Вся эта дребедень виной тому, что человек зазнался, стал нерадив и бесшабашен. Людская глупость — лед, на котором я того и гляди поскользнусь; это палка в колесо моей хозяйки, камень на пути ее шара. Эти рохли не могут вовремя за меня ухватиться, и не моя вина, если им вечно чего-то не хватает. Сами же преграждают дорогу колесу моей хозяйки похлестче, чем рытвины да колдобины, а потом пеняют на нее за то, что она-де колесит вкривь и вкось. Почему они цепляются за колесо, когда отлично знают, что оно вращается непрестанно и выносит их наверх лишь затем, чтобы потом сбросить вниз? Солнцу случилось остановиться, колесу Фортуны — никогда. Иной, пожалуй, возомнит, будто крепко-накрепко прибил его гвоздем, ан, глядь, — оно от таких стараний только ускорило свой неукротимый бег Колесо это перемалывает радости и горести, подобно тому как перемалывает время человеческие жизни, а вместе с ними мало-помалу все, что существует на свете… Вот тебе мой сказ, Юпитер. Кто сумеет, тот пусть и ответит.

Фортуна меж тем заново собралась с силами, завертелась словно флюгер, закрутилась на манер штопора и молвила:

— Удача поведала вам обо всех неудачных обвинениях, что сыплются на мою голову, однако я, со своей стороны, хочу сполна воздать тебе, Всемогущий Громовержец, и всем здешним охотникам до амброзии и нектара, хоть я держала, держу и буду держать вас всех в руках точно так же, как самый жалкий сброд на свете. Придет, надеюсь, время, когда вы, именующие себя божествами, передохнете от голода и холода, ибо никто не принесет вам в жертву даже кровяной колбасы; и найдете вы себе единственное прибежище в увесистых собраниях дрянных поэм и виршей, в созвучиях стиха или в ласковых прозвищах, да еще в колких насмешках и забористой брани.

— Чтоб тебе пусто было от подобных пожеланий, — сказало Солнце. — Как осмелилась ты глумиться над нашим могуществом в столь кощунственных выражениях? Да пусть мне только дозволят, а уж я, Солнце, поджарю тебя на огне летнего зноя, испепелю свирепым пламенем, сведу с ума дремотной истомой.

— Лучше ступай да займись-ка осушкой трясин, — ответила Фортуна. Даруй плодам зрелость, врачу — больных лихорадкой, ловкость — ногтям тех, кто ловит блох под твоими лучами. Видала я, как ты пасешь коров, видала и то, как ты бегаешь за девчонкой, а ей и дела нет, что ты Солнце, наводит, негодница, тень на ясный день. Не забывай, что у тебя собственный сын сгорел. А посему зашей себе пасть и не мешай говорить тому, кому пристало.

Тогда-то, сурово насупившись, Юпитер произнес такие слова:

— В твоих речах, как и в рассуждениях той плутовки, есть доля истины. Но все же, дабы смягчить недовольство смертных, повелеваю окончательно и бесповоротно: пусть в некий день и некий час каждому человеку на земле будет воздано по заслугам. Быть по сему; назови только день и час.

Фортуна ответствовала:

— Зачем откладывать в долгий ящик то, чему суждено совершиться? Сегодня же и сделаем, только узнаем, который теперь час.

Солнце, всем часовщикам хозяин, тотчас отозвалось:

— Нынче у нас двадцатое июня, а время — три часа, три четверти и десять минут пополудни.

— Ладно, — сказала Фортуна, — когда будет четыре, все вы увидите, что случится на земле.

Сказано — сделано. Смазала Фортуна ось своего колеса, приладила получше обод, поменяла, где надо, гвозди, распутала веревки, тут отпустила, там натянула — а Солнце как закричит:

— Ровно четыре, ни больше, ни меньше! Только что зазолотилась четвертая послеполуденная тень на носу всех солнечных часов!

Не успело оно договорить, как Фортуна, подобно музыканту, ударившему по струнам, разом запустила свое колесо, и оно вихрем завертелось, погрузив все вокруг в величайшее смятение.

Фортуна же завопила страшным голосом:

— Крутись, колесо, и поддай всем под зад!

В это время некий лекарь неторопливо ехал на муле, охотясь за лихорадками. Тут застиг его Час, и наш врач, для больных палач, сам задрыгал ногами на виселице и только успел впопыхах прочитать «Credo»[2] вместо «Recipe».[3]

Вскорости показался на той же улице человек, осужденный на наказание плетьми. Зычный голос палача уносился далеко вперед, оповещая всех, а плеть, как бабочка, вилась позади осужденного, отсчитывая положенное число ударов; наказуемый ехал на осле, полуголый, как гребец на галере.

На этом застиг их Час, и тотчас же из-под альгуасила выскользнула лошадь, а из-под битого — осел; глядь — альгуасил уже сидит на осле, а битый на его кляче. И едва они поменялись местами, как удары посыпались на того, кто недавно сторожил битого, а битый теперь сторожил того, кто только что сторожил его сам.

Тем временем по другой улице катились тележки с помоями. Доехали они до аптеки, тут их Час и настиг. Пошли помои через край выливаться вон из тележек, да прямо в аптеку, а им навстречу с трезвоном и бряком небывалыми поскакали аптечные банки и бутылочки, норовя прошмыгнуть в тележку. И когда и те, и другие столкнулись в дверях, помои с умильным видом обратились к посуде: «Пожалуйте сюда!» А мусорщики давай орудовать метлами и лопатами и сажать в свои тележки размалеванных женщин, гнусавых и крашеных щеголей, и от этого не было им спасения, как они ни старайся!

Один проходимец выстроил себе дом на диво, чуть ли не дворец, с каменными гербами над входом. А хозяин-то был просто-напросто вором, разбогатевшим на почетной должности, и дом построил на краденые деньги. Поселившись в доме, он повесил на двери объявление — сдаются-де внаем три комнаты. На этом застиг его Час.

Боже милостивый! Кто сумеет описать, какие тут начались чудеса! Пошел дом рассыпаться, камень за камнем, кирпич за кирпичом, черепицы разбежались по разным крышам, балки, двери, окна полезли в другие дома, к ужасу прежних владельцев, которые сочли подобное возвращение им их собственности землетрясением и светопреставлением. Оконные решетки и жалюзи бродили взад-вперед по улицам, разыскивая своих хозяев. Гербы, висевшие над входом, быстрее молнии взметнулись на гору, в родовой замок, к тому, кто исстари имел на них право, пока тот отъявленный мошенник не присвоил чужое имя, дабы похвалиться знатностью. Осталось от дома пустое место и уцелело единственно объявление; однако такова была сила Часа, что если раньше оно гласило: «Сдается внаймы дом, постучите, хозяин всем откроет», теперь на нем значилось: «Сдается внаймы вор, входите не стучась, дом препятствия не составит».