Начались тренировки: три раза в неделю по полтора часа. Я был нападающим и старался изо всех сил. Мне нравился хоккей. Смущало лишь одно обстоятельство: время шло, а я все еще не получил настоящую хоккейную форму. Месяц уже миновал, а формы нет.

– Не хватает на всех, – объяснил мой первый тренер Виталий Георгиевич Ерфилов.

В то время у нас в команде не было вратаря. Никто не хотел играть в воротах. Тогда я и придумал. Подхожу как-то к тренеру:

– Если дадите мне настоящую форму, буду вратарем. Тренер внимательно посмотрел на меня и спросил:

– А не боишься?

– Чего же бояться? – простодушно ответил я.

Откуда мне тогда было знать, как больно бьет шайба и как тяжела доля вратаря?! Больше всего я хотел получить настоящую хоккейную форму. И вот получил ее.

…Да, шайба жалит больно. Но к синякам я привык быстро. А вот к неудачам привыкнуть так и не смог. Может быть, это оттого, что у себя в клубе, да и в сборной, вам чаще доводится побеждать, чем проигрывать? Неудачи прямо-таки физической болью отзываются во мне. Когда я был маленьким и случалось, что наша команда проигрывала, я не мог сдержать слез – так становилось горько и стыдно… Я рыдал, и вся команда успокаивала меня.

Первый раз это случилось через год после того, как мне дали хоккейную форму. Мы встречались с мальчишками из команды «Динамо», когда наш вратарь Саша Карнаухов получил травму и вышел из игры. Я был запасным. Тренер говорит: «Ну, давай, Владик, на лед!» Я встал в ворота и испугался. Этот страх был таким же сильным, как и тот, что я испытал на вышке в бассейне. Когда шайба летела в наши ворота, я закрывал глаза и шарахался от нее в сторону. К тому времени я уже знал, какая она тяжелая, эта шайба… Десять голов забили нашей команде в тот вечер.

После матча я сквозь рыдания сказал тренеру, что из меня никогда не получится вратарь. Ерфилов, как будто ничего не произошло, спокойно посмотрел на меня и произнес:

– Поздравляю тебя, Владик, с боевым крещением. Если будешь трудиться, у тебя все получится.

– Правда?

– Вытри слезы и завтра приходи на тренировку. Интересно, верил ли он действительно в то, что из меня когда-нибудь выйдет вратарь?

Не думайте, что Ерфилов и потом так же легко прощал мне ошибки. Помню, в том же сезоне у команды мальчиков 1950 года рождения не оказалось вратаря. Поставили меня, хотя я был на два года младше. Последний матч первенства Москвы мы играли с «Крыльями Советов». Победа выводила пас в чемпионы. Но встреча закончилась со счетом 4:4, причем все четыре шайбы я пропустил от синей линии, то есть самым бессовестным образом подвел команду. Тут уж и Ерфилов не выдержал:

– Эх, ты… За игру ставлю тебе единицу.

До сих пор храню в памяти то ощущение горя и обиды, которое испытал тогда. Правда, в тот день судьба все же решила смилостивиться: через полчаса нам сообщили, что «Спартак» свой последний матч проиграл, а это значит – мы чемпионы!

Я страстно желал убить в себе страх. «Надо убить его раз и навсегда», – думал я, еще не зная тогда, что это невозможно, что не бывает в жизни абсолютно бесстрашных людей. Весь вопрос в том, может ли человек подавлять свои отрицательные эмоции. Мне надо было научиться управлять собой. Нельзя бояться шайбы. Нельзя бояться соперников, которые с перекошенными в азарте лицами с бешеной скоростью мчатся на твои ворота. Только одно должно быть в голове у вратаря: не пропустить гол. Все остальное – мимо. Больно – терпи. Трудно – терпи. И думай. Все время думай, как сыграть лучше, надежнее…

Хоккей – суровая игра. И в первую очередь она беспощадна к вратарям. Порыв и ярость атакующей команды направлены в конечном счете на них. Запугать и ошеломить. Сбить с толку. Уложить на лед. И забросить шайбу. Шайба летит в ворота, словно снаряд. А голкипер должен поймать ее в ловушку. Или просто отбить. Клюшкой, щитком, коньком – чем угодно. Отразить бросок. Обязательно отразить! Другим можно ошибаться. Если форвард теряет шайбу, он знает: выручит защита. Небрежность защитника исправит вратарь. Только вратарю ошибаться нельзя. Потому что его ошибка – это гол. Он – сам себе надежда. И сам себе – судья.

Мне нравится, когда вратаря сравнивают с пограничником. Действительно, вот он – твой рубеж, и ты должен грудью защищать его.

В 12 лет я впервые получил серьезную травму. Шайба угодила в голову. Я не заревел только потому, что боялся: увидят слезы – выгонят из команды. К тому времени хоккей для меня был уже не просто очередным увлечением. Я полюбил эту игру так беззаветно и пылко, как может любить только мальчишка. На следующий день после травмы меня словно подменили. На тренировке я думал только о том, как бы увернуться от шайбы. Я забыл все, чему успел научиться. И опять надо было начинать сначала… Снова была борьба с самим собой.

Нелегкая это наука – уметь побеждать страх…

Отец поначалу скептически относился к моему новому увлечению. Хоккей, как, впрочем, и футбол, был ему глубоко несимпатичен. В те годы, если но телевизору транслировали какой-нибудь матч, отец демонстративно уходил в. другую комнату. Его любимой передачей был «Голубой огонек», где выступали самые лучшие эстрадные артисты.

– Подумаешь, вратарь, – шутливо поддразнивал он меня. – Что от тебя толку – стоишь с помелом в воротах… Смотри, двоек в школе не получай, а то живо распрощаешься со своим хоккеем, – уже вполне серьезно заканчивал отец.

Не сомневаюсь, что он привел бы свою угрозу в исполнение, если бы я не справлялся со школьными обязанностями, по учеба у нас с братом всегда стояла па первом месте.

Забегая вперед, скажу, что потом отец изменил свои взгляды па большой спорт. Сегодня он знает хоккей, что называется, вдоль и поперек. Его бывшие сослуживцы, встречаясь с отцом, не могут поверить: «Саша, неужели ты стал болельщиком?»

Однако самая неистовая болельщица в нашей семье – мама. Когда во время трансляции хоккейного матча она садится перед телевизором, отец вывешивает в комнате автодорожный знак, который означает: «Подача звуковых сигналов запрещена». Смысл ясен: болей, но не так бурно.

…Виталий Георгиевич не жалел времени, занимаясь со мной. Играет, скажем, во Дворце спорта московское «Динамо», он говорит: