Угольщик взъерепенился и возразил:

— Потому что все эти писаки тебя с ума свели, а ты сведешь с ума любого, кто тебе поверит. Я-то уголь продаю, а ты его попусту жжешь; потому я и добываю из него золото и серебро, а ты — гарь да копоть. Истинный философский камень кроется в том, чтоб купить задешево, а продать задорого, и к чертям всех этих имяреков, что ты тут называл. Я с большей охотой потрачу уголь, чтоб сжечь тебя, завернув в их творения, чем даже продам его. А ваша милость пусть считает, что денежки ее сегодня заново на свет родились. Ежели захотите нажить другие — случите дублон с торговлей, он вам к концу месяца и принесет другой дублон приплода. А коли вашей милости вовсе опостылели деньги, выбросьте их в нужник; зато, когда пожалеете, легче и чище будет достать их оттуда, чем из горнов проклятого болтуна. В россыпях-то у него одни лохмотья, а гуда же — корчит из себя индийские копи и возомнил тягаться с перуанскими кладами.

Три француза шли в Испанию через бискайские горы. У одного на шее висел, на манер слюнявки, станок с кругом для заточки ножей и ножниц, у второго на спине горбом торчали два короба с кузнечными мехами и мышеловками, а третий тащил лоток с гребешками и булавками.

Надумали они сделать привал на крутом подъеме, и тут повстречался им испанец, шествующий во Францию пешком, с плащом через плечо. Все четверо уселись передохнуть в тени деревьев. Завязалась беседа. Посыпались вперемежку: «Oui, monsieur!»[14] и «Бесспорно!», «Par ma foi!»[15] и «Премного сожалею». Французы спросили испанца, куда он держит путь, и тот ответил, что идет во Францию, спасаясь от правосудия, преследующего его за какие-то проказы. Оттуда намеревается он перебраться во Фландрию, дабы смягчить гнев судей и завоевать их доброе мнение верной службой королю, ибо испанец вдали от родной земли не станет служить никому, кроме своего государя.

Французы подивились, как это он отправился в столь долгий путь, не обеспечив себе пропитания каким-нибудь ремеслом или товаром на продажу, а тот ответил, что ремесло испанца — ратный подвиг, а посему человек благородный, но бедный попросит на дорогу взаймы или прокормится подаянием, а мошенник, как и повсюду, добудет себе хлеб грабежом. В свой черед, он спросил французов, ужели не побоялись они идти из Франции по чужой земле и через столь суровый горный край, где грозила им опасность попасть в руки грабителей? Он просил поведать ему, по какой причине покинули они родные места и какую выгоду может им принести рухлядь, коей они нагружены столь тяжело, что даже мулов и вьючных лошадей пугают своим видом, а кой-кого, наверно, вводят в искушение.

Точильщик, говоривший на несколько менее засоренном французскими речениями испанском, сказал:

— Мы дворяне, обиженные королем Франции; нас погубили злые языки, а я пострадал более других, ибо трижды побывал в Испании, где по милости сего станочка и точильного круга мне перепало в Кастилии немало пистолей, а по-вашему — дублонов.

Лицо у испанца вытянулось, и он ответил:

— Пусть король Франции скрывает свою способность излечивать золотуху, коли он терпит, чтобы им были недовольны торговцы кузнечными мехами, гребешками да булавками.

Точильщик возразил:

— Надобно вам знать, что мы, точильщики, все равно что наземный флот, и идем мы на вас, дабы точить и подтачивать не ножи ваши, а золотые бруски. Видите вон тот кувшин с отбитым горлышком, что цедит струйку, как больной мочетеком? Он-то и принесет нам денежки без грохота волн морских и без опасных океанских бурь; а коли есть вот это колесо — не потребуется ни парусов, ни капитанов. Владея подобным устройством из четырех дощечек и точильного камня, да еще изрядной толикой булавок да гребешков, кои мы щедро сыплем во все страны, мы точим, и чешем, и кровь пускаем из жил обеих Индий. И можете нам поверить, что французская казна немало обязана тому, кто ставит мышеловки и раздувает горны.

— Клянусь богом, — воскликнул испанец, — я давно приметил, хоть всего этого и не знал, что от дыхания ваших мехов разлетаются наши денежки, от мышеловок пухнет ваша мошна, но мыши наши не убывают. И еще заметил я, что с той поры, как стали вы торговать мехами, угля у нас уходит куда больше, но похлебку стряпают все жиже, а как стали мы покупать у вас мышеловки, просто житья нет и от мышей, и от мышеловок; и не успеете вы наточить наши ножи, как они, глядишь, уже тупые, в ржавчине да зазубринах, и поневоле должны мы покупать у вас новые. Вижу я, что вы, французы, жрете нашу Испанию со всех сторон, как вши, присосались к ней, разинув ненасытные пасти, терзая ее острыми зубьями гребенок и перемалывая на жерновах ваших точильных камней. Вижу и то, что чешемся мы, как можем, дабы избавиться от зуда, да только мучит он нас все пуще, и боюсь, как бы Испания не разодрала себя в кровь. Надеюсь, что скоро вернусь туда, если господу угодно будет, и верю, что нет иного спасения от зуда, как только переловить вас, точно вшей, и прижать к ногтю. А что сказать о ваших гребнях, кроме того, что, как почешешься ими, волос ни калевы не остается — верно, вы хотите нас в кальвинистов превратить. Я не пожалею сил, чтоб Испания оценила по заслугам собственных мышей, перхоть и ржавчину, а вы все провалились бы в преисподнюю с вашими мышеловками и кузнечными мехами. На этом застиг их Час, и испанец, разъярясь, закричал:

— Подбивает меня черт перерезать вам всем глотку кинжалом и, став новым Бернальдо дель Карпио, превратить сей перевал в некий Ронсеваль!

Проходимцы же, увидев, что испанец рассвирепел не на шутку, вскочили с места и залопотали то «monsieur»[16] и «mon Dieu!»,[17] a то и «coquin!».[18] He в добрый час соскочило у них с языка это слово, ибо испанец кинулся с кинжалом на точильщика и заставил того сбросить свой станок, который покатился вниз по скалам и раскололся на мелкие куски. Продавец мышеловок, в свой черед, запустил в испанца кузнечными мехами, но последний, напав на него с кинжалом, живо понаделал из мехов дудки, а из мышеловок — щепки. Разносчик же гребенок и булавок бросил лоток наземь и давай припасать камни. Пошли они бросать друг в друга каменьями, трое на одного и один, бедняга, супротив троих, благо камней-то в тех местах избыток, только знай спотыкайся. Опасаясь кинжала, французишки старались держаться от испанца подале. Он же, обороняясь плащом от града камней, так ловко поддал ногой лоток с булавками, что тот трижды перекувырнулся в воздухе и грохнулся на скалы, ощетинившись зубьями гребешков, подобно деревянному ежу, и рассыпая окрест блестящий дождь булавок. Увидев это, испанец сказал:

— Вот и началась уже моя служба королю. Тут как раз подъехали путешественники на мулах и стали унимать противников, а испанец взял их в свидетели сей победы, которую одержал он, как доблестный воше-бой над прожорливыми французскими вшами. Разобрав, в чем дело, путники посмеялись и уехали, взяв с собой испанца на крупе одного из мулов и оставив французов за поисками затычек для мехов, пластырей для мышеловок, заплат для станка, а также несметного числа булавок, рассыпанных среди скал. Испанец же покрикивал, удаляясь:

— Эй, лягушатники! Коли вы на свою страну в обиде, будьте мне признательны, ибо я дал вам повод обидеться заодно и на мою.