– Ну и что? У вас мальцов двое, да ее третий. Под одним крылом и вырастут. На улице-то, чать, все равно вместе бегают.

– Не могу я, чтобы чужая после мамки пришла… Я ведь берегу все. У нас всё, как при ней, стоит, – всхлипнула Василиса.

– Ну, нельзя же так всю жизнь прожить. Ты помнишь, а ребятишки небось позабыли уже. Ты скоро свое гнездо ладить будешь, а они с кем останутся?

Смурная вернулась Василиса с реки. Поставила посреди двора корзину с бельем, села на траву в конце сада и поплакала потихоньку, вытирая шершавой рукой слезы. Думала о тетке Арине. Правда, она добрая, тихая. Муж у нее вместе с отцом на Финской был, там и пропал. Вдовые бабы потом и мужиков принимали, и молодых ребят сманивали. А тетка Арина ни с кем. Все работает да работает. Избенка у нее старая, внутри чисто.

Вспомнилось Василисе, как зимой вместе топили они баньку, как сидели на полке в горячем пару. Тетка Арина будто стеснялась ее, прикрывалась веником. Когда терла спину Василисе, сказала восторженно: «Ой, девонька, кожа-то у тебя какая! Прямо шелковая!»

От этого воспоминания стало Василисе почему-то еще горше. Даже в голос хотелось закричать: люди добрые, что же теперь будет?.. Но на улице замычали коровы – шло стадо. Надо было бежать за подойником, потом кормить ребятишек и укладывать спать. В корзинке – неразвешенное белье.

Ночью Василиса почти не спала. Лежала на спине с открытыми глазами, следила через оконце за месяцем, который вроде стоял на месте, а сам все полз и полз и в конце концов скрылся за краем рамы. Прикидывала и так и сяк и под конец надумала. После третьих петухов поднялась вместе с отцом. Быстро пожарила ему яишню с салом, налила в немецкую фляжку кваску на дорогу. Села против Герасима Пантелеевича, вглядываясь в его морщинистое, темное лицо с глубокими провалами глаз, В бородке впервые заметила седые волосы. И не было в ней сейчас обиды на отца, даже какая-то жалость возникла.

– С теткой Ариной у тебя так просто или по-серьезному? – спросила она.

Герасим Пантелеевич поперхнулся, долго кашлял, прикрывая рот рукой.

– По-сурьезному, дочка.

– До осени погодить можешь?

– Это дело неспешное. А осенью что переменится? – насторожился отец.

– Уеду я, – сказала Василиса и, заметив испуг на его лице, добавила спокойно: – Да ты не думай, по-хорошему. Учиться поеду. Отпустишь теперь?

Герасим Пантелеевич сидел взъерошенный и жалкий, глядя в пол, тер между колен ладони. Подняв глаза на Василису, улыбнулся несмело, будто прося извинения, сказал и с горечью, и с облегчением:

– Поезжай.

В тот же день Василиса собрала документы и отправила их в Тулу, в педагогический техникум. Приложила даже похвальную грамоту за седьмой класс. Ответа не было очень долго. Василиса потеряла всякую надежду, когда пришло наконец казенное письмо. Учебный год начинался поздно, с 15 октября. Ее вызывали к этому числу и требовали, чтобы привезла справку о работе в колхозе.

На дно фанерного чемодана положила она два платья, кофту с юбкой и совсем почти новые башмаки на каблуках и с высокой шнуровкой: их подарил своей жене Герасим Пантелеевич на другой год после свадьбы, и за всю жизнь не хватило у нее времени износить праздничную обувку.

В заплечную котомку взяла Василиса сухари, крупу, сало и помаленьку всякого баловства: меду, орехов, сушеных грибов и сушеной малины.

С утра сходила на кладбище поклониться маме, Демиду и Григорию Дмитриевичу. Хотела собрать букеты из анютиных глазок и доцветавших по канавам лиловых колокольчиков, но отдумала. Нарвала охапку багряно-желтых кленовых листьев и осыпала ими могилки.

Снарядилась в дорогу тепло. Плюшевая жакетка, платок, длинная юбка. Отец починил и добротно смазал дегтем ее сапоги. Поцеловала зареванных ребятишек и, глядя на них, сама едва удержалась от слез. С теткой Ариной простилась по-хорошему: не за что было серчать на нее. Раз уж идет в их избу новая женщина, то пусть переступит порог без злобы, с легкой душой.

Герасим Пантелеевич запряг телегу и повез дочь до Одуева. Медленно ехали они среди голых мокрых полей, под серым дождем. Отец сразу отправился обратно, а Василиса остановилась у Булгаковых ожидать оказии. Были у Светловых и другие знакомые в городе, но Ольгу считала своею родней. Кроме того, жутковато казалось ей первый раз попасть в большой город, надо было порасспросить что да как. Ведь Ольга в самой Москве жила. И еще хотелось чуть-чуть погордиться. Вот ведь и трудно, и страшно, а она все-таки поехала, и не только для себя, но и для Вити, чтобы ему не скучно было потом с неученой колхозницей…

В доме Булгаковых встретили ее с радостью; очень уж редко заглядывали теперь гости. Вечером долго сидели возле самовара, в тепле и уюте. И никому не хотелось вставать: кончится чаепитие, и опять нахлынут заботы, тревоги. Славка, сидевший на отцовском месте, с отцовской кружкой в руках, деловито расспрашивал, много ли в стояловском пруду карася, на какие вещи спрос в деревне, если пойти менять. Марфа Ивановна жаловалась, что трудно с молоком для Николки, сокрушалась, как это отправится девушка одна в такое время на чужую сторону.

Даже Антонина Николаевна, сняв пенсне и отложив в сторону пачку тетрадей, посидела часок за столом. Ее интересовало, кто преподает сейчас в стояловской школе, много ли учеников, есть ли дрова. Она посоветовала Василисе после техникума обязательно поступить в институт.

Маленький Николка ворочался в деревянной кроватке, с трудом, но все же вставал на ноги и улыбался, довольный. Ольга придерживала его рукой, рассказывала:

– Годик ему скоро, он уже хорошо понимает. И «мама» давно говорит, и «баба», и «дядя». А «папа» – не произносит. Я ему фотографии Игоря показываю, учу его, а он никак не привыкает.

– Фотографией человека не заменишь, – вздохнула Антонина Николаевна, ревнивым взглядом следя за внуком. – Он же ни голоса, ни рук отцовских не знает…

После чая Ольга достала из гардероба несколько платьев. Ей они были после родов тесны и в груди, и в талии. А Василисе пришлись почти в пору: рост у них один, потребовалось лишь убавить кое-где по фигуре. Василиса как глянула на себя в трюмо, так и обмерла: совсем городская девушка – стройная, светленькая, в шелковых чулках и нарядном платье. И даже лицо будто другое стало, и умней, и красивей. Вот только руки какие-то длинные, большие, неловкие, и некуда их девать.

Ольга стояла возле нее, улыбалась, а сама думала с грустью, что по сравнению с этой восемнадцатилетней девушкой она выглядит солидной дамой. Лицо постаревшее, морщинки собираются возле глаз. Конечно, Василисе не тягаться с ней ни фигурой, ни статью. Но была в девушке та свежесть, та милая наивность и угловатость, которые Ольга утратила навсегда.

Они вместе уложили Николку, а потом долго сидела вдвоем впотьмах. Ольга рассказывала шепотом про Москву, про то, как Витя был маленьким. Все это казалось Василисе далеким и нереальным, будто происходило в волнующей красивой сказке. Она прижалась к большому горячему телу Ольги, и ей было очень спокойно рядом с такой серьезной и умной женщиной.

– Третий раз его ранило, – вздохнула Ольга. – И на шее теперь шрам будет, и ухо оторвано… Писал он тебе?

Василиса уловила беспокойство в ее голосе:

– Да на что оно, ухо-то. Да пускай без рук, только бы живой вернулся!

– Знаешь, пусть лучше и с руками и с ногами придет, – улыбнулась Ольга. – Ты вот одного ждешь, а я и брата, и мужа. Игорь-то известно какой. Если чувствует свою правоту, на любой риск готов. В сторонке, наблюдателем, не останется. Я, может, и привязалась-то к нему за решительность, за справедливость.

– Хорошие они у нас, и Витя, и Игорь, – простодушно ответила Василиса. – Самые лучшие.

– Будем считать, что повезло нам с тобой, – Ольга ласково поцеловала ее в щеку…

Всю ночь и весь следующий день за окном шумел дождь. Падали с деревьев желтые мокрые листья, густо покрывая лужи и набрякшую землю. Несколько раз выходила Василиса на шоссе, залитое жидкой грязью, но никакого движения не было на нем. Даже тяжелые грузовики, шедшие к Белёву, к фронту, и те стояли возле заборов: шоферы не рисковали ехать в такую распутицу. Не было ходу ни колесу, ни полозу, и непогодица эта могла теперь зарядить до конца октября. Хоть и не ближний свет семьдесят пять километров, но оставалось только одно – идти пешком.