Галкин ответил не сразу:

— Я хорошо знаю его отца… Ну и о похождениях самого лейтенанта мне тоже кое-что было известно. В общем, меня попросили… проверить.

Мы переглянулись.

«Ничего себе проверочка, — подумал я. — А что, если бы…? Ведь вон как оно вышло!»

— Мне очень трудно об этом говорить… — снова начал майор, — но…

— Кащея жалко! — заметил Стриж.

— Я знаю, капитан, что его смерть на моей совести, — резко оборвал его Галкин. — И я готов нести на себе этот камень. Однако это не было просто моей прихотью. К тому же, поплатиться своей головой мог и я.

— Товарищ майор, — впервые за время всего разговора подал голос сержант Воронян, — а что же общего со всем этим имеет окаменевшая одежда?

— О-о-о! — На глазах переменился Галкин. — А вот это действительно интересно. Последние три дня я почти безвылазно провел в библиотеке. Именно превращающаяся в камень одежда не давала мне покоя. Я переворошил, наверное, все, что можно было там найти об оборотнях. Нигде абсолютно ничего не говорилось об этом феномене. А потом мне помог случай. Одна девушка-студентка сдавала при мне свои книги. И вот представьте себе, одна из них выскальзывает у нее из рук и падает мне прямо под ноги. Я наклоняюсь, чтобы ее поднять, и на глаза мне попадается заголовок на раскрывшейся странице — «Вервольф». Автор данной короткой истории — античный писатель Петроний, царедворец Нерона. И вот именно там я нахожу ответ на твой, Воронян, вопрос. Оказывается, еще в Древней Греции было известно об одном очень оригинальном ритуале, который устраивал человек, прежде чем превратиться в волка. Достаточно было сложить свою одежду в укромном месте, где ее никто бы не нашел. Потом помочиться так, чтобы образовавшийся круг заключал в себе сброшенные тряпки. Одежда превращалась в камень и в таком виде ждала возвращения своего хозяина. А вот если лишить оборотня возможности в очередной раз воспользоваться своей одеждой, то он так навсегда и останется в зверином обличии.

— Можно еще один вопрос, товарищ майор? — решил оторваться сержант.

— Валяй!

— Я читал про оборотней в средневековой Европе, на Руси, в Африке и даже на Суматре. Но вот про афгано-пакистанских до сих пор ничего не слышал. Чем это объяснить?

Галкин пожал плечами и, открыв было рот, так и замер без ответа.

— Век живи, век учись, сержант! — пришел на помощь майору Стриж.

— А может быть, все не так уж и сложно, — робко вмешался в их разговор я.

Взгляды моих товарищей обратились к мне. И в них, в этих самых взглядах, читалось любопытство вперемешку с наигранным восхищением. Мол, ну если ты, Майзингер, сейчас ответишь нам на этот вопрос, это будет ващеее…!

А я вот взял, да и ответил:

— Значит, этот самый Петрович…

— Петроний, — хохотнув, поправил меня Галкин. При этом, наверное, только висевший над костром чайник не попытался скрыть своей улыбки.

— … Спасибо! Петроний утверждал, что странный обряд пришел к ним из Греции. А в армии Александра Великого было много греков, — развивал я тему.

— Ну и что из этого? Он и сам был грек, — непонимающе уставился на меня Щеглицкий.

— Он был македонянин, а не грек, — поправил его я.

— А ты молодчина, Майзингер! — Вдруг хлопнул меня по плечу Стриж. — Ну прямо Змей Премудрый!

Остальные молча ждали разъяснений.

— Ну, давай, рядовой, развивай свою теорию дальше! — Видимо, тоже сообразив, поддержал меня майор Галкин.

— Так вот, в своем азиатском походе армия Македонского не только прошлась по территории Афганистана, Пакистана и Ирана, но и разбавила кровь завоеванных народов греческой.

Теперь уже все понятливо закивали головами.

— Красиво сказал, — поднял в мою честь чашку крепкого чая благодарный кавказец.

А ночью мне приснился лейтенант Астафьев. Он лежал на тех самых армейских носилках, на которых его загружали в вертолет. Его лицо посерело, а рот оскалился. Из-под покрывала вывалилась крепко забинтованная культя. На снежно-белой перевязке проступали розовые пятна. Вдруг они стали на глазах увеличиваться, и вскоре кроме густой розовой пелены я больше ничего не мог видеть… Говорят, что сны бывают вещими. В это я никогда не верил. И лишь спустя пятнадцать лет, когда снова, нос к носу, встретился с Астафьевым, мне пришлось изменить свое отношение к вещим снам…

Наша жизнь — это еще и мелочи. Но не стоит ими пренебрегать. Иногда от такой вот мелочи зависит куда больше, чем можно себе представить. К примеру, сломался фотоаппарат… Казалось бы, ну и что в этом такого? А вот не сломайся он — и не произошло бы со мной этой забавной, а порой и трагичной, но в любом случае очень интересной истории…

Май 1989

Всем известно, что фотоаппарат «Зенит» — техника что надо. Надежная. Однако, проковырявшись с нашим все утро, старшина Дятлов засунул его обратно в футляр.

— Говно, — процедил он сквозь зубы.

— Ошибаешься, Дятлов! — подшивая свежий подворотничок и искоса наблюдая за стараниями сослуживца, возразил ему Синицын. — «Зенит» — это тебе, брат, не какой-нибудь там «Ломо».

— Те, кто производил «Ломо», по меньшей мере, не скрывали, что он может и ломаться. А тут, смотрите-ка, «Зенит»!

— А может, ты, старшина, просто в фототехнике ни черта не рубишь, только признаваться не хочешь? — откусил нитку лейтенант.

— Фи! — надменно усмехнулся Дятлов и вышел из вагончика.

К обеду появились Галкин со Стрижом.

— Журавлев, — обратился к старшему лейтенанту Галкин, — тебе что больше по душе: Астрахань или Алтай?

Журавлев, совершенно не догадываясь, куда клонит майор, почесал в затылке и, видно, решив вначале как можно деликатнее прощупать почву, произнес:

— Так это ж, товарищ майор, две совершенно разные вещи. Астрахань — это город. Он поменьше. А Алтай — это…

— Не тяни кота за хвост! — с наигранным нетерпением предупредил его Галкин.

— Астрахань, — тут же выпалил Журавлев.

Стриж гоготнул. Майор Галкин проследовал к окну, постоял там минуты две и потом, развернувшись на каблуках, поинтересовался:

— Интересно, а почему именно Астрахань?

— Так я же и говорю, товарищ майор, — его глаза смеялись, — Астрахань буде поменьше.

Мы заулыбались.

— Ну, если так, то лейтенант Синицын отправляется на Алтай.

У Синицына глаза полезли на лоб.

— Товарищ майор, а у меня что, нет выбора?

— А как же! — еле сдерживая смех, парировал Галкин. — Мы живем в свободной стране. Значит, у нас у каждого есть выбор.

— И между чем могу выбирать я? — довольно потер руки лейтенант Синицын.

— Либо Алтай, — торжественно растягивал самодовольный Галкин, — либо… Алтай.

Все заржали.

Галкин вытер глаза и уже серьезно сказал:

— Ладно, мужики, хорош дурачиться. Дело в следующем. Недалеко от Астрахани разбился военный самолет-спарка. Погибли оба пилота. Один — опытный инструктор, а второй — недавно прибывший на службу выпускник Харьковского летного училища. Обстоятельства катастрофы затерялись в массе предположений и расхожих свидетельств. Расследованием занялись военные, но вскоре поняли, что причины трагедии куда сложнее и запутаннее, чем было принято вначале. На сохранившихся записях из «черного ящика» в кабине отчетливо слышался посторонний голос. Женский. Притом обращался он только к стажеру. Женщина звала молодого летчика за собой. Судя по реакции инструктора, он ничего не слышал. Однако именно он передал, что отказала система управления самолетом. Случай казался более чем странным. Если еще и учесть то обстоятельство, что выпускник летного училища в свое время проходил свидетелем по одному запутанному делу. Делу о насильственной смерти одной молодой женщины, которое так до конца и не было раскрыто…

Что же касалось Алтая, то здесь все выглядит намного скучнее. С симптомами нервного срыва, явившегося следствием не указываемых пока событий, в районную больницу попал приезжий партийный работник. Вечером того же дня в состоянии глубокого шока была госпитализирована приставленная к нему секретарша.