Жаркие дни стояли в конце июня. От прогретых солнцем полей тянулись вверх, к густо-синему небу, зыбкие потоки горячего воздуха, и в них, распластав крылья, парили коршуны, высматривая добычу.

Еще доцветала в садах сирень, еще чуть заметно пахло в лесу ландышем. Но с каждым днем все сильнее чувствовалось, что весенняя пора миновала. Серой пылью покрылись тропинки и дороги. На буграх, на лысых холмах трескалась затвердевшая сухая земля.

По ночам где-то вдали полосовали небо синие зигзаги молний. Но грозы проходили пока стороной. Только приглушенные раскаты грома долетали иногда до маленького городка.

Просторный двор Булгаковых вымощен серым булыжником. Между камнями пробилась молодая трава. Она мягко пружинит под ногами.

Игорь бесшумно дошел до калитки, покосился на открытые окна. Там – никого. Осторожно, чтобы не звякнула, поднял щеколду. По улице шагал торопливо, держась ближе к забору, ожидая, что вот-вот раздастся за спиной голос мамы: «Игорь, куда ты?» Но мать, наверное, была на кухне. Игоря никто не окликнул.

На пустыре, куда он свернул, играли в городки ребятишки. Славка замахнулся было тяжелой палкой, целясь в «пушку», но, увидев брата, опустил руку.

– Ты за мной, да?

– Нет, играй.

Лицо у Славки разгоряченное, красное, на круглой, как арбуз, голове топорщатся темные волосы. Нос заляпан коричневыми веснушками. Старые, вылинявшие штаны до колен. Ноги в ссадинах и царапинах, места живого не найдешь.

Славке тринадцать лет, в плечах он еще не широк, а вот ростом в мать, вымахал на голову выше сверстников.

– Опять чай пить не будешь? – спросил он.

– Скажи дома – я у Дьяконских. Насчет института поговорю.

– Знаем институт твой! – засмеялся Славка.

Он прекрасно понимал: когда человек отправляется по делу к приятелю, то ему необязательно надевать единственные праздничные брюки и новую тюбетейку. Если нарядился, значит, собрался на танцы или еще куда-нибудь.

Идти в городской сад надо по центральной улице имени Карла Маркса. Но у Игоря свой путь: перемахнул через плетень, через проволочную изгородь, миновал два огорода и сразу наполовину сократил расстояние. Разговор со Славкой испортил настроение. Завтра опять заворчит бабка, будет выговаривать мама. И что это за привычка пить чай в такую жару, да еще непременно всем вместе!

Возле райкома комсомола лицом к лицу столкнулся с Настей Коноплевой, худенькой, угловатой девушкой. Волосы у Насти пострижены коротко, по-мальчишески, не закрывают тонкую шею. В глазах радостное удивление.

– Здравствуй! – подала она узкую ладошку. – Не в райком ты? А я там была. На лето вожатой в пионерский лагерь еду.

Игорь немного смутился. После выпускного вечера он избегал встреч с Настей. Пять лет учился вместе с этой молчаливой и тихой девушкой, до того привык к ней, что будто и не замечал ее. Разве только удивлялся иногда – такая маленькая, невзрачная, а уже в десятом классе, да еще и занимается хорошо.

А на выпускном вечере обычно смешливая и беззаботная Катюша Чернова сказала Игорю строго: «Видишь, Настя скучает? Иди к ней. Любит ведь она тебя, дурака. А ты все в эмпиреях витаешь!» Игорь удивленно пожал плечами: «Настя? Меня?» Подошел к ней, но разговаривать свободно не смог, чувствовал какую-то скованность…

Девушка рассказывала, как обсуждали в райкоме ее кандидатуру. Игорь нетерпеливо переступал с ноги на ногу.

– Сашку не видела?

– В трубу дует, не слышишь разве?

Из городского сада доносились приглушенные, беспорядочные звуки. Музыканты пробовали инструменты.

– Торопишься? – Настя задержала его руку в своей. – Алгебра твоя у меня.

– Забегу на днях. До свидания.

Солнце скрылось уже за кромкой дальнего леса, последние лучи его заливали багряным светом колокольню Георгиевской церкви. Над колокольней, в бледно-голубой вышине, истаивало розовое пушистое облако. Стремительным полетом резали небо стрижи. Они еще видели солнце. А над землей, в прозрачных сумерках летнего вечера, плотнее сбивались в кучки толкунчики-комары.

Нащупав в кармане смятый рубль, Игорь направился к кассе – зеленой будке, освещенной внутри тусклой электрической лампочкой.

Виктор Дьяконский ожидал его возле скамейки в начале аллеи. Стоял под фонарем, возвышаясь над гуляющей публикой, длинный и тощий, очень похожий издали на семафор – особенно, если поднимет руку. Игорь подумал, улыбаясь, что с таким другом хорошо: не потеряешь его ни в какой толпе.

– Ты один?

– Да, – ответил Дьяконский.

«А где же Оля?» – хотел спросить Игорь, но в это время к ним подошел Пашка Ракохруст, хлопнул его по плечу.

– Здорово, Геродот Иванович! Как история с географией? Нажимаешь?

– Не принимался еще.

– Я тоже… Гульнуть треба, кровь застоялась. Засыплюсь на экзаменах – черт с ним, с институтом. В военное училище пойду.

– Только и ждут тебя там, – ворчливо сказал Дьяконский, садясь на скамейку.

– Здоровье – кремень, а для армии это главное.

– Главное – голова.

– На два кубаря мозгов хватит. Научат. Направо, налево, шагом марш! – дело нехитрое.

– Как все запросто у тебя! Смотри не сорвись.

– Небось… В училищах люди нужны. Такими, кто с десятилеткой, там не бросаются.

Говорил Пашка часто сплевывая, приглаживая рукой кудрявые волосы. Глаза у него маленькие, низко навис над ними выпуклый лоб, топорщатся крупные мясистые уши. Он достал пачку «Казбека», протянул Виктору.

– Подымим?

– Богато живешь. Папаня снабжает?

– Перепадет и от него иной раз, – ответил Пашка. Он был толстокож и иронии не понимал. – А это за шкурки кроличьи выручил. Бери, что ли!

– Я свои, – вытащил Виктор тридцатикопеечную пачку «Бокса».

Пашка вместе с Виктором и Игорем окончил школу этой весной. Среди ребят он славился своей силой, любил похвастать мускулами. Парень он был компанейский, но ребята в школе сторонились его. Ракохруст казался им слишком взрослым: давно курил, пил водку, ходил ночевать к вдове в Стрелецкую слободу. И одевался он не так, как остальные: носил хорошие костюмы, яркие галстуки.

Стемнело. Зажглись на аллеях лампочки, укрытые в кронах деревьев: среди листвы вспыхнули светло-зеленые шары, лили мягкий, не режущий глаза свет. На деревянной танцплощадке шаркали подошвы. Играл духовой оркестр, гулко ухал, отбивая такт, барабан.

– Поздно уже, – спохватился Пашка. – Надо прокрутиться разок-другой.

Ракохруст ушел. Виктор Дьяконский сидел на скамейке, поджав длинные ноги, словно боясь вытянуть их, чтобы не помешать гуляющим. Парусиновые брюки туго натянулись на острых коленях. Ворот серой спортивной куртки распахнут, и от этого шея его казалась тонкой. На выдающемся вперед подбородке – глубокая узкая ямочка. Прищурив холодные, насмешливые глаза, Виктор смотрел на смутные тени, мелькавшие возле танцплощадки.

– Слушай, где же Оля? – недоумевающе спросил Игорь.

– Дома, – резко ответил Дьяконский.

– Почему?

– Она с Горбушиным.

– То есть, как это?

– А вот так, – обозлился Виктор. – Приехал в отпуск. Второй раз. И прямо к нам зашел… Ты ведь знаешь его? Старший лейтенант, моряк.

– Знаю, – растерянно пробормотал Игорь.

– Вот и все. Не за руку же тащить…

Дьяконский встал и двинулся к танцевальной площадке. Он досадовал на Ольгу и на себя. Он давно догадывался, что Игорь, лучший и неизменный друг, неравнодушен к его сестре, знал, что последнее время они встречаются вечерами и подолгу ходят вдвоем. А теперь появился этот самый Горбушин, которого он с удовольствием послал бы ко всем чертям.

Было обидно за друга, он не мог скрыть свое раздражение, хотя и понимал, что от его резкого тона Игорю еще тяжелей. Чтобы прекратить неприятный разговор» пригласил на вальс первую встретившуюся одноклассницу.