— Ты думаешь, это было на самом деле? — спросил я немного наивно, по-детски, почти как беременный Верунчик.

— Конечно, — кивнул он с небрежной уверенностью полубога.

— Ну и как это понимать?

— А оно тебе надо? — вопросом на вопрос ответил Лешка, стилизуя свою, похоже, серьезную мысль под новорусский фольклор.

— Не хочешь отвечать?

— Да нет, — он пожал плечами. — Я и сам ни черта не понимаю. Но при этом абсолютно убежден: нам с тобой научные основы этого дела ни к чему. Любуясь восходом, не рассуждают о небесной механике. А тем более для того, чтобы смотреть телевизор, совсем не обязательно знать его устройство и принцип действия.

— Вот так ты ставишь вопрос, — несколько опешил я и перешел к делам более свежим. — Ты знаешь, кто такой Эльф?

Я специально задал вопрос внезапно и очень внимательно следил за его лицом, но и Лешка понял, что я слежу. Он и бровью не повел. Паузу выдержал очень естественную, потом уточнил:

— В каком смысле? К чьей мифологии относится? По-моему, к скандинавской.

— Дурака не валяй, ладно? — изобразил я легкую обиду. — Я спрашиваю, знаешь ли ты Юриуша Семецкого?

— Семецкого, Семецкого, — повторил Кречет как эхо. — А он Семецкий или Симецкий?

— Он через «е» пишется, — безнадежно вздохнул я.

— Тогда нет, я знал одного Симецкого, и его звали Мойшей.

Разговор увял, и я еще раз сменил тему, рассказав о том, как месяц назад умер в Швейцарии Марк Львович, отец Белки, как мы ездили хоронить тестя, успевшего за час до смерти распорядиться, чтобы тело его никуда не возили. Впрочем, я и раньше знал, сколь пренебрежительно относился этот умнейшей человек к судьбе своих останков. Главное, считал он, поменьше хлопот, а на могилу ездить — дело десятое. Не у дурацкого холмика, поросшего цветами, о человеке вспоминать надо, а повсюду, повсюду, где жили вместе, где вместе работали, пили, спорили, отдыхали…. Будет что вспомнить хорошего — вот и отлично, а не будет — грустно, но тоже ничего. Марк Львович был материалистом до мозга костей, и Белка категорически поддержала последнюю волю отца, хотя у Зои Васильевны и зародились было серьезные сомнения, ведь к тому моменту мы уже знали, что возвращаемся в Москву. «Ничего, мамочка, — сказала моя мудрая жена. — Зато всегда будет не повод, а серьезная причина в Швейцарию поехать».

Ну а теперь, когда визы были оформлены нам всем, Белка задержалась сначала в Берлине — для всяких формальностей, связанных с отправкой контейнера, потом вместе с Андрюшкой махнула в Ланси, чтобы уже втроем с матерью вылететь в Москву из Женевы. Дом швейцарский решено было продать: Зоя Васильевна рвалась на родину еще сильнее дочери. Ну а на всякий случай нам всем хватило бы и берлинского особнячка, который и попросторней, и посовременнее, да и место, прямо скажем, более подходящее для семейки сумасшедших урбанистов.

Пару слов сообщил я Кречету о наших отношениях с Белкой, практически безоблачных уж полгода, как минимум. О последнем свидании с Вербой решил даже не упоминать. Безумная страсть на ковре в Кемпинском являла собою сцену из другой пьесы. Можно соглашаться или не соглашаться, принимать или не принимать, но отношения между Причастными — это всегда много больше, чем адюльтер, и предметом для ревности служить они не могут. Точнее, не должны. Ведь я совсем не уверен, что сумел бы в очередной раз объяснить подобную истину жене. И все же с годами Белочка моя катастрофически умнела. Она окончательно разлюбила щекотать нервы всякими глупостями как мне, так и себе, поэтому разговоры об изменах у нас практически полностью сошли на нет. Думаю, узнай Белка, что я раз шесть или восемь (буквально так) предавался радостям земным с Паулиной, она бы не слишком расстроилась. Но я не считал нужным рассказывать об этакой ерунде.

Меж тем Кречет совершенно неожиданно проявил странный интерес к теме семейных отношений, задавал конкретные вопросы, и на отдельные откровения меня таки раскрутил. Сам он при этом все мрачнел и мрачнел, словно от успехов в моей личной жизни зависела президентская предвыборная кампания на Украине. Это было совсем не похоже на Лешку, и я уж было собрался спросить его прямо в лоб, в чем дело, но тут мы и приехали.

В старом доме на Проризной, в большом офисе с высокими потолками началась сразу немыслимая суета: люди, телефоны, бумаги, листание каких-то файлов в компьютере, демонстрация будущих предвыборных плакатов. Однако и про кофе забыто не было. Принесли ароматного, крепкого, в наилучшем виде, и коробку конфет «Гетьман» с музыкой, и рюмочку доброго коктебельского коньяка — для меня. Лешка не стал, на работе у него с этим строго.

Потом как-то все поутихло. Пока внезапно в дверь не ввалился референт, выпаливший еще с порога, что, мол, такого-то такого-то застрелили.

— Когда? — быстро спросил Лешка.

— Да только что. Еще даже в новостях не передавали.

— Доигрался хрен на скрипке, — процедил Кречет злорадно и вдруг виновато покосился на меня, словно выматерился при ребенке.

Я прямо обалдел, а он еще возьми и добавь:

— Извини, Мик, знаю, что нехорошо, но… собаке собачья смерть. Он с бандюганами работал и сам по жизни бандюган. Там другого и ждать не приходилось.

Я не знал, о ком они говорят, потом, уже в машине, по радио услыхал: убили мэра одного из областных центров — не мелкая персона. Но дело было в другом. Я действительно не люблю, если кто-то радуется смерти, тем более насильственной. Кречет знал это, вот и начал извиняться. Я счел нужным несколько сгладить ситуацию:

— Ты с ума сбрендил, Ол! Ну, убили и убили. Работа такая, не ты же его заказывал?

Лешка бросил на меня дикий обжигающий взгляд:

— А теперь ты с ума сбрендил, Мик. Я никогда и никого не заказываю. Коля! — окликнул он референта, уже собравшегося покинуть нас. — А в Интернете сообщение прошло?

— Три минуты назад еще не было.

— Постарайтесь сделать так, чтобы наше информационное агентство опередило всех.

— Хорошо, — кивнул Коля, — думаю, получится.

Внезапно мне сделалось грустно от этой чертовой политики, где сообщение о смерти важнее самой смерти, а деньги, ради которых убивают, несоизмеримо дороже человеческой жизни, даже жизни мэра.