Роман Александра Торина (псевдоним бывшего московского инженера, ныне жителя США) "Дурная компания" позволяет провести некоторые неожиданные и небезынтересные параллели с сегодняшней ситуацией в России. Роман опубликован в журнале «Звезда» в 1998 году.

Из рецензии М. Ремизовой АМЕРИКАНСКИЕ ГОРКИ о романе "Дурная компания"

Сюжет таков. Герой на излете застоя выезжает в Израиль, откуда со временем перебирается в США, куда его приглашают на работу в фирму некоего Пусика. В фирме Пусика действует самая что ни на есть кастовая система, вплоть до института неприкасаемых (с представителями нижних слоев нельзя даже сесть в буфете за один стол). На работу необходимо являться в определенной "форме" - полосатой рубашке с какой-то таинственной "складочкой" на спине, темных брюках (не дай Бог в джинсах!), темных носках, галстук почему-то исключен.

Рациональному объяснению это не поддается - надо и все тут, на этом и держится система подчинения, которое только тогда и бывает тотальным, когда личность лишают права рассуждать.

Герой находится в промежуточном положении между высшими и нижними слоями, он с изумлением наблюдает Пусикову мельницу безумия, когда вдруг по мановению босса совершается грандиозный и бессмысленный переезд всех отделов из одних помещений в другие в пределах одного здания, парализующий на несколько дней работу всей фирмы; или выписанный из Ленинграда академик, предлагающий нестандартное решение (для чего его, собственно, и приглашали), подвергается потокам площадной брани за то, что суется не в свое дело.

С одной стороны, руководство фирмы во весь голос кричит, что теперь, в условиях капитализма, бывшие советские граждане обязаны работать в поте лица - никаких перекуров или кофе на рабочих местах, с другой - единственное, что на самом деле требуется от сотрудников, которым прощается даже нулевая эффективность труда, - это следование неписаным законам субординации и неукоснительное исполнение даже самых абсурдных и часто взаимоисключающих распоряжений, что характерно для менталитета той страны, которую все эти люди покинули, спасаясь именно от такого типа отношений.

Жизнь в фирме Пусика напоминает катание на американских горках - дух захватывает от крутых виражей, но тележка летит по замкнутым вкруговую рельсах, симуляция целенаправленного движения дает лишь тошноту и головокружение, позитивных же результатов - нуль. В Америке, кстати, эти горки называются русскими… Раньше, покидая родину, люди увозили с собой в узелке горсть земли, чтобы там, на чужбине, иметь хоть иллюзию непрервавшейся связи с отечеством. Теперь у эмигрантов такой необходимости нет - они привезли с собой столько "родины", и не в узелках, а в мозгах, что некоторые, не выдержав, подумывают о возвращении.

Картина, нарисованная в "Дурной компании", хотя и навеяна опытом американским, как-то болезненно отзывается в сердце нынешнего гражданина России. Ворвавшийся к нам в приоткрытую форточку капитализм как-то изумительно прихотливо наложился на выработанные временем местные привычки, и черты наблюдаемой действительности порой удивительно точно совпадают с особенностями фирмы Ефима Пусика. Конечно, смешно, что за такими наблюдениями приходится ездить в Америку, как будто нельзя было сделать их дома. Однако если пророки в своем отечестве стыдливо молчат, пусть хоть этот вид американского экспорта принесет какую-нибудь пользу - все лучше, чем "В постели с Мадонной"…

Александр Торин

Дурная компания

Где вы, где же все эти тени прошлого, иногда живые и осязаемые, иногда не вполне реальные и оставляющие какое-то смутное впечатление: а со мной ли все это происходило, да и происходило ли это вообще? Жизнь, в которой я жил, что-то делал, говорил, ходил, думал, дышал. Холодный ветер весной на Калининском проспекте в Москве, колонны Ленинской библиотеки, невысокий ряд домов на улице Герцена, аккорды, несущиеся из консерватории, сугробы, яркий, какой-то неестественно белый свет и источенные временем камни в пригороде Иерусалима, торжественный простор Невы, набережная, Марсово поле и величественные решетки Летнего сада, горячий воздух, наполненный возгласами людей на незнакомом языке и пропитанный запахами кофе, фруктов и буйного цветения. Ах, как прекрасно захватывало дух на подъезде к Иерусалиму, когда город, казалось, вырастал из окружающих гор и упирался домами прямо в небо, неестественно низко висевшее над верхушками лысых гор Иудейской пустыни, покрытых каменными террасами, несущими на себе следы прикосновения рук древних земледельцев. И дул, дул свежий ветер с Балтики, гоняя сизые тучи над мостами Петербурга, и ряд домов на другой стороне Невы напоминал аккорд из какой-нибудь симфонии. И чинно шли по улице религиозные евреи, а в саду кустарник рос над склепом, которому было уже несколько тысяч лет, и кто знает, чьи кости когда-то в нем лежали, правоверного торговца, священника или знатного гражданина. Иерусалим пал много веков спустя, и прах его был развеян по ветру под звук маршировавших мимо римских легионов. Подъезд из дома открывался прямо в сад, буйно цвели кусты какого-то неизвестного растения, и воздух был прозрачен настолько, что казалось - сейчас зазвенит. Только небольшое углубление в белом камне скалы светилось среди зелени и цветов. И свет, неестественно яркий свет, исходящий от всего вокруг…

"Бррр, куда это меня занесло?" - Я трясу головой, и шепчущий ветерок воспоминаний тускнеет и уходит куда-то, как улетевшая легкая дрема. Я смотрю по сторонам и вижу перед собой привычную стерильную обстановку, чем-то напоминающую больницу: белые пластиковые плитки, белый чуть мерцающий свет люминисцентных ламп, шелестение кондиционера, выбрасывающего из сеток, тут и там нарушающих однообразный узор пластиковых плиток потолка, некое подобие воздуха, которым можно дышать, но нельзя надышаться. Единственное свойство этого воздуха - его постоянная температура. Почему-то решетки кондиционера покрыты узорами, поразительно напоминающими свастику. Жужжат бесчисленные серые коробки, светятся, как глазками, маленькими зелеными лампочками. Эти коробки - основной источник существования нескольких десятков людей, спрятанных в чреве компании Ефима Пусика. Некоторые из коробок разворочены, и наружу торчат их внутренности - пучки проводов, черные жучки микросхем. Люди, сидящие в большом зале, склонились над ними, как хирурги над больным во время операции, и сосредоточенно копаются в их чреве.

Я перевожу взгляд на окно. На горизонте возвышаются безжизненные лысые горы, покрытые выжженной травой. У их подножия белеет комплекс построек, напоминающий нефтеперегонный завод. Это канализационная станция, перерабатывающая продукты жизнедеятельности, выделяемые обитателями большого индустриального города, расположенного неподалеку. Иногда вечерами сладковатый ветерок омывает эту станцию, подкатывает к нашему зданию, просачивается через вентиляционные решетки, испещренные подобиями свастик, и оседает в коридорах, создавая иллюзию присутствия в большом общественном туалете.

По улице ходят два человека с наушниками и странными машинами, висящими у них за спиной. На первый взгляд может показаться, что они посмотрели мультфильм про Карлсона, который живет на крыше, и хотят взлететь, так как машины издают рычание, вой, чихание и иногда извергают клубы ядовитого сизого дыма. На самом деле, это бензиновые двигатели, нагнетающие воздух в шланги, которыми они разгоняют листья, лежащие на дороге. Метла как оружие пролетарского дворника им явно недоступна, как, впрочем недоступно им и осознание полной бессмысленности их деятельности. Только что сдутые ими листья мгновенно подхватываются налетевшим ветерком и разлетаются по сторонам с какой-то особенной силой. Я некоторое время размышляю над физической сутью этого явления. Лист, пассивно лежащий на дороге, не впитывает в себя никакой энергии, но, подброшенный неистовым потоком воздуха с запахом масла и бензина, он впитывает энергию, и даже слабое дуновение резонирует в нем и подбрасывает его в воздух с удесетяренной силой. Через несколько секунд, пока эти мысли проносятся у меня в голове, становится ясно, что моя теория не выдерживает никакой критики с точки зрения современного естествознания.