Время от времени Мэллори уходил в пустыню по каким-то неясным делам, тогда Холлидей заставал Леонору одну. Они прогуливались вдоль пересохшего русла или танцевали под записи монотонных песнопений масаев, позаимствованные в антропологической библиотеке. Все растущая зависимость Холлидея от Леоноры несколько притуплялась сознанием, что он приехал в Африку искать не эту молодую женщину с белыми волосами, дружелюбными глазами, но ночную скиталицу, ламию[01], обитающую в глубине его собственного мозга. Словно чувствуя это, Леонора всегда держалась несколько отстраненно, с улыбкой глядя на Холлидея из-за постоянно менявшихся на ее мольберте фантастических картин.

Такому приятному menage a trois[02] было суждено продлиться три месяца. За это время линия заката приблизилась к Семичасовой Коломбине еще на полмили, так что в конце концов Мэллори и Леонора решили перебраться в маленький поселок нефтепереработчиков, на десять миль к западу. Холлидей смутно ожидал, что Леонора останется в Коломбине, с ним, но она уехала на «пежо» вместе с Мэллори. Сидя на заднем сиденье, Леонора ждала, пока Мэллори послушает в зале еще один концерт Бартока, прежде чем отсоединить аккумуляторную батарею и поставить ее на место, в автомобиль.

Самое странное, что именно Мэллори попытался убедить Холлидея уехать вместе с ними. В отличие от Леоноры, он чувствовал в своих отношениях с Холлидеем что-то не до конца определившееся и поэтому не хотел терять контакта со своим новым молодым знакомым.

– Вот увидите, Холлидей: вам будет трудно здесь оставаться.

Мэллори указал через реку на завесу мрака, нависшую над городом подобно огромной вздыбившейся волне. Все цвета и оттенки домов и мостовых уже сменились темно-цикламеновым колоритом сумерек.

– Наступает ночь. Вы хоть понимаете, что это значит?

– Конечно, доктор. Я ее ждал.

– Подумайте, Холлидей.

Мэллори смолк, подыскивая убедительную фразу. Высокий, глаза, как всегда, скрыты темными очками, он глядел снизу вверх на Холлидея, так и не спустившегося с крыльца отеля.

– Вы же не сова, не какая-нибудь драная пустынная кошка. Вам надо разобраться с этой штукой при свете дня.

Убедившись в бесполезности уговоров, Мэллори вернулся к «пежо». Подав машину задним ходом прямо в один из барханов, отчего в воздух взметнулось целое облако красноватой пыли, он помахал рукой, но Холлидей не ответил. Он смотрел на Леонору Салли, устроившуюся на заднем сиденье вместе со своими холстами и мольбертами, грудой причудливых картин – отзвуками ее неувиденных снов.

Каковы бы ни были его чувства к Леоноре, очень скоро они были забыты – через месяц Холлидей обнаружил в Семичасовой Коломбине еще одну очаровательную соседку.

В полумиле на северо-восток от Коломбины, за высохшей рекой, стоял особняк в колониальном стиле; когда-то здесь жили администраторы нефтеперегонного завода, расположенного в устье той же реки. На седьмом этаже отеля «Оазис» Холлидей почти не покидал балкона; под монотонное тиканье многочисленных часов, отсчитывавших секунды и минуты своих, давно уже не связанных с действительностью, дней, он пытался уловить почти не ощутимое продвижение терминатора. Иногда белый фасад особняка на мгновение озарялся отраженным светом песчаных бурь. Пыль толстым слоем покрывала его террасы, колонны стоявшей рядом с плавательным бассейном галереи свалились на давно высохшее дно. Хотя здание находилось всего на четыре сотни ярдов восточнее отеля, казалось, что его пустая скорлупа уже попала под власть подкравшейся ночи.

Незадолго до того, как подошло время очередной бесплодной попытки уснуть, Холлидей заметил машину, подъезжавшую к дому. Фары высветили одинокую фигуру, медленно прохаживающуюся по террасе. У Холлидея пропало всякое желание притворяться спящим; по пролетам десяти этажей он поднялся на крышу и лег у самого ее края. Шофер разгружал из машины чемоданы. Фигура на террасе, высокая женщина в черном платье, двигалась как-то неопределенно, наугад, словно человек, едва осознающий свои действия. Через несколько минут шофер взял женщину за руку, словно выводя ее из сна.

Холлидей продолжал смотреть с крыши, ожидая, не появятся ли они снова. Странные, как под гипнозом, движения этой красивой женщины – темные волосы и бледное облачко ее лица, проплывшее, как китайский фонарик, в подступающем мраке, не оставляли сомнения, что он видит черную ламию всех своих снов, – напомнили Холлидею его первые собственные прогулки к реке через барханы. Ощупывание почвы неизвестной, но болезненно знакомой – по снам. Вернувшись в номер, он лег на расшитую золотом тахту в гостиной, увешанной пейзажами Делво и Эрнста, и неожиданно для себя впал в глубокое забытье. Здесь он впервые снова увидел настоящие сны, античные руины под полночным небом, озаренные луной фигуры, проплывающие мимо друг друга в городе мертвых.

Теперь сны приходили каждый раз. Холлидей просыпался на тахте, рядом с огромным окном, за которым внизу виднелась день ото дня темневшая пустыня, и остро ощущая, как растворяется грань между внутренним и внешним мирами. Двое часов, стоявших на каминной полке, под зеркалом, уже остановились. Когда встанут все, он наконец освободится от прошлых своих временных представлений.

К концу недели Холлидей понял, что женщина спит в одно с ним время; она выходила смотреть на пустыню тогда же, когда Холлидей ступал на свой балкон. Хотя его одинокая фигура четко выделялась на фоне закатного неба, висевшего за отелем, женщина, похоже, не обращала на него никакого внимания. Однажды Холлидей увидел, как шофер въехал в город на белом «мерседесе». Одетый в черное, он прошел мимо блекнущих стен Школы изящных искусств, словно лишенная объема тень.

Холлидей спустился на улицу и пошел в направлении тьмы. Перейдя реку, пересохший Рубикон, отделявший его пассивный мир Семичасовой Коломбины от реальности подступающей ночи, он поднялся на противоположный берег, мимо тускло поблескивавших во мраке бочек из-под бензина и скелетов старых, заброшенных автомобилей. Когда он подошел к дому, женщина прогуливалась в саду, среди припорошенных песком статуй; кварцевые кристаллики лежали на каменных лицах, словно иней непредставимо-огромных эонов.

У невысокой стенки, окружавшей дом, Холлидей помедлил, ожидая, когда женщина посмотрит в его сторону. Бледность лица, лоб, высоко поднимающийся над темными очками – все это чем-то напомнило ему доктора Мэллори, та же самая ширма, скрывающая напряженную внутреннюю жизнь. Она смотрела в сторону города, выискивая признаки «мерседеса»; меркнущий свет бродил по угловатым плоскостям висков.

Когда Холлидей подошел к ней, женщина сидела на террасе в одном из кресел; руки она держала в карманах шелкового платья, так что ему было открыто лишь бледное лицо с его изуродованной красотой – казалось, что очки, словно какая-то искусственная ночь, скрывают эту красоту от постороннего взгляда.

Не зная, как представиться новой соседке, Холлидей остановился около столика со стеклянной крышкой.

– Я живу в «Оазисе» – в Семичасовой Коломбине, – начал он. – Я увидел вас с балкона.

Он указал на отель, узким, темно-вишневым прямоугольником выступавший на фоне заката.

– Сосед? – Женщина кивнула, словно признавая и одобряя этот факт. – Спасибо, что зашли. Я – Габриель Шабо. А много вас там?

– Нет, они уехали. Их и было-то только двое, доктор и молодая художница, Леонора Салли. Ей нравились здешние пейзажи.

– Понятно. Как вы сказали, доктор? – Женщина вынула руки из карманов платья. Теперь они лежали на коленях, словно две беззащитные хрупкие голубки. – Что он здесь делал?

– Ничего. – Холлидею хотелось присесть, но женщина даже не пыталась предложить ему второе стоявшее на террасе кресло. Казалось, она ожидает, что он исчезнет столь же внезапно, как и появился. – Время от времени он помогал мне справиться со своими снами.