Урсула. Наливай еще! Ах ты, ползучая тварь!

Мункаф. Пожалуйста, не сердитесь, хозяйка! Я постараюсь сделать сиденье пошире.

Урсула. Не надо! Я сама сокращусь до его размеров к концу ярмарки. Ты воображаешь, что рассердил меня? Да я, несчастная, чувствую, как источаю из себя пот и сало: по двадцати фунтов сала в день - вот сколько я теряю. Только тем и жива, что хлещу пиво. За ваше здоровье, соловушка! Да еще курю табак. Где моя трубка? Опять не набита? Ах ты, черт паршивый!

Найтингейл. Легче, легче, Урсула, ты обдерешь себе язык, если будешь так ругаться.

Урсула. Да как же мне надеяться, что он как следует исполняет свое шинкарское дело, коли он ничего не помнит из того, что ему говоришь? Зря я ему доверяю!

Найтингейл уходит.

Ну-ка, сударик, да постарайся же! Набей мне трубку лучшим табаком да прибавь на четверть вот этой травки - белокопытника, чтобы его подкрепить. Я так нажарилась у огня, что хочу потешиться дымком. А за пиво я надбавлю по двадцати шиллингов за бочку разливного и по пятидесяти на каждую сотню бутылок. Я тебя учила, как взбивать его. Когда наливаешь, смотри, чтоб в кружках было побольше пены, бездельник, а как откупориваешь бутылку, хлопни ее по дну да слей первый стакан, и каждый раз пей сам - даже если ты в самом деле пьян; тогда тебе легче их обсчитывать и стыдно не будет. Но главная твоя уловка, балда, должна заключаться в том, чтобы всегда суетиться и второпях убирать недопитые бутылки и кружки, не слушая никаких возражений, и быстренько приносить новые, чтобы успокоить потребителей. Ну, дай-ка мне еще пивца!

Оверду (в сторону). Вот воплощенное беззаконие, огромное, как ее туша! Надо это все записать, все до мельчайших подробностей.

Стук.

Урсула. Посмотри, сударик, кто там. И помни: моя цена пять шиллингов за свинью - самое малое; а если супоросная свинья, так на шесть пенсов больше, а если покупательница сама на сносях и просит свинины - надбавь еще шесть пенсов за это самое.

Оверду. О tempora, о mores! {О времена, о нравы! (Лат.).} За одно то, чтобы раскрыть это беззаконие, стоило поступиться и своим званием, и почтенным положением. Как здесь обдирают несчастных потребителей! Но я доберусь и до нее, и до ее Мункафа и выведу на чистую воду бездну беззаконий. (Подходит к Урсуле.) Простите, пожалуйста, милейшая. Вы - самое жирное, что есть на ярмарке. Вы масляны, как фонарь полицейского, и сияете, как его сапоги. Скажите, достаточно ли добротен ваш эль и достаточно ли крепко ваше пиво? Способны ли они развязать язык и порадовать душу? Пусть ваш прелестный племянник пойдет и принесет.

Урсула. Это что еще за новый пустомеля?

Мункаф. Господи! Разве вы его не узнали? Это ж Артур из Бредли[34], который читает проповеди. Славный учитель, достопочтенный Артур из Бредли! Как вы поживаете? Добро пожаловать. Когда мы услышим вас снова? Устраивайтесь поудобнее да поговорите о чем-нибудь таком... Я ведь был одним из ваших почитателей в свое время.

Оверду. Дай мне выпить, паренек, с твоей тетушкой, предметом любви моей; тогда я стану красноречивее. Но дай мне выпить чего-нибудь получше, не то у меня во рту будет горько и слова мои обрушатся на ярмарку.

Урсула. Что же ты не принесешь ему выпить и не предложишь сесть?

Мункаф. Вам чего - эля или пива, мистер Артур?

Оверду. Самого лучшего, что у вас найдется, отрок, самого лучшего; того, что пьет твоя хозяюшка и что сам ты потягиваешь по праздникам.

Урсула. Принеси ему шестипенсовую бутылку эля. Говорят, что у дурака легкая рука.

Оверду. Принеси две, дитя мое. (Усаживается в палатке.) Эль будет для Артура, а пиво для Бредли. Да еще эля для твоей тетушки, паренек!

Мункаф уходит.

(В сторону.) Результаты моей затеи превосходят мои ожидания. Я открою, таким образом, множество преступлений, и все-таки меня не узнают. Отлично! Я ведь именно и хотел казаться чем-то вроде дурачка или сумасшедшего.

Входит Нокем.

Нокем. Ну как, моя миленькая, маленькая Урсула? Медведица ты моя! Неужто ты еще жива со своим выводком свиней и хрюкаешь еще на этой Варфоломеевской ярмарке?

Урсула. Небось удастся еще и подрыгать ногами после ярмарки, услышав, как ты будешь выть в телеге, когда тебя повезут на "холмик".

Нокем. На Холборн[35], ты хотела сказать? Да за что же, за что же, славненькая моя медведица?

Урсула. За кражу пустых кошельков и ручных собачек на ярмарке.

Нокем. Ловко сказано, Урса! Просто ловко сказано!

Оверду (в сторону). Еще одно беззаконие: вор-карманник, а одет, как дворянин - при шпорах и в шляпе с пером! Запомню его приметы!

Входит Мункаф с элем и прочим.

Урсула. Не ты ли, коновал ты этакий, распустил слух, будто я померла на Тернбул-стрит[36], опившись пивом и обожравшись потрохами?

Нокем. Нет, чем-то получше, Урса; я говорил: коровьим выменем.

Урсула. Ну, придет час, я еще с тобой расквитаюсь.

Нокем. А как же ты это сделаешь? Отравишь меня, положив мне в пиво ящерицу? Или, может, подсунешь мне паука в трубку с табаком? А? Брось! Я тебя не боюсь: толстяки злыми не бывают! Я даже от твоего тощего Мункафа улизну. Давай-ка выпьем, добрейшая Урса, чтоб разогнать все заботы.

Урсула уходит.

Оверду. Послушай-ка, паренек. Вот тебе на эль, а сдачу возьми себе. Скажи, как честный шинкарь: кто этот хвастливый молодчик - рыцарь большой дороги? А?

Мункаф. Что вы разумеете, мистер Артур?

Оверду. Я разумею, что он носит на большом пальце роговой щиток, как все ему подобные добытчики, любители легкой наживы и чужих кошельков, вот что я разумею, паренек.

Мункаф. Господи боже, сэр! Да ничего подобного! Это мистер Деньел Джордан Нокем, лесничий в Терн-буле; он торгует лошадьми.

Оверду. Однако твоя милейшая хозяйка все-таки называла его вором-карманником.

Мункаф. Это не удивительно, сэр. Она вам наговорит чего хотите за один час, только уши развесьте. Для нее это просто развлечение. Мало ли что втемяшится в ее сальную башку? Она от этого только жиреет.

Оверду (в сторону). Вот! Я мог обмануться и оказался бы в дураках, если бы не проявил предусмотрительности.

Входит Урсула, пыхтя и сопя.

Нокем. Ах ты, бедная Урса! Трудное времечко для тебя!

Урсула. Чтоб тебе повеситься, продажная тварь!

Нокем. Ну, полно, Урса! Что это на тебя хандра напала? Или ветры в животе?

Урсула. Ветры в животе! Экое сказал! Брось зубы скалить и хорохориться, Джордан. Давно ли тебя пороли? Будь ты хоть самым первым крикуном и пустомелей и дерись из-за каждого урыльника, - меня ты не запугаешь ни своим задранным носом, ни клыками. Ладно! Хватит! Кто не сыт, тот сердит. Иди-ка закуси свиной головой: это заткнет тебе рот и набьет живот.

Нокем. Ну до чего же ты полоумная, моя Урса! Ей-богу, мне совестно дразнить тебя в такие горячие дни и в такую жаркую погоду. Боюсь, как бы ты не растопилась: тогда ведь ярмарка лишится одного из своих столпов. Садись-ка, пожалуйста, в кресло и успокойся; выпьем еще по бутылочке эля и выкурим по трубочке табаку: это прогонит хандру и ветры в желудке! Эх, девка! Дать бы тебе слабительного, чтоб тебя пронесло как следует, может, тогда и брюхо твое поубавится.

Входит Эджуорт.

Смотри-ка, вот и наш Иезекииль Эджуорт! Славный парень, не хуже других! И деньги у него всегда водятся, и всегда он под парами, и платит за все охотно.

Эджуорт. Да, да, это правда. Охотно плачу, мистер Нокем. Принесите-ка мне табачку и пива!

Мункаф уходит. Разные посетители ярмарки проходят по сцене.

Лезерхед. Что желаете, джентльмены? Послушайте-ка, девушка! Купите лошадку для вашего мальчугана, чудесная лошадка: съедает корму в неделю на полгроша.

Входит Найтингейл; с ним мозольный оператор и крысолов.

Мозольный оператор. У кого мозоли! У кого мозоли!