– Козлом скачет, мать его неродимая, – выругался Лешка. – Двужильный он, что ли?

– Привычный.

Лейтенант исчез в голове колонны за белой занавесью пурги. Оттуда вскоре раздался крик старшины Черновода:

– Тан-ки!

Рота остановилась. Сперва никто не понял, в чем дело.

– Танки противника! Рассыпайсь! Гранаты к бою!

У Виктора холодок по сердцу пробежал. «Настоящие?!» Но тут же сообразил – выдумка Бесстужева.

Красноармейцы сыпанули в обе стороны от дороги, падали в снег, прятались за кустами. Виктор по пояс провалился в сугроб, рядом барахтался Карасев, шепотом ругал страшным виртуозным матом и Бесстужева, и старшину, и райвоенкома, пославшего его в пехоту.

Минут пять провалялись в снегу, потом пошли строиться. У Фокина жалкое, измученное лицо.

– Измотался, Витя.

– Держись за локоть. Ну, крепче.

Колонна снова потянулась по занесенному проселку. Неуемный ветер гнал навстречу, бойцам сухой и колючий снег.

Капитан Патлюк, вздремнувший после обеда дома, встречал роту на повороте дороги, чтобы самому довести до казармы. Бесстужев подбежал с докладом. Колонна медленно проползала мимо. Красноармейцы сутулились, все белые от снега. Позади тащились отставшие.

– Стадо баранов, – сказал Патлюк.

– Люди устали, товарищ «капитан. – У Бесстужева щеки румяней обычного, снег налип на бровях.

– Привыкнуть пора.

Капитан занял место в голове колонны. Обернувшись лицом к строю, пятясь задом, крикнул:

– Веселей, орлы! Запевала, песню!

В середине строя раздался простуженный, хрипловатый голос Фокина:

Десятка два бойцов поддержали: недружно, вразнобой закончили куплет:

Капитан поморщился.

– Отставить! Нищего за хвост тянете. Другую давай!

Фокин и Айрапетян начали про трех танкистов, и опять песня угасла – не подхватил строй.

– Р-р-рота-а! – рявкнул Патлюк. – Стой!

Колонна встала. Сзади подходили отставшие.

Капитан влез на пенек.

– Петь будем?

Молчание. Слышно только тяжелое дыхание людей.

– Петь будем?

– Будем, – ответило несколько голосов.

Капитан спрыгнул с пенька, зло визгнул под сапогами снег.

– Рота, слушай мою команду! С места бего-ом, марш!

Красноармейцы затрусили тяжело, медленно, лязгая оружием. Некоторые, столкнувшись, падали. Потом ребята сообразили – стали падать, не сталкиваясь. Иные отдохнуть, иные – от нахлынувшего озорства. Кругом вьюга, белая муть, поди разберись тут, с кем что случилось. Рота растянулась метров на двести.

– Стой!

Над сбившейся толпой клубился пар. В полусумраке Патлюк различал злые упрямые лица. Ну, что ж, он тоже упрям!

Капитан подождал, пока взводные наведут порядок, выровняют шеренги. Крикнул, напрягая голосовые связки:

– Будем петь?

Молчание.

– Рота-а-а! – Он вскинул руку и резко опустил ее. – Ложись!

Красноармейцы повалились в снег.

– Встать!

Поднимались медленно, опираясь на винтовки, отряхивали шинели.

– Ложись!

– Встать!

На одну секунду Патлюку стало жалко усталых людей… Но разве его жалели? Надо сломить их, чтобы знали: слово командира – закон.

– Ложись!

– Встать! Петь будем?

Снова молчание.

– Ну, хорошо. – Голос Патлюка зловеще повеселел. – Сейчас мы пойдем обратно. Будем идти, пока запоете. Дело ваше, можете шагать хоть до утра. Я не устал, мне не к спеху.

– Издеваетесь? Не скоты мы! – крикнули вдруг из строя.

Капитан повернулся резко.

– Кто сказал? Бесстужев, ваш взвод?

– Мой.

– Это я сказал и еще повторю. – В первую шеренгу выдвинулся Карасев, без шапки, с подоткнутыми полами шинели. – Не скоты мы, нечего в снег валять.

– Десять суток ареста за разговоры в строю… Шапка где?

– Затоптали где-то.

– Разберитесь, Бесстужев.

Лейтенант вошел в строй, говорил негромко:

– Дьяконский, Айрапетян, Носов – всем петь. Всем до одного, весь взвод.

– Нашли шапку? – нетерпеливо крикнул Патлюк, похлопывав по колену перчаткой.

– Нет.

– Отправьте его в казарму… Рота, последний раз спрашиваю: петь будем?

– Будем! – жидко ответили из второго взвода.

– Плохо слышу. Будем?

– Будем!

– Еще раз.

– Будем!

– С места – пес-с-сню! Шагом марш!

На этот раз песню подхватила вся рота.

Когда колонна вошла в Крепость, красноармейцы повеселели, чувствуя близкий отдых. Печатали шаг, пели дружно, с подсвистом.

Командир полка, стоявший возле штаба, прислушавшись, сказал адъютанту:

– Красиво идут. Это Патлюк?

– Он самый.

– Хороший строевик, ничего не скажешь.

Случай с песней на другой день стал известен всему полку. Комиссар вызвал к себе Патлюка. Из штаба капитан вернулся часа через два злой и взъерошенный, приказал дежурному позвать Бесстужева. Когда лейтенант пришел, Патлюк сам захлопнул за ним дверь ротной канцелярии, накинул крючок, сунул Бесстужеву измятую пачку папирос.

– Кури.

– Спасибо.

– Этот… Карасев на гауптвахте?

– Да, отправил.

– Рота было на первое место выскочила, а теперь… Разболтались у тебя люди, Бесстужев.

– Разрешите напомнить, товарищ капитан, мой взвод запел первым.

– Запел, запел… Послушал бы ты, какой концерт мне комиссар закатил. Воспи-и-и-тывать надо, – протянул Патлюк. – Армия у нас или детский сад? Наше дело не в бирюльки играть, а крепости брать.

– Крепости, – не сдержался Бесстужев.

– Один черт… Больно нежный народ пошел. Бывало, пригонят парней – враз обломать можно. А эти очень ученые, каждый свое «я» показывает… Дьяконский у тебя, что ли?

– Мой.

– Тоже с гонором. Шуточки шутит…

– Он хороший боец.

– У тебя все хорошие, а меня за вас намыливают.

– Но ведь я докладывал вчера: люди устали.

– Чего с тобой толковать, – махнул рукой Патлюк. – Молодой ты еще и службы не понимаешь. Карасева твоего мы спишем. Он тракторист, в танковую часть просится. Поможем. Разгильдяи мне не нужны… К весенней инспекции чтобы все на большой палец было. Смотри, Бесстужев, голову оторву, если что…

– У меня шея крепкая.

– Да ты веселый сегодня! Голову, ладно, не трону, а за кубик опасайся. Жми на всю катушку, Бесстужев. Бравый вид, строевой шаг, порядок в казарме и чистое оружие – добьемся этого, значит, отличимся.

– Все понятно, товарищ капитан. – Белесые брови Бесстужева ползали вверх и вниз. – Все ясно. Разрешите быть свободным?

– Иди… Нет постой! – Патлюк ногой пододвинул табуретку, сел. – Скажи, у тебя в училище бывало такое, ну как вчера с песней?

– Бывало.

– Вот и я комиссару говорил: везде так, – оправдывался Патлюк, обкусывая мелкими блестящими зубами мундштук папиросы. Жеваную бумагу сплевывал в угол.

– Не везде, товарищ капитан. У каждого командира свои методы. Один предпочитает принуждать, другой – убеждать.

– И что же лучше?

– Честно говоря, не знаю. Без принуждения в армии тоже не обойдешься.

– То-то и оно!

– С другой стороны, принуждением, граничащим с голой муштрой, можно сделать из красноармейца болванчика, не думающий механизм. В человеке притупляется инициатива, самостоятельность.

– Не крути, лейтенант. У тебя у самого какой метод?

– Стараюсь убеждать. Это надежней. И потом вы же сами говорили: характер у меня мягкий.

– Н-да, характер, – крутнул головой Патлюк, – Взвод-то твой ведь действительно первым зашел. А ты до армии кем был?

– Никем, собственно. Окончил школу, поступил в институт. Тут война с финнами – рапорт подал. Только два дня повоевать пришлось, опоздал. Потом училище.