этих мест, оставив навсегда свой нарядный альпийский лагерь с его деревянными палатками, клумбами, утрамбованными дорожками и слежавшимся сеном на нарах,- даже и после этого ничто здесь не исчезло, ничто не забылось.

Вечерами, в обычный час поверки, горы начинали петь.